Антропогенный фактор - Забирко Виталий Сергеевич

Я хотел уйти спать в свой коттедж, но Ютта насильно оставила у себя. И я смирился — боль разрослась до такой степени, что стало все равно, чем мне грозит дальнейшее.

Ютта уложила меня в постель, дала снотворное и села в изголовье. Точечная боль пульсировала где-то у темени, как гнойный нарыв. С болезненной навязчивостью представлялось, что, когда воображаемый нарыв прорвет, наступит облегчение, но я всеми силами, будто от меня что-либо зависело, старался не допустить этого. Я боялся. До жути боялся, что гной воображаемого нарыва зальет мозг и я перестану существовать как личность. Рассудком я понимал, что эту фобию иначе как идиотской назвать нельзя, но ничего с собой поделать не мог. И не хотел. В отличие от навязанной сознанию высотобоязни в эту фобию почему-то верилось.

— Что за яд ты подмешала в вино? — пытаясь улыбнуться, спросил я.

— Шутишь — значит будешь жить, — сказала Ютта.

Она положила ладонь на мой лоб, но я, мотнув головой, сбросил руку. Показалось, что от ее прикосновения боль стала еще нестерпимей.

— Не прикасайся ко мне… — хрипло попросил сквозь зубы. — Пожалуйста…

— Хорошо, — вздохнула она. — Может быть, позвать медиколога?

— Ни в коем случае! — категорически отказался я. Борацци я не доверял еще в большей степени, чем Ютте.

— Тогда спи.

Я приоткрыл чугунные веки и сквозь мутную пелену боли, застилавшую глаза, посмотрел на нее. И опять уловил на ее озабоченном лице толику непонятной сосредоточенности. Или я обманывался из-за жуткой боли? Ко всем моим фобиям только мании преследования и не хватало.

Переход между бодрствованием и забытьем я не уловил. Реальность и фантасмагория сна смешались воедино, и я уже не разбирал, где сон, а где явь. Вроде бы лежал в постели, рядом сидела Ютта, но это была уже не спальня коттеджа на исследовательской платформе, а каюта космического лайнера. Только Ютту звали Ульфи, и она, разговаривая со мной, называла меня то Любомир, то Саныш…

Затем все сместилось, и я наконец-то погрузился в тяжелый сон. Голова продолжала болеть и во сне, и снилось мне громадное черное зеркало, из тьмы которого выплывали лица участников нашей экспедиции. Они кривлялись, как фантомы, трансформировались друг в друга, невнятно бормотали, шурша голосами в такт марауканскому прибою, и из бормотания я улавливал лишь повторение фразы: «Как трудно быть живым…» В сонном бреду в этой фразе мне чудился затаенный смысл.

Глава 15

Утром, когда я открыл глаза, мне показалось, что нахожусь внутри тесного жесткого скафандра и смотрю на мир из глазниц, как в щели забрала. Надо было расслабиться, вспомнить все, осознать себя, чтобы ощутить свободу… Но вместо этого я смежил веки, заставил себя прорасти в «скафандр» и, только когда ощутил его как тело, вновь открыл глаза.

Все встало на свои места, и было невыносимо горько.

— Саныш? — спросила Ютта, с надеждой заглядывая мне в глаза.

Видимо, она всю ночь бодрствовала и не отходила от моей постели. Что ей сутки не спать, если при желании она вообще может обходиться без сна?

— Нет, — возразил я. — Вольдемар. Кто-то недавно говорил, что человеком быть хорошо.

Ютта разочарованно вздохнула и отвела взгляд.

— Огромная разница между жизнедеятельностью организма и функционированием сознания… — тихо, будто самой себе сказала она. — Живут сами по себе и постоянно противоречат друг другу.

— Я не хочу делить их.

— А я устала совмещать.

Я промолчал. То же самое говорил и фантом, копировавший Марко Вичета, но на то он и фантом.

Ютта встала.

— Завтракать будешь? — спросила она обыденным тоном.

— Я бы поспал…

Она глянула на меня, и теперь в ее взгляде я прочитал жалость. Поняв, что я уловил ее настроение, она отвернулась и отошла к окну.

— Через час похороны… — сказала она, стоя ко мне спиной.

— Тогда будем завтракать, — сказал я, спуская ноги с постели.

