Руслан Мельников - Рыцари рейха
Разгоряченная людская масса перла вперед, а ему полагалось стоять. А невесело стоять одному, да супротив пьяной толпы... Толпа — сила дурная, беспощадная. Захочет — враз затопчет, задавит, заглотит вместе с кольчугой и не подавится. Мост ходил ходуном, скрипел и пошатывался. Новгородцы были уже близко и останавливаться не собирались.
Бурцев поднял руку, рявкнул хорошо поставленным воеводским голосом:
— Сто-о-оять! Вашу мать!
«…Ать! ...ать!» — разнеслось над Волховом.
Как ни странно, но они остановились. Наверное, от удивления, что вот он, один-одинешенек, пеший, неоружный, кричит на них и еще на что-то смеет надеяться. Однако гомон стих. Залитые глаза выражали интерес. Что ж, уже лучше — можно начинать переговоры.
— Что нужно, новгородцы?! — Тут главное давить до конца и ни в коем разе не выказывать своего страха.
Бурцев страха не выказывал'. Бурцев сам пошел на толпу. Поджилки, правда, тряслись, но со стороны заметно не было. Шаг был твердым, решительным. Раз, два, три шага... Хватит.
После недолгой заминки навстречу выступил Мишка. Ухмыляется Пустобрех, чувствуя за спиной безликую, безвольную силу, поигрывает дубинушкой, тоже идет уверенно, вразвалочку. Но глазенки все ж-таки бегают...
— С князем Александром говорить хоти-и-им! Пусть ответ держи-и-ит!
Пустобрех повернулся к толпе, призывно взмахнул дубинкой, будто дирижерской палочкой.
— Пущай ответит князь! — раздались зычные голоса.
— Пу-щай!
Ага, у конопатого тут еще и группа поддержки имеется! Это хуже...
— Нету князя! — во весь голос гаркнул Бурцев. — Я за него!
— А кто ж ты таков? — недобро сощурил глаз Мишка Пустобрех. Дубинка в его руках так и ходила из ладони в ладонь. Руки у парня, видать, здорово чесались.
— А то не знаешь, Пустобрех? Воевода княжий. Василием кличут.
— Это-то нам ведомо. А вот откуда ты взялся на наши головы, воевода Василий? Кто твои отец-мать? Иль ты бесов сын, как о тебе люди говорят?
— Откуда взялся? Отец-мать? — Бурцев хмыкнул. Ага, так вам и выложи о себе всю подноготную...
Ни к месту, ни ко времени вспомнилась былина о Ваське Буслаеве. Зачин сказания так и рвался с языка. А что? Чем не легенда для нездешнего чужака. Бурцев не удержался — продекламировал насмешливо, глядя прямо в глаза Мишке:
— В славном великом Нове-граде, а и жил Буслай до девяноста лет... То мой отец, Пустобрех. Ну, а мать — Амелфа Тимофеевна. Доволен теперь?
— Брехня! — пьяно вскричал кто-то.
В передние ряды протолкался лохматенький, щупленький — соплей перешибить можно — нетрезвый человечек с изъеденной оспой лицом и оттопыренными ушами.
— Это я! Я Васька, Буслаев сын! Это мою маманьку Амелфой Тимофеевной кличут! Что же такое деется, люди добрые?!
Крикнул — и юркнул обратно в толпу. Вот блин! Васька Буслаев! И смех и грех! Да и ты тоже, Васек, хорош! Сглупил, сглупил. Былинок в детстве перечитал...
Толпа недовольно ворчала: самозванцев здесь не жаловали. Значит, один-ноль в пользу Мишки Пустобреха. Нужно срочно набирать очки.
— Хватит лясы точить, новгородцы! — рявкнул Бурцев. — Говорите, чего надо, и разойдемся подобру-поздорову!
— Подобру-поздорову — это уж навряд ли, — осклабился Мишка. — А для начала нам надобен бесерменин княжий Арапша!
— Зачем?
— А живота его лишить хотим. Дабы впредь девок новгородских не портил.
Бурцев нахмурился. Что еще за чушь?! За княжьими дружинниками никогда подобного беспредела не водилось, а за татарскими союзниками Ярославича — и подавно. Жесткая школа ханских туменов, где казнят за малейшую провинность, не проходит даром: дисциплины в степняцких отрядах будет поболее, чем в разбитных новгородских ватагах.
— Где та девка? Покажите ее! — потребовал Бурцев. — Устроим разбирательство по всей строгости. Кто виновен — накажем.
Мишка замялся. Ясное ведь дело: никакой девки нет и в помине. Есть провокация. Дешевая и безграмотная притом! Но Пустобрех-то этого нипочем не признает. Тем более прилюдно.
— Отдавай Арапшу! — завопили из толпы.
— Он снасильничал!
— Точно знаем!
Крикуны-заводилы не зевали — волновали толпу.
— Когда?! — рыкнул Бурцев. — Когда снасильничал?
— Сегодня, — не подумав, брякнул Мишка Пустобрех. — Утром.
Что и требовалось доказать!
Бурцев отвесил пьяной толпе земной поклон, чем немало удивил и озадачил новгородцев. А главное — заставил умолкнуть купеческих наймитов. Затем провозгласил в наступившей тишине — громко и торжественно:
— Так пусть знает честной новгородский люд, что Арапша отбыл вчера вместе с князем, а посему никак не мог сотворить того, в чем его обвиняют.
