Владислав Кетат - Стать бессмертным
Евгений Иванович принял сидячее положение и закрыл лицо руками. Его трясло. Он не узнавал себя; не мог понять, что или кто заставил его, никогда в жизни ни на кого не нападавшего, броситься на своего маленького собеседника. Евгений Иванович вспомнил, на кого именно он пытался охотиться, и его начало тошнить.
29. Алексей Цейслер. Истории на ночь
В наркологическое отделение городской больницы нас пустили только после вмешательства Беляева. Медицинские нижние чины в несвежих белых халатах оказались очень несговорчивы.
Старшина Дворников сидит на неубранной койке и хлебает что-то жёлтое из яркого пластикового пакетика. Он действительно толст и лыс, как женская задница; его череп сверху такой неуклюжей формы, что становится ясно, почему он даже в помещении не снимает фуражку. Одет он ровно так, как я представил его себе тогда на допросе — в непрезентабельный спортивный костюм и грязную майку — от чего губы мои сами собой расходятся в ухмылке.
Тихо заходим в палату. Дворников продолжает питаться. Занятие это занимает его так сильно, что нам удаётся пройти внутрь незамеченными и расположиться вокруг его койки полукругом.
— Добрейший денёчек, Николай Иванович, — говорит Беляев, нагибаясь и протягивая ему ладонь.
Дворников, застигнутый врасплох, отвечает на рукопожатие с втянутой в плечи шеей. Он обводит нас своими красноватыми глазами, в которых читается нешуточный испуг. «А он, похоже, трус», — думаю я, и мне становится теплее от этой мысли.
— Не волнуйтесь, эти люди, мои друзья, — успокаивает его Беляев, и, не давая противнику прийти в себя, продолжает: — Мне хотелось бы уточнить кое-что, всего пару вопросов. Вы не против? Это не займёт много времени, я просто хочу кое-что выяснить…
Не прекращая говорить, Беляев берёт у соседней койки стул для посетителей и, пододвинув его почти вплотную к Дворникову, садится. Мы с Мясоедовым встаём по обе стороны от Беляева, теперь Дворникову отступать некуда — по бокам мы, позади стена.
— Пожалуйста, опишите, как выглядело существо, которое вы хотели пристегнуть к руке наручниками, в тот злополучный вечер? — не меняя интонации, спрашивает Беляев.
Дворников мнётся и прячет глаза. Похоже, ему за что-то очень стыдно.
— Так как же, всё-таки он выглядел? — повторяет Беляев.
— Я уже всё рассказал, — наконец, подаёт голос (такой же испуганный, как и глаза) Дворников, — мне сказали… мне сказали, это была галлюцинация…
— Да, возможно, так оно и есть… но чтобы нам во всём разобраться, я и прошу вас описать поподробнее то, вернее, того, кто подсел к вам за стол в тот вечер.
Дворников неожиданно меняется в лице — теперь это уже не испуг, а самый настоящий страх. Пакетик с чем-то жёлтым и ложка, которые он всё ещё держит в руках, заметно подрагивают. Беляев аккуратно вынимает у него из рук и то и другое и кладёт на тумбочку.
— Я никому не говорил, мне всё равно никто бы не поверил, только вам скажу, — бормочет Дворников, — он был такой, маленький, бородатый, сначала думал — на голове рога, потом присмотрелся — не рога это, а шапка…
— Чего он от вас хотел? — спрашивает Беляев, — душу купить?
— Нет, чтобы я рассказал, не пытался ли кто-нибудь на территорию пролезть, кого в последнее время задерживали…
— Что? — вырывается у меня, — и что вы ему рассказали?
Дворников подбирает ноги и заслоняет руками лицо руками.
— Не пугайте его, господа, — вмешивается Беляев, — Николай Иванович, продолжайте, прошу вас.
— Я всё ему рассказал, всё… — испуганно шепчет Дворников.
— Николай Иванович, расскажите нам всё по порядку, пожалуйста. Обещаю, мои коллеги не будут вас перебивать.
Дворников опускает руки. Его ноги опять касаются пола, он трясёт головой, резко шмыгает носом, и утеревшись рукавом своего спортивного костюма, начинает:
— Я, это, долго в завязе был, месяцев пять… а тут Жена с дочкой к тёще уехали на выходные… вот я и… в общем, в пятницу отоварил одну заначку (смотрит на меня). Ну, водочка, там, закусочка — всё, как полагается — ещё и на субботу хватило. А в воскресенье еле проснулся — очень плохо мне было… так плохо, что думал, помру… ну, и решил, я, это, поправиться. А нечем. Только оделся до ларька дойти, как вдруг, бац — звонок в дверь. Я чуть в штаны не наложил, решил, жена раньше времени вернулась. Подхожу тихонько к двери, раз в глазок, а там кто-то из наших стоит, только вот кто, понять никак не могу. Ну, я и открыл. Оказался молодой, из новеньких, зовут Руслан. Мелкий — страх — метра полтора в прыжке. В туалет попросился, сказал, что в патруле был, и приспичило ему прямо на улице. Я его, конечно, пустил, без вопросов — это же такое дело, когда в патруле приспичит! Потом, когда он свои дела поделал, я ему последний полтинник сую, мол, за пивком сбегай, будь человеком, а он, было в отказ, мол, я на службе, вдруг кто увидит, и так к двери, к двери… Уж я его просил-умолял — он ни в какую, нет и всё. Так и смылся, гад, даже руки на прощанье не пожал. Ну, думаю, хрен с тобой… и тут во всей квартире свет вырубили…
Дворников снова издаёт трубный звук ноздрёй, утирается и продолжает:
— Как он вошёл, я не заметил, наверное, Руслан этот дверь за собой не захлопнул, он и проскочил. Я пошёл пробки проверять, возвращаюсь на кухню — сидит. Маленький, бородатый. Я его не очень-то разглядел — темновато было, да и… в общем, повело меня, слегка.
