Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)
«А ведь мне не больно, — подумал я, — совершенно не больно».
С этой мыслью я и провалился в чёрную пустоту. На этот раз ни мыслей, ни пузырей не было — я просто уснул.
Проснулся я через какое-то время от чёткого ощущения того, что нахожусь в воде. От части так оно и было — я лежал лицом в небольшой луже. Оторвать голову от земли оказалось непросто. Попытки с третьей-четвёртой я всё-таки приподнялся на локтях и осмотрел окрестности правым глазом (левый, видимо, успел заплыть и почти ничего не видел).
Ровно там, где раньше стоял Глущ, теперь, держась руками за пах, лежал Длинномордый. Лицо его выражало те же не человечьи страдания, что и в прошлый раз, так что я испытал небольшое дежа вю. Чуть поодаль, справа, я увидел Глуща, отмахивающегося кастетом от кого-то высокого и стройного. Присмотревшись, я узнал патлатый силуэт нападавшего. Не успел я додумать мысль: «Откуда здесь „КГБ“?», как Кузин ловким ударом ноги выбил из руки у Глуща кастет. Глущ недоуменно проводил взглядом прыгающую по асфальту железяку и тут же получил хор-р-роший левый прямой в челюсть. После чего мой обидчик, неуклюже взмахнув руками, шлёпнулся задом на землю.
— Ма-ма! — отчётливо произнёс Глущ.
Кузин, видимо, находясь в пылу атаки, стал добивать противника ногами. Признаюсь, я жадно, с упоением наблюдал эту картину. Больше скажу: мне было приятно на это смотреть. Но после того как Глущ прекратил закрываться от ударов, но ещё не перестал вскрикивать, я отвернулся — зрелище перестало радовать.
Повернув голову налево, я увидел, что Гузенко и Бондаренко радостно дубасят татарина. Тот пытался закрываться, ставил «блоки», но это несильно помогало, судя по тому, как из стороны в сторону моталась от пропущенных ударов его голова. Наконец, Бондаренко провёл красивый хук слева, и Татарин оказался на асфальте.
Я понял, что должен встать. Оторваться от асфальта в моём состоянии оказалось очень сложно, и я пару раз возвращался в исходное положение, пока, наконец, ни поднялся над землёй на своих двоих. То, что я увидел вокруг себя, смахивало на заключительный кадр из малобюджетного боевика: по перепаханному трещинами и выбоинами асфальту, где, то тут, то там валялись поверженные враги, не спеша шагали хорошие парни. Я залюбовался этой картиной и даже на секунду забыл о том, что произошло несколько минут назад. В реальность меня вернула попытка сделать шаг — фонари, деревья, да и сама темнота вокруг, начали угрожающе раскачиваться.
— Парень, да тебе ко врачу надо, — сказал подошедший ко мне первым Гузенко.
— Ты че, сдурел, ко врачу? — покрутил пальцем у виска Кузин, — они же милицию вызовут. На хрена нам это надо?
— Тоже верно, — согласился Гузенко, — тогда домой иди, скажешь: «С „коня“ в спортзале упал».
Он внимательно посмотрел в мой единственный видящий глаз и озабоченно спросил:
— Ты, вообще, как? Идти-то можешь?
— Где Женя? — вместо ответа сказал я.
— Какой ещё Женя? — удивился Кузин.
— Не какой, а какая, — ответил я, — девушка, которая вас привела.
«КГБ» непонимающе переглянулись.
— Нас позвал вот он, — Кузин показал рукой куда-то мне за спину.
Я осторожно обернулся. Из тех кустов сирени, за которыми мы прятались с Женей, на меня затравленным зверем смотрел Майрон.
— Здорово, Сила, — сказал он тихо, — ты как?
— Здорово, Майрон, — ответил я, — всё пучком.
Майрон вылез из кустов и подошёл ко мне. Некоторое время он с интересом разглядывал мою физиономию, а потом простодушно заключил:
— Здорово они тебя… такой «заплыв»!
— Отведи его домой, — сказал ему Кузин, — и про нас ни гу-гу, ясно?
— Ясно, — хором сказали мы с Майроном.
— Идите через «Завокзалку», там народу меньше, — посоветовал Гузенко, — а нам валить пора, а то ещё кто-нибудь из учителей припрётся…
«КГБ» по очереди пожали нам с Майроном руки и развернулись, чтобы уйти.
— Спасибо, мужики, — сказал я им вслед.
— Свои люди, сочтёмся, — бросил Кузин через плечо.
Майрон взял меня под правую руку и, словно буксир, поволок прочь от школы.
Почти всю дорогу мы молчали. Мне говорить не хотелось, да и больно было из-за разбитой губы, а Майрону сказать было, похоже, нечего.
Мысли мои путались. Во-первых, я не понимал, что теперь будет с Майроном, оставит ли его в покое Глущ с компанией (и меня заодно), а, во-вторых, было неясно, куда делась Женя.
