Галина Тер-Микаэлян - Грани миров
— Да, говорят, что так. А это кто в форме — ваш муж?
— Нет, это мой школьный товарищ — прислал карточку, когда служил в армии. Тут вам не интересно будет — это все мои друзья из школы и института. А это Антошка. Вы ведь видели моего Антошку? А что б вокруг да около не ходили и зря не спрашивали, то мужа у меня нет — я мать-одиночка. Может быть, будете осуждать, не знаю, но что есть, то есть, и никуда не денешься, — она убрала альбом, даже не дав ему внимательно вглядеться в лицо матери, которую называла «мамашей».
Сергей смутился.
— Что вы, за что мне вас осуждать, это ваше личное дело.
— Многие осуждают, но у меня и мамаша была одиночкой, и бабка — она еще до революции в приюте мамашу родила, а потом от позора в деревню сбежала.
— Позвольте, но ваша… наша с вами мать не была одиночкой — они с нашим отцом были зарегистрированы. У нас с вами есть старшие брат и сестра — от первого брака отца.
— Вот как значит, — слегка удивленная Людмила качнула головой. — А что ж отец-то нас с мамашей бросил?
— Никто никого не бросал, мать сама оставила меня и уехала из Ленинграда после ареста отца. Вы знаете, что нашего отца расстреляли?
— Расстреляли? Я не знала. А за что, неужели он был бандитом? Или кулаком?
Сергей с трудом сдержался и ответил очень резко:
— Он был ученым с мировым именем, а расстреляли его… За что в те годы всех арестовывали и расстреливали?
— Понятно, из репрессированных, значит. Но вы не сердитесь, я ведь не знала, а по мамаше думала, что кроме как с вором или бандитом она бы поладить не могла. Да и золото у нее откуда было, я никогда не могла понять — бабушка своего золота не имела, а у прабабки все забрали, когда раскулачивали. Так мы прежде, говорите, жили в Ленинграде?
— Когда мать уехала, вы еще не родились — возможно, она боялась, что ее тоже арестуют, и тревожилась за будущего ребенка. За вас.
— Она? Тревожилась за меня? — странная интонация в голосе Людмилы походила на легкое презрение. — Ладно, будем считать, что так. Но скорее она боялась за себя. А вы что какое-то письмо старое прочитали, что узнали о моем существовании?
Сергей немного удивился, но вытащил письмо и протянул своей сестре.
— Я случайно обнаружил это.
Людмила читала, слегка шевеля губами, но лицо ее оставалось спокойным.
— Да, на нее это было похоже — написать такое письмо. Не переживайте особо — нуждаться мы никогда особо не нуждались. Я, как поступила в институт, так устроилась работать по ночам санитаркой, у мамаши никогда денег не просила — стипендии и зарплаты мне хватало. Да она бы и не дала — всегда плакалась, что у нее нет денег. Когда она это письмо написала, весной пятьдесят третьего? — Людмила взглянула на дату. — Правильно, Сталин умер, вот она и осмелела. Она б с ваших сестры и брата еще денег вытребовала, но в этот год летом у нее опухоль нашли — одну операцию сделали, потом другую, потом узлы удаляли. Ей уже не до того стало.
Тон ее задел Сергея.
— Почему вы говорите, «ваши брат и сестра»? Они такие же мои, как и ваши.
— Они меня не искали, знать особо не хотели. Я-то мамашу хорошо знала, поэтому их не осуждаю, но чего мне с ними родниться? Вот вы же меня нашли. Давай тогда уж на «ты», раз мы такие родные, если не возражаешь. А если возражаешь, то не будем.
— Конечно, хорошо, как хочешь. Скажи, но мать все же говорила тебе обо мне?
Людмила пожала плечами:
— Мы с ней в последние годы не ладили — из-за болезни она совсем тронулась умом, ей все мерещилось, что я хочу ее отравить и забрать золото. Мне даже пришлось нанять ей сиделку, чтобы не раздражать своим присутствием. Перед смертью она меня постоянно проклинала, кричала, что хочет видеть сына Сережу, что отдаст ему все свое золото, и сын не позволит мне над ней издеваться. Даже показала нам с сиделкой детскую фотографию.
— Почему же ты решила, что это неправда?
— Нет, я знала, что она верит в то, что говорит, но… Раньше она о тебе никогда не думала, а врач предупреждал меня, что у онкологических больных бывают нарушения в психике. Я полагала, что если б это было правдой, то я бы давно все знала. За день до смерти она заявила, что отдала все свое золото Сереже.
— Что за бред!
— Конечно, бред — на самом деле она подарила все свои золотые кольца и браслеты сиделке. Только чтоб мне не досталось. А ведь я целый год оплачивала эту сиделку.
— Скажи, Люда, — мягко спросил Сергей, — ты из-за этого на нее держишь зло — из-за золотых вещей?
— Я ни на кого не держу зла, а мамаша… какая она была, такая была. Но когда Антошка родился, мне бы это золото, конечно, пригодилось — хоть продала бы кольца и не стала бы ребенка с полутора месяцев отдавать в ясли. Другие-то до года с детьми сидели.
Наташа, до сих пор молчавшая, вдруг судорожно всхлипнула и прижала руки к горлу.
— Моя мама тоже умерла от рака, — сказала она. — Она свои колечки и цепочку в бумажку завернула, на каждой надписала, что сестре, что мне. А теперь сестра погибла, я только сегодня узнала.
Прижав руки к лицу, девушка заплакала. Сергей вскочил, не зная, что делать, и растерянно, как ребенка, погладил ее по голове:
— Наташенька, не надо! Пойдем домой?
— Погоди, Сережа, — Людмила тоже встала, отстранила его и, отведя руки Наташи в сторону, спокойно спросила:
— Твоя сестра в аварии погибла? И тебе только что сказали?
— Ага. Две недели уже, а я ничего…
— Да, тяжело. Сейчас люди гибнут больше в авариях, а умирают от рака, да от сердца, и неизвестно, что лучше. У нас в родильном после родов женщина на той неделе умерла — тромб. А ребенок живой. Что ж, поплачь.
Ее размеренная речь подействовала на Наташу успокаивающе.
— Извините, — всхлипнув в последний раз, девушка взяла себя в руки, — вы рассказывали, как болела ваша мама, и я вдруг вспомнила. Но только с моей такого не было.
— Люди разные бывают, — спокойно возразила Людмила, — жизнь у них разная, характер разный, и от этого болезни у них по-разному протекают, — она внимательно посмотрела на Наташу и неожиданно спросила: — Это твоя невеста, Сережа? Вы друг другу подходите. Смотри, береги ее, не обижай.
Сергей смутился, но Наташа, не дав ему возразить, с неожиданным оживлением повернула лицо к Людмиле и сказала:
— Знаете, мне так ваш Антошка понравился! Такой маленький, а уже так хорошо говорит! Можно нам будет его увидеть?
Впервые за все время губы Людмилы тронула скупая улыбка.
— Конечно. Сейчас позову их с Андрюшей, будем чай пить, а то засиделись мы тут с разговорами. С племянником познакомишься, — она посмотрела на Сергея и хотела подняться, но он удержал ее за руку, не отреагировав на улыбку.
— Прости, а Андрей — это кто? Спрашиваю, чтобы не попасть в неловкую ситуацию.
— Ну, какая там неловкая, — мягко возразила Людмила. — Мне с ним хорошо, ему со мной. Конечно, я планов не строю — Андрей моложе меня, красавец, но что есть, то есть. Мы вместе работаем, Сейчас он живет с нами.
— Понятно, ты человек взрослый. Только как это скажется на моем племяннике?
— