Андрей Калганов - Родина слонов
Белбородко с разбега пырнул дрыном в медвежий бок. Косолапый повернул башку и, обнаружив причину неприятности, нехотя слез с жертвы. Алатор тут же отполз подальше от шатуна и попытался подняться, но в результате лишь сел, хватаясь то за бока, то за поясницу.
— Ну что, сволочь, — закричал Степан, пятясь и тыча в мохнатую морду осиновым колом, — жрать хочешь, вот тебе жрать! Будет тебе жрать, ишь хайло раззявил!
Косолапый уже не рычал, а издавал нечто среднее между хрипом и шипением, при этом в горле у зверя негодующе булькало, а глаза, обыкновенно не отражающие игру чувств, налились кровью.
Степан как бы нечаянно оступился и упал на спину, выронив нехитрое оружие. Медведь победно взревел, встал на задние лапы и обрушился всем весом на добычу.
Но жертва вдруг воткнула кол в сугроб и резво перекатилась вбок. Со всего маху косолапый налетел на острие. Совершенно по-человечьи охнул, беспомощно взмахнув лапами, и затих.
Алатор наконец поднялся и, кряхтя, поднял меч. Кое-как доплелся до топтыги, придирчиво осмотрел его, пнул для уверенности и изрек:
— Издох проклятый, хребет ему вишь как вышибло. Едва не свалившись, варяг подобрал окровавленный позвонок и, достав из калиты, болтавшейся на поясе, бечевку, засапожным ножом очистил позвонок от слизи и ошметков мяса.
— На вот, оберег тебе. Степан надел подарок на шею:
— За оберег спасибо.
С помощью острого как бритва ножа-засапожника Алатор взялся избавлять топтыгина от его единственного богатства — шкуры.
Степан же тем временем занялся поисками ворона. Птицы нигде не было. Он точно помнил, что, заступая на «пост», посадил ворона на плечо. А когда в зарослях бузины обнаружился медведь, птица пропала. И куда, совершенно непонятно.
Белбородко так и не нашел ответа.
Вдруг послышался хруст валежника. Руки сами собой потянулись к мечу. Ложная тревога. На поляну вышел мужичок и прямиком направился к Белбородко:
— Ты, что ли, птицу спас?
Накрепко вцепившись во всклокоченную гриву, на голове мужичка гордо восседал черный ворон.
Глава 3,
в которой рассказывается об одной чародейской династии и о причинах возникновения мануальной терапии
— Ты, что ли, птичку мою спас? — повторил вопрос мужик.
Был он космат и недружелюбен, под правым глазом красовался мясистый налитой чирий, а левый весь выцвел и оттого походил на дешевую стекляшку. Лоб был испещрен глубокими морщинами, а скулы обрамляла тяжелая, как заступ могильщика, не борода — бородища. К тулупу мужика были подвешены волчий и лисий хвосты, а на шее висело ожерелье из клыков, вероятно, той самой лисы и того самого волка. Степану показалось, что мужик вышел к ним не случайно, но и не из желания помочь заплутавшим путникам, а из чувства долга, что ли? И не ошибся.
— Вот его благодарите, — показал он на ворона.
— За что благодарить-то? — не понял Степан.
Молча прошествовав мимо вопрошавшего, нежданный гость придирчиво осмотрел поверженного медведя, вернее, то, что от него осталось. Варяг обрубил косолапому лапы, чтобы на том свете зверь добрых людей не рвал, содрал шкуру, отделил голову от тулова и теперь стругал ломтями медвежье мясо, складывая его на снег возле кострища. Шкура уже сушилась на том самом кусте бузины, из которого топтыга попер на поляну.
Утолив любопытство, мужик снизошел до ответа.
— У Жердяевой ватаги в полоне Быстрокрыл был, — шмыгнул он носом. — Нагрянули лиходеи в Дубки-то, а как я ворожить отказался, Быстрокрыла забрали. Говорят, тебя Вороном кличут, и он ворон, может, на что и сгодится. Меня-то помучили недолго, больше для острастки, чем для дела, да отпустили. Вдругорядь не сносить мне головы, коли не образумлюсь. Пограбили Дубки маненько, да и убрались в леса. Я-то Быстрокрыла долго искал, по чащобам да дрегвам[31] шастал, думал сыскать логово лиходеево и птицу у них силой ли, ворожбой ли забрать. Только не было мне удачи в поисках, видать, чары сильные на том месте. Я только и смог, что порчу на главаря ихнего напустить.
— То-то я дивился, — вставил слово Алатор, — здоровый мужик, а сухой и вида болезненного.
— Видать, подействовала ворожба-то, — обрадовался пришлец. — Я-то сумлевался, вдруг зачурается, и пройдут мои труды стороной. За добрую весть — благодар.
— Видать, давно у тебя птицу-то умыкнули, — проговорил Степан, — атамана-то уже и Жердем прозвать успели.
Мужик помрачнел, видно припомнив тягостные дни:
— Зим уж пять, не меньше. Вишь, как над бедным изгалялись: крыло изувечили, а хвост-то, хвост — одно название. — Белбородко не стал открывать глаза мужику на истинного виновника неприятностей ворона. — Я ж его птенцом несмышленым подобрал, выходил, выкормил, а они хуже зверей, нелюди. Бона, и лапу ему изувечили. Так над тварью божьей издеваться.
— А глаза тоже лиходеи его лишили? Мужик вновь посмурнел:
— Кошка соседская. Я ее, проклятую, живьем сварил да на хозяина ейного поворожил, чтобы дохла у него животина.
— Отмстил, значит?
— А то! Ворон на добро добром отвечает, а на зло злом. По Прави живу.
— Тебя, что ли, Вороном кличут? — удивился Степан.
— Ну?
— А ворона тогда как величать?
— Быстрокрыл, сказал ведь. Вишь, вот и сейчас не подвели его крылья. Сижу я в избенке-то, день коротаю, а тут в крышу будто дятел долбится. Ну вышел я, глядь, а это Быстрокрыл прилетел, чуть жив. И кричит все, мол, беда со спасителем его приключилась, мол, косолапый одолевает. Ну я поворожил, чтобы топтыгу ты одолел, да и решил наведаться. Может, помочь вам надо. А как же иначе? Ворон добро помнит.
«А чего это Быстрокрыл не рассказал про Лиска? — подумал Степан. — Видать, приказал ему царь-пес держать язык за зубами, в смысле за клювом».
* * *
Ворон оказался мастак по части плетения из лозы, и соорудить носилки из жердей и задубелых ивовых прутьев было для него раз плюнуть. Гридю положили на носилки, укрыли медвежьей шкурой, и кудесник вместе со Степаном впряглись в них. Алатор после схватки с медведем едва переставлял ноги и часто останавливался, чтобы передохнуть.
Дубки лежали верстах в десяти от злополучной поляны, ежели напрямки по сугробам, а ежели по тракту, до которого еще дойти надо, то все тридцать будет. Вот и шли похожане буераками, чтобы зря ноги не топтать.
Алатор кряхтел и охал, как столетний дед. Изрядно мишка помял варяга.
— Ниче, — подбадривал Ворон, — доберемся до веси, в баньке пропарю, новехонький будешь.
Гридя плавился от жара, заходился кашлем. Рана на ноге, наскоро перевязанная куском рубахи, кровила. Юнак чуть повернулся и застонал.
— Ну-ка, клади, — скомандовал Ворон.
Когда носилки легли на снег, Ворон принялся осторожно ощупывать Гридины бока. Надавил легонько ладонью, постучал костяшками пальцев, потом приложился ухом.
— Э, да у него костяк сломан, придется седмицы три отлеживаться. Ребра ему, видать, кистенем покрушили. А жар оттого, что глотку застудил. Слышал, как перхал, ежели бы грудь застудил, то как пес матерый брехал бы, а он как щенок потявкивает. И видать, еще горло у него дерет.
— Снежком его отирать надо, а то не донесем, — поддакнул Степан, кляня себя за то, что напоил юнака холодной «спиртягой».
— Снежком — это дело, — согласился Ворон, — только одним снежком не управимся...
Кудесник наклонился над Гридей и принялся нашептывать:
— Ты пойди, пойди, боля треклятая, поди прочь, в темну ночь, во холодну мглу, в тину мутную. У филина лесного горло дери, у мыша серого костяк терзай, рыбу чешуйчатую пламенем жги. А от Гридьки отворотись. Чур мя, чур...
Колдун поплевал на четыре стороны и взялся за носилки:
— Пошли, что ли.
Всю дорогу, проклиная злую Недолю, варяг зачерпывал снег и отирал лицо юнаку. Гриде вроде бы полегчало. То ли от снега, то ли от заговора. Он перестал кашлять и задремал.
К вечеру из-за елок вынырнула высокая городьба. Добрались.
* * *
В избе было жарко натоплено. Как ввалились с морозца, сразу словно в бане оказались. Ворон велел опустить Гридю на загнетку, не снимая с носилок, чтобы не растревожить. Приказал жинке унести смердящую медвежью шкуру и приволочь овечьи, а сам, сняв висевший в углу веник, надергал из него листьев и принялся готовить отвар. По клети расползлась ужасающая вонь, от которой Гридя вновь начал давиться кашлем, а у Степана заслезились глаза.
— Немочь изгонять будем, — бурчал колдун, помешивая варево, — снадобье проверенное, почитай, все Дубки им перелечил.
— Небось, от бати знание травяное перенял? Распространяться на сей счет колдун явно не собирался.
— Угу, — только и пробурчал он.
— Что за траву-то завариваешь? Тут Ворон и вовсе насупился:
— Пакость из нутра выводит... — На этом замолчал, всем своим видом давая понять, что дальнейшие расспросы неуместны.
Ворон помешивал варево и шептал над ним заговор, время от времени плевал в котел, квохтал, как курица, и подвывал по-волчьи.
