Владислав Кетат - Стать бессмертным
— Да, конечно.
Я встаю и выдёргиваю «Юность» из розетки, поскольку по-другому тот не выключается.
— Итак, комиссар, я вас внимательно слушаю, — говорю я Беляеву, водружаясь на место.
Беляев благосклонно улыбается.
— Дело вот в чём. До меня дошли леденящие душу слухи, что у вас относительно недавно случилась встреча тет-а-тет с одним блюстителем закона, неким Дворниковым. Так?
— Так, — отвечаю я, слегка напрягаясь. — А почему это вас интересует?
— Сейчас узнаете, Алексей, — кивает головой Беляев, — не торопите события.
Мой собеседник откидывается на комендантском стуле и, приняв, наконец, наиболее удобную позу для рассказа (нога за ногу, левая рука в бок, правая держит в воздухе воображаемый поднос), начинает:
— Алексей, как вы, наверное, знаете, я здесь, в местном медпункте, служу фельдшером общей практики. Обязанности у меня, в общем, не хитрые — оказывать населению доврачебную первичную медико-санитарную помощь. Это если выражаться казённым языком, а если по-простому, то помогать, чем можно, пока скорая не приедет. Я в этом медпункте, считай, уже тринадцать годков служу, всё про всех знаю, что у кого болит, чешется, не стоит, и т. д. и т. п. Ну, и меня тут, тоже каждая собака в лицо помнит, соответственно.
Так получилось, что среди местных полисменов я пользуюсь особенной популярностью — ни раз и не два каждого из них спасал от абстинентного синдрома, проще говоря, от жестокого похмелья. Они же не могут к себе в госпиталь пойти с такой жалобой — мигом с работы турнут, а ко мне, пожалуйста, один укольчик и всё шито-крыто, никаких мёд книжек, всё на доверии. А некоторых, бывало, и из запоя выводил…
Беляев говорит, не спеша, сопровождая рассказ кивками головы и, жестами своих огромных ладоней. Иногда он чуть привстаёт и наклоняется ко мне, делая, таким образом, ударение на фразе, наверное, чтобы аудитории стал более понятен её смысл. Аудитория, то есть, ваш покорный слуга, внимает. Слова Беляева, просты и понятны, и сам он — огромный и лысый — прост и понятен, но меня не оставляет ощущение какого-то наигрыша, неправды, небывальщины, обмана даже…
— Это была, как у нас говорят, преампула, а ампула такова: приходит, вернее, прибегает ко мне недавно младший сержант один, молодой совсем, хотя уже мой постоянный клиент, и говорит, что со старшиной Дворниковым какая-то страшная катавасия приключилась, и что мне срочно к нему нужно домой бежать. Ну, схватил я свой тревожный чемодан и вперёд! Прибегаем, значит, а там, посреди комнаты стоит этот самый Дворников (тоже мой клиент, только уж полгода как в завязе), в трусах и в майке, глаза бешенные, изо рта слюна капает, а его двое кабанов — сержантов за обе руки держат, смирить пытаются. Ей богу, скульптурная группа Лакоон, да и только! Ну, думаю, дело ясное — допился, голубчик до делирия, и без промедления галаперидольчику полкубика в казённую часть ему и впорол, как только сержанты его к полу прижали. Через минуты три он и обмяк. Положили мы его на диван, одеяльцем прикрыли, тазик поставили, спи дорогой товарищ, спокойно. И вот тут я заметил, что у него к левой руке наручники пристёгнуты, причём второй браслет не защёлкнут. Я спрашиваю: «Вы что, хотели его к батарее приковать, что ли?» «Нет, что вы, — говорит сержант (один из „Локоона“), когда мы вошли, к товарищу старшине вот это пристёгнуто было». И достаёт откуда-то чёрного плюшевого медведя с оторванными ушами. Представляете? Много чего я в жизни видел, но чтобы милиционеры медведей плюшевых к себе наручниками пристёгивали — никогда.
Ну, суть да дело, поставил я ему с поливитаминчиками капельницу, а товарищам сказал, что делать нечего, пора его к наркологу, потому как это не шутки — медведей в наручники. Пошёл я тогда домой, а на другой день такой интерес разобрал меня, сил нет. Захотелось мне с этим старшиной с глазу на глаз поговорить, узнать, что же там у него случилось. Направился я тогда к нему, якобы чтобы проведать… Интересовало меня, во-первых, откуда он взял деньги на выпивку (я точно знаю, что жена у него до копейки всё отбирает), во-вторых, причём тут медведь, и, в-третьих, немного боязно мне было за него, вдруг шизофрения или МДС, не дай бог.
Беляев перекидывает ногу и сидушка на стуле опасно высовывается из-под его зада.
— Но, к великому сожалению, старшина Дворников оказался недоступен, поэтому пришлось развязывать язык тому сержанту из «Лакоона». Всё вышло на удивление быстро, я думал, будет сложнее его разговорить.
Беляев делает небольшую паузу, отряхивая свои колени, а потом вскидывает глаза на меня, да так резко, что я непроизвольно откидываюсь назад.
— Деньги Дворников получил от вас, Алексей, в качестве взятки, не так ли? Сколько вы ему дали, если не секрет?
— Пятьсот, — быстро отвечаю я.
— Для наших палестин многовато… — разводит руками Беляев.
— Зато для наших в самый раз, — вставляю я.
— Ну, не суть. Дворников хранил их долго, ждал, пока жена с дочкой к тёще в Брянск уедут. Дождался. И пропил он ваши, Алексей, пятьсот рублей к чертям, в прямом смысле этого слова. Сержант из «Локоона» по секрету сообщил мне, что Дворников, якобы, чёрта, который к нему за стол подсел, арестовать решил. Гонялся за ним по квартире, поймал, приковал к себе наручниками, хотел уже в отделение волочь демона, но слёг. Ну, а вместо него, сами знаете, кто оказался. Теперь всё, вроде бы ясно стало, только один вопрос мне покоя не даёт.
Беляев поворачивается на своей сидушке так, что наши глаза снова встречаются.
— Алексей, что вы делали на охраняемой территории НИИгеомаша?
— О, да, комиссар, это я подсыпал яд в кофе фрау Мюллер и украл её бриллианты! — не выдерживаю я.
— Вы когда-нибудь дошутитесь, Алексей, — говорит Беляев и пытается снова перекинуть ногу.
Я успеваю подскочить к Беляеву раньше, чем он оказывается на полу. Мне тяжело, я на две — три категории легче, но я худо-бедно справляюсь.
— Просто диверсия какая-то, — бормочет Беляев, принимая вертикальное положение, — спасибо вам, Алексей, а то бы я точно…
В дверь стучат. На этот раз ударов три и они совсем не такие, как Беляевские, а отрывистые и чёткие — тум — тум — тум. Мне хочется, чтобы это оказался Мясоедов, с мороза румяный, в овечьем полушубке и офицерской ушанке, как из кино про войну, но это комендантша. Она хочет проверить бдительность — с тех пор, как ко мне стала заходить её племянница, она стала её, бдительность, проверять каждый день. Возможно, она хочет застукать нас с поличным и отвести под венец; если так, то флаг ей в руки — посмотрим, как это у неё получится.
Между тем, Беляев с комендантшей церемонно раскланиваются, видимо, они хорошо знакомы. Беляев, поверхностно и вальяжно, комендантша же наоборот, по-деревенски размашисто — поклоны выходят у её почти до полу, и улыбка при этом на лице елейная до невозможности.
Закончив с поклонами, Беляев обходит злополучный «гостевой» стул и, обращаясь к гостье, страдальческим голосом сообщает:
— Что же это делается, Софья Семёновна!
Софья Семёновна, она же комендантша, делает удивлённое лицо.
— Чуть не расшибся, вот, на ваших мебелях!
Беляев приподнимает стул за спинку, сидушка соскальзывает с него на пол и переворачивается вверх дном. Всем становится видна надпись: «Общежитие МСИ, г. Сениши».
— Что делать, Виктор Палыч, мебеля у нас старые, а новых-то где взять? — виновато лопочет комендантша, нагибаясь за сидушкой, но Беляев её опережает. — Сами знаете, на какие шиши живём…
— Полноте, Софья Семёновна, это же шутка была, какие могут быть претензии!
Комендантша неискренне улыбается в ответ и, пожелав нам приятного вечера, уходит, проведя на прощанье взглядом по заваленному всяким хламом моему столу, видимо, в поисках бутылки.
Мы с Беляевым рассаживаемся по своим местам с той лишь разницей, что я забираю гостевой стул себе, а Беляеву подставляю трёхногую табуретку, на которой сидел. Беляев не возражает.
И вот тут приходит Мясоедов. Только не в овчинном полушубке, а в зимней лётной куртке с поднятым воротником, офицерской ушанке со следом от кокарды; в высоких, почти до колен чёрных унтах, и с деревянным предметом, похожим на рамку от улья, под мышкой.
Мясоедов раздевается на ту же вешалку, что и Беляев, потом подходит к нам и здоровается с каждым за руку. Наличие Беляева в моей комнате его, кажется, совсем не удивляет, он лишь коротко кивает головой, пожимая его ладонь.
— Мясоедов, — представляется он.
— Беляев, — отвечает Беляев.
Рамка в руках Мясоедова превращается в складной стул, и Мясоедов, осторожно его оседлав, подсаживается к столу между мной и Беляевым. На столе появляется знакомый термос. Воцаряется неудобное молчание.
— Господин фельдшер интересуется, что мы с вами делали на территории НИИгеомаша, — обращаясь к вновь прибывшему, говорю я.