— Понятно. О чём вы с ним говорили? — осторожно спрашивает Беляев.
Дворников виновато пожимает плечами.
— Честно говоря, я не всё помню. Сначала он речь о пещерах наших завёл, про то, как их недавно взорвали, как будто-то я сам об этом не знаю. Потом спросил, не пытался ли кто-нибудь к нам на территорию проникнуть? Ну, я ему и рассказал, что поймали тут недавно двоих пьяных (снова взгляд на нас с Мясоедовым). Не хотел говорить, но сказал. Странное дело, я про них никому не говорил, ни начальству, ни фээсбэшникам, а этому сказал. Чем-то он меня таким поддел…
— А почему вы никому не рассказывали о нашем задержании? — спрашиваю я.
Дворников поднимает на меня свои больные с желтоватыми белками глаза.
— Сам не догадываешься, да? Кто мне красненькую дал, дух святой?
— Спокойно, спокойно, — успокаивает его Беляев, — продолжайте, Николай Иванович.
Николай Иванович опускает глаза в пол и после тяжёлого выдоха продолжает:
— Ну… потом он попросил меня описать, как те, то есть они, выглядели. Ну, я как мог, описал, тот покивал, мол знаю, кто такие…
Мы с Мясоедовым удивлённо переглядываемся. «Ну, надо же, — думаю я, — кому-то здесь известна моя скромная персона».
— …потом спросил, не было ли с этими, которых поймали, бабы. То есть, женщины. Я ответил: «Нет, не было», а сам подумал: «Какая на хрен баба?»
Дворников морщится, потом продолжает:
— Он ещё долго мне о чём-то тёр, кажется, про каких-то там старцев, которые смысл жизни поняли… короче, хрень всякую. Потом предложил от алкоголизма лечиться каким-то там способом, потом ещё что-то, не помню, и так он мне надоел, что я захотел его арестовать. Не люблю я, когда мне вот так по ушам ездят…
— Странное желание, ничего не скажешь, — подаёт голос, до этого не сказавший ни единого слова, Мясоедов.
— А ты послужи с моё…
— Полно, господа, полно, — встревает Беляев, — что было дальше, Николай Иванович?
— Дальше? Дальше позор на мою седую голову, — Дворников снова прячет глаза, — засранец прямо между моих ног удрал. Я его, вроде, схватил за руку, браслетом пристегнул, но, когда включили свет, оказалось…
— Что это был плюшевый медведь вашей дочки?
— Он самый, мать его! Ума не приложу, как я мог перепутать…
— А как, вы говорите, выглядел милиционер, который пришёл первым? — спрашивает Мясоедов, отделяясь от двери, которую он всё это время подпирал. Молодой, маленького роста, ещё что?
— Ещё — рыжий. И в сапогах со шпорами… — выговаривает Дворников так, будто к нему только что вернулась память. — Я ещё тогда подумал, зачем ему шпоры, у нас же в отделении ни одной лошади-то нет. Это только в Дмитрове или, может в Истре конный взвод есть, а у нас-то откуда…
— Ну, вот и хорошо, Николай Иванович. — Беляев поднимает ладони, как будто сдаётся. — Мы не будем вас больше мучить. А в качестве вознаграждения могу предложить вам вот это, — он делает знак Мясоедову, в левой руке которого эффектно появляется блестящая фляжка со звездой на боку.
В красных глазах Дворникова по очереди сменяется несколько взаимоисключающих выражений. Испуг, недоверие, радость, затем снова испуг и недоверие.
— Берите, берите, — говорит Беляев, — пара глотков вам сейчас будет даже полезно. Тем более, врачей сейчас нет, никто не заметит…
Дворников вырывает фляжку у Мясоедова из рук, сворачивает ей шею, жадно опрокидывает в себя и замирает. Наверное, так должен вести себя отравленный смертельным ядом человек, которому в последний момент посчастливилось раздобыть противоядие. Дворников отрывает флягу ото рта и рука его, сжимающая маленькую блестящую ёмкость, безвольно падает на кровать. Тишину в палате разрывает глубокий протяжный рыжок, и обессиленный Дворников откидывается на стену, принимая полулежачее положение. Лицо его, прежде сероватое, идёт сначала небольшими розовыми пятнами, а затем полностью меняет цвет на светло-малиновый.
