Владислав Кетат - Стать бессмертным
Евгений Иванович нахмурился.
— Простите, но в чём же тогда состоит религия вообще? Нет заповедей, нет загробного мира, нет страшного суда, греха… Что же тогда есть?
— Жизнь, конечно же! — карлик чуть повысил голос, но вышло у него это без ехидства и совершенно к месту. — У человека только она и есть, а кроме неё ничего нет и ценнее её ничего нет. Простая, в общем-то, истина, к сожалению, недоступная большинству из нас.
— То есть, объектом поклонения являлась жизнь как таковая? Я правильно понял? — переспросил Евгений Иванович.
Карлик снова кивнул.
— Если совсем просто, то — да. Именно она. Только жизнь очень долгая, я бы даже сказал, очень-очень долгая.
Евгений Иванович посмотрел на него с недоверием.
— В каком смысле, очень-очень?
— В прямом, — ответил карлик, — очень-очень долгая, гораздо более продолжительная, чем вы можете себе представить. Вечная, если хотите.
— Получается, адепты этой религии верили в… в возможность обретения физического бессмертия?
— Да, но речь не о них.
— А о ком? О священнослужителях? О жрецах?
Карлик, как показалось Евгению Ивановичу несколько раздражённо, помотал головой из стороны в сторону.
— Нет, Евгений Иванович, берите выше. Я говорю о тех, кто обладал, как вы изволили выразиться: «Возможностью обретения физического бессмертия», и сам являлся объектом поклонения со стороны обычных, смертных людей.
— Это, о богах, что ли? — не понял Евгений Иванович.
— В общепринятой терминологии, о них. На самом деле, речь идёт о людях, которым дарована вечная жизнь, и которые этой жизни поклонялись. Для других — простых смертных — они, разумеется, были богами.
— Не понимаю. То есть сами боги — это на самом деле люди, только…
— Живущие бесконечно долго, — закончил фразу карлик. — Помните, мифы Древней Греции? Там боги имели вполне человеческие черты. Они влюблялись, рожали детей, изменяли, ревновали, интриговали, даже воевали друг с другом…
— Жили на Олимпе и были бессмертными, — вставил Евгений Иванович.
— Именно так. Так же и те, про которых мы с вами говорим, с поправкой на место жительства, конечно.
— Понятно. И каким же это образам им давалась вечная жизнь, можно узнать? — не без иронии спросил Евгений Иванович.
— Евгений Иванович, вы глупее, чем я думал. — Карлик посмотрел собеседнику прямо в глаза и сделал долгую паузу. — То, к чему вам дают совершенно беспрепятственно прикасаться вот уже более двадцати лет, является не одному вам известным благом. Ваш друг добровольно отказался от него. Вы, я так думаю, отказываться не собираетесь. Я прав?
Ошарашенный Евгений Иванович автоматически кивнул. Он изо всех сил старался выглядеть спокойным, хотя при слове «отказаться» у него похолодело внутри.
— Так вот, — карлик перешёл на шёпот, — описанные мной субъекты, к коим отношусь, кстати, и я, черпают свои жизненные силы из того же источника, откуда и вы. Я имею в виду не географически, а, так скажем, физически. Нас достаточно много, хотя, смотря с чем сравнивать… Каждый из нас пришёл к этому знанию по-разному: кто-то самостоятельно, как ваш друг, а кто-то, как вы — по чьей-то протекции. Но само это знание не означает принадлежность к нам — это лишь необходимое, но отнюдь недостаточное условие. Надо прожить много лет, гораздо больше, чем отмерено человеку, чтобы понять, что же такое жизнь и что с ней надо делать.
Евгений Иванович не знал, как реагировать на услышанное. Он продолжал ощущать нарастающий холод внутри, там, где сходятся рёбра, через некоторое время к которому добавилась ещё странная сухость во рту и небольшое головокружение. Евгений Иванович понял, что боится, и от этого ему стало ещё страшней. Разумеется, боялся он не своего крохотного собеседника, а той неизвестности, которая пряталась за его рассуждениями о самом важном для Евгения Ивановича вопросе — вопросе его жизни. Или смерти. С ужасом Евгений Иванович ожидал, что карлик вот-вот скажет, что его, Евгения Ивановича Рыжова за какие-то там грехи отучат от «блага» и тогда…
— Предвосхищая ваши вопросы, — кажется, совершенно не замечая страданий Евгения Ивановича, продолжал карлик, — скажу, что в разные эпохи люди узнавали о нашем существовании и реагировали всегда по-разному. Отношение к нам колебались от поклонения и обожествления до страха и ненависти. Это можно легко проследить по эпосам разных народов — там, конечно, в основном чушь собачья, но настроение уловить можно… я, конечно, не обладаю всей информацией по данному вопросу, но могу с уверенностью полагать, что практически за каждой религией, особенно древней, стоял кто-то из наших.