Пока принимал душ, Ютта приготовила завтрак. Ели мы молча и не глядя друг на друга — между нами все давным-давно переговорено и сказано. И только закончив завтрак, Ютта посмотрела на меня и тихо сказала:

— Жаль…

Я пожал плечами.

— Это в тебе от человека.

— Кто бы говорил… — невесело усмехнулась она.

Я промолчал. Здесь Ютта права — ни добавить, ни убавить.

Мы вышли из коттеджа за пять минут до начала траурной церемонии. Все так же, как и миллион лет назад, почти вечность, небо над Марауканой было фиолетовым и безоблачным, все так же с него сумрачно светило красное негреющее солнце, все так же поверхность планеты сковывала кора искусственного пеносиликата. Сегодня этой вечности наступит конец. В двенадцать часов двадцать три минуты семнадцать секунд по местному времени. Отнюдь не случайно неприветливый мир древней планеты казался мне знакомым, чуть ли не родным.

Все было подготовлено по канонам похорон во Внеземелье — посреди платформы на линзе субатомного деструктора стояли три закрытых саркофага с эмблемами Земли. Все члены команды были уже в сборе и ждали только нас. Мы подошли, поздоровались, и Корти Ньюмен, на правах старшего по возрасту, прочитал стандартный прощальный текст. Будучи капитаном грузопассажирского флота, Ньюмен не раз совершал траурную процедуру, поэтому читал он по памяти и без запинки подобающим случаю скорбным тоном.

— Кто-то хочет добавить? — спросил он, закончив речь.

Я думал, желающих не найдется — не настолько долго мы знали друг друга, — но ошибся.

— Да. — Хорхе Чивет выступил вперед, молитвенно сложил на груди руки и начал: — Мы предаем ваши тела огню, а души — в руки Господа…

— Не хотелось бы мне оказаться игрушкой в чьих-то руках! — раздраженно оборвал его Борацци. — Ни до, ни после смерти.

Он отстранил Чивета, шагнул к пульту деструктора и нажал на клавишу. Зазвучала траурная музыка, саркофаги накрыл полупрозрачный колпак защитного поля, и когда погребальные аккорды достигли апофеоза, полыхнула сиреневая вспышка. Полусфера защитного поля гигантской воронкой вытянулась вверх и выбросила смерч раскаленного субатомного газа за пределы атмосферы над платформой.

— Вечный вам покой… — сказал Борацци. Он повернулся и обвел взглядом присутствующих. — По земному обычаю полагается помянуть усопших. Есть желающие ко мне присоединиться?

Никто не ответил.

— Ну да… К кому я, собственно, обращаюсь? — саркастически поджал губы медиколог, развернулся и зашагал к своему коттеджу.

Шел он прямо, с достоинством, и мне стало стыдно. Чисто по-человечески. Прав я был вчера — никому не было дела до смерти трех человек.

Но окликнуть Борацци и присоединиться к нему я не успел — дорогу мне преградила Мари Нолано. Впервые она посмотрела мне в глаза, и в ее взгляде читался немой вопрос. Я не стал на него отвечать и также молча задал свой: «Зачем?»

Нолано все поняла и, отведя взгляд, отступила. Тогда я повернулся и посмотрел на Леонору Мшински. Она тоже смотрела на меня, но ее стеклянно-кукольные глаза ничего не выражали. Она ни о чем не хотела меня спрашивать, но и на мой вопрос не собиралась отвечать. Хороший скафандр в этот раз избрал для себя слоаг — один к одному со своей сущностью. Но я и не собирался задавать ей вопросы.

«Если еще кто-нибудь погибнет, то отсюда никто не уйдет!» — молча пообещал я.

Меня услышали и поняли.

«Это стандартная зачистка, и ты об этом знаешь, — отозвался из ниоткуда Аоруиной. — Так всегда было и будет. В их мире с докучливыми насекомыми поступают аналогичным образом».

«А себя в роли раздавленного таракана ощутить не хотите?! — огрызнулся я. — Могу поспособствовать!»

Я поймал на себе еще чей-то взгляд, резко обернулся, но Лю Джун уже смотрел в сторону. И этот туда же! С виду — лощеный аристократ, этакий брезгливый чистюля, а на самом деле… М-да. В отличие от меня, брезгливость и высокомерие ему действительно внедрили в сознание в отделе планирования операций СГБ.

— Да пошли вы все!.. — в сердцах сорвался я, развернулся и зашагал к коттеджу медиколога.