«Может, она в школе? — думал я. — Или испугалась и пошла домой? А, может, с ней что-нибудь случилось?»
Заевшая пластинка этих мыслей изводила меня, но чем дальше мы удалялись от поля битвы, тем я более укреплялся в уверенности, что Женя в школе, и ждёт меня. Если бы я был в более приличном виде, то наверняка бы развернулся и пошёл туда, но теперь это исключалось. Единственное, что меня успокаивало при таком раскладе: в школе она была в безопасности, и с ней ничего не случилось.
Кузин оказался прав — за всю дорогу нам не встретилось ни души. Правда, свидетелей избежать не удалось — очевидцем нашего героического перехода случайным образом стала та самая Светка Гончарова, которую «перевели» в другую школу. Я увидел её в открытом окне второго этажа.
— Привет, Валь, — сказала она негромко, но я услышал.
— Привет, — ответил я и прикрыл рукой левую сторону лица.
Чтобы как-то показать ей своё расположение, я разогнул большой палец и мизинец, мол, позвони мне, но вовремя вспомнил, что этот жест означал в восемьдесят девятом году, и просто помахал рукой. Потом решил, что этого мало, и послал ещё воздушный поцелуй. Майрон, видимо из хулиганских побуждений, картинно отдал честь. Светка ответила кивком головы и исчезла за занавеской.
А Женя, оказывается, была не в школе, она ждала меня возле моего подъезда. Когда я среди теней приподъездных кустов опознал её стройный силуэт, сердце моё скакнуло вверх, а потом так же резко сорвалось вниз. Женя, увидев нас, несколько театрально бросилась ко мне. Мне показалось, что только присутствие Майрона остановило её от повисания на моей шее.
— Господи, что они с тобой сделали, — сказала она, — Валька, глаз совсем заплыл!
— Бывало и хуже, — с максимальной мужественностью в голосе ответил я, хотя, сказать по правде, хуже со мной ещё ни разу не было.
Дальше наступила неловкая пауза, которую прервал Майрон:
— Ну, ладно, я почапал, — сказал он, отпуская мою руку. — Майрон сделал своё дело, Майрон может уходить.
— Пока, Миш, — сказал я, — увидимся.
После того как Майрон исчез в темноте, я опустился на бордюр (всё равно джинсы в стирку) и обнял руками колени. Голова моя почти не болела, если не считать онемевшей её левой стороны, а в районе солнечного сплетения ощущалась неприятная не то тошнота, не то ломота. И ещё страшно хотелось курить.
Женя, будто прочитав мои мысли, протянула мне прикуренную сигарету. Я с удовольствием затянулся кисловатым «Космосом». Женя присела рядом со мной на бордюр и тоже закурила.
— Я как в школу прибежала, сразу всё рассказала «Жабе», — начала она, — та сначала слушать ничего не хотела, а потом всё-таки позвонила в милицию, но там её, похоже, послали: мол, разбирайтесь сами. Тогда я вернулась, но там уже никого не было. Побежала тебя искать, думала, ты в школу пошёл…
— Жень, что теперь будет? — перебил я.
— В каком смысле? — удивилась Женя.
— Майрон жив, я — тоже. Что дальше?
— Дальше, — произнесла Женя на вдохе, — ты можешь остаться здесь… ты же этого хотел, ведь так?
Я непонимающе посмотрел на неё. Женя обняла меня за плечи.
— Валя, ты останешься молодым навсегда, как я. Просто поцелуй меня и скажи: «Да».
— А ты? Ты будешь со мной?
Женя долго не отвечала.
— Нет, я буду там, где ты живёшь сейчас, — сказала она тихо. — Таков уговор.
— Какой уговор? С кем уговор?
Женя отвела взгляд.
— Тебе лучше не знать, с кем.
— Хорошо, пусть мне этого лучше не знать, но зачем ты меня сюда затащила, я могу спросить?
— Понимаешь, я хочу вырасти, замуж выйти, я детей хочу…
Я посмотрел Жене в глаза и заметил, что она плачет. Её руки лежали у меня на плечах, я чувствовал её тёплое дыхание, слышал аромат духов, но всё это, да и она сама, секунду назад самая желанная женщина на свете, постепенно начало становиться чужим и даже враждебным. Осознание того, во что же я на самом деле вляпался, ледяным ветром прочистило мозги и вонзило что-то острое под рёбра слева.
— То есть, всё это ради того, чтобы ты попала туда, к нам? — срывающимся от обиды голосом сказал я. — А меня, значит, сюда? Навсегда? Баш на баш?
Женя беззвучно закивала.
— Валя, я не могу тут больше, прости. И потом, с ним по-другому нельзя. Надо платить…
— С кем нельзя? Кому платить? Объясни ты по-человечески!