— Послушайте, зачем вы мне всё это рассказываете? — не вытерпел Евгений Иванович.
— Что бы вы поняли, что скоро вам придётся задуматься над некоторыми вещами, которые у вас принято называть смыслом жизни, — мягко отозвался карлик, — потребность в осмыслении придёт неожиданно и может вызвать у вас парадоксальную реакцию. Это может быть всё, что угодно: от острого желания поведать миру о том, что с вами произошло, до попытки суицида. Ни в коем случае не делайте ни того, ни другого. И ещё: хоть я и не люблю этой формулировки — «смысл жизни», но без неё никак. Так вот, этот самый смысл жизни не является единственным. Самая близкая для вас аналогия — уравнение, которое имеет множество решений; ваше — одно из множества. Это основная мысль, которую я хотел до вас донести.
— А у вас оно какое? — спросил Евгений Иванович.
— Какое, что? — не понял карлик.
— Решение у вас, какое? — пояснил Евгений Иванович. — Смысл вашей жизни.
Карлик понимающе кивнул.
— Моё решение может показаться вам достаточно тривиальным — я общаюсь с людьми. Помогаю некоторым советами, другим объясняю суть вещей — всё, до чего додумался сам, третьим — просто скрашиваю беседой одиночество. За всё это я неоднократно был обласкан, но ещё больше раз нещадно бит. Дважды меня вообще чуть не убили, поэтому теперь я стараюсь высылать вперёд дозор — моего правнука, Руслана, вы с ним уже имели честь познакомиться. Кстати, можете не беспокоиться, милиционер он не настоящий…
Евгению Ивановичу вспомнился маленький милиционер, и как он, пожилой человек, его нешуточно испугался. Евгению Ивановичу стало стыдно. Он подумал, что теоретически ему по возрасту вроде бы уже не положено никого и ничего не бояться, но практически выходило совсем наоборот.
«Вот и теперь, — думал Евгений Иванович, — я ведь боюсь этого волосатого карлика, как бы я ни пытался убедить себя в обратном. Но почему я боюсь его? Что он может мне сделать плохого? Ничего… Тогда, откуда страх? Может, я боюсь совсем не его, а чего-то другого, чего и сам не понял?» Евгений Иванович насколько мог напряг мозги в разрешении этой задачи, но в этот момент ему отчего-то стало трудно думать — он почувствовал странную усталость от собственных мыслей.
— …люди это же, по сути, социальные животные, — продолжал карлик, — общение для них, по крайней мере, для многих, имеет очень большую ценность, хотя далеко не все это признают.
— Скажите, я что-то я делаю не так? — прервал его рассуждения Евгений Иванович.
Карлик неожиданно расхохотался.
— Что значит не так? Вы живы — значит всё так! Кстати, можете смело отправлять в издательство ваш роман. Сейчас очень много печатают, извиняюсь за выражение, всякого дерьма, поэтому, даже если он и выйдет в свет, скорее всего, останется незамеченным. Никто ничего не заподозрит.
Страх, томивший Евгения Ивановича минуту назад, прошёл, как и не было. Он вдруг всем своим естеством ощутил, что карлик перед ним абсолютно беззащитен и Евгения Ивановича пронзило непреодолимое желание его поймать. Схватить, задержать, взять в плен, допросить, как следует… Евгений Иванович отчётливо представил себе, как хватает его, практически без усилий валит на пол и крутит за спину руки. Видение было настолько ярким, что у Евгения Ивановича затряслась правая нога.
Гость почувствовал опасность раньше, чем мозг Евгения Ивановича отдал рукам приказ: «хватать». Вероятно, маленькие существа резче выделяют её из букета предчувствий — сказывается отрицательный опыт сожительства с крупняком.
Евгений Иванович прыгнул на карлика прямо через стол, но тот, опередив его на доли секунды, ловко кувыркнувшись со стула назад, оказался вне досягаемости протянутых рук. С горем пополам преодолев стол, Евгений Иванович бросился в погоню, но зацепился ногой за табуретку, на которой сидел карлик, упал и здорово ударился головой о дверной косяк. В коридоре послышался топот маленьких ножек и удаляющийся хохот.
Евгений Иванович принял сидячее положение и закрыл лицо руками. Его трясло. Он не узнавал себя; не мог понять, что или кто заставил его, никогда в жизни ни на кого не нападавшего, броситься на своего маленького собеседника. Евгений Иванович вспомнил, на кого именно он пытался охотиться, и его начало тошнить.