В толпе загомонили, заволновались. Воинственный пыл спадал, недоумение росло. Если проблема только в Арапше — то она решена. Увы, все оказалось не так просто.
— Колдун Васька татарина-балвохвала защищает! — снова выкрикнули откуда-то из задних рядов. — На костер чернокнижника! Бе-е-ей!
Глава 5
Мишка напал первым. Пустобрех подошел уже достаточно близко и только выжидал подходящего момента, чтобы пустить дубинку в ход. И видимо, подходящим счел кульминацию переговорного процесса. Подбодренный крикунами-зачинщиками, Мишка перехватил свое оружие двумя руками, размахнулся с плеча, ухнул...
Слишком долгие приготовления — Бурцев отреагировал быстрее. Разворот, уход с линии атаки...
Дубинка Мишки — небольшая, но увесистая вязовая палица — ударила сверху вниз, прогудела в воздухе, стукнулась толстым концом о дощатый настыл моста, отскочила от сухого дерева. Когда Пустобрех размахивался второй раз, Бурцев вспомнил рукопашное прошлое. Тренированное, не скучающее без учебных спаррингов на дружинном дворе тело вспомнило само... И тело ответило. Бурцев достал конопатого здоровяка ногой. Легко да с подскоком.
Позиция — лучше не придумаешь! Противник беззащитен: обе руки с дубинкой задраны вверх, позвоночник выгнут, корпус откинут назад. Тут и просто толкнуть его достаточно, чтоб опрокинуть. Но толкаться в бою Бурцев не привык. В бою он бил сильно и жестко. Как правило... Мишка Пустобрех исключением из правил не был.
Удар в челюсть. Пяткой. А на пяточке — каблучок тяжелого сапожка. А на каблучке — стальная подковка. В общем, вышло неслабо: сильнее вышло, чем кастетом. Мишка не успел ничего предпринять. И понять, вероятно, тоже. Высокие удары с ноги непривычны здешним кулачным бойцам. Ногами новгородцы разве что добивали или, точнее, дотаптывали павшего противника в лютом бою стенка на стенку. А чтоб вот этак — в морду да в нокаут... Здесь такое еще было в диковинку.
Пустобрех грохнулся на мост. Упал навзничь — всей хребтиной о доски. Да так и застыл. Надолго, судя по всему. Выроненная палица откатилась в сторону. Бурцев поднял дубинку. Хотел зашвырнуть подальше в Волхов, да передумал. Замершая было толпа уже выплевывала, одного за другим, новых крепких ребятушек с дрекольем. Тоже, видать, зачинщики — из тех, что заодно с Пустобрехом были.
— Колдовством Мишку одолели! — орали парни в голос, заводя хмельной люд. — Истинно, колдовством! Не задрать православному христианину ноги выше головы! Балвохвальские то штучки!
Толпа волновалась. Крикуны с дубьем наступали. Бурцев пятился, подняв трофейную палицу. Приходилось ему однажды участвовать в палочном бою. Со Збыславом в Силезии дрался по польской правде. Но тогда бились один на один. И щит тогда на левой руке висел. Сейчас противников было больше, а щита — нема. Один пропущенный удар — и хана! От богатырского удара богатырским ослопом, наверное, даже чудо-кольчуга не спасет — сшибут, блин, с ног на раз-два. А уж если шарахнут по черепу...
— Навалимся всем миром, правослывны-я! Хватай Ваську-чернокнижника-а!
«Мир», однако, медлил. «Мир» хотел вначале посмотреть на палочную потеху.
В этот раз напали сразу двое. Одного Бурцев уложил на подходе — вмазал Мишкиной палицей в голову — новгородец свалился, не пикнув. А вот от дубинки второго мужичка едва успел прикрыться. И, не мешкая, хорошенько засадил подъемом сапога противнику промеж ног.
Крикун-зачинщик согнулся в три погибели, упал в корчах. Отполз, причитая:
— Пошто по срамному месту бьешь, Васька, ирод-нечестивец?!
Бурцев добавил. Дубинкой по макушке. Тоже, блин, рыцари выискались! Сначала прут вдвоем на одного, а потом упрекают, что бой не по правилам.
А к нему уже подскочили еще трое.
Ну что сказать... Любили в Новограде палочные бои, Перуном еще завещанные[19]. Однако в боях этих, как и в сшибке на кулачках, ставка делалась прежде всего на силу и удаль молодецкую, а не на ловкость или мастерство.
Мужики просто хватали дубье за один конец и били другим. Грубо, сильно, без затей и хитростей. Сверху да сбоку — наискось. Сбоку да сверху. Мешая друг другу, а то и задевая ненароком в горячке сражения собственных товарищей. Защиты или тычковых ударов в палочном бою эти ребята не знали. Бурцев знал. И то знал, и другое. И кое-что еще. И дрался в иной манере. Как когда-то лупил скинов резиновой дубинкой в ОМОНе, как рубился мечом в Польше, Пруссии и на льду Чудского озера. А еще... Перехватив палку посередке, он ловко орудовал ею, как автоматом в рукопашной. С прикладом и с примкнутым штыком. Пока это помогало.
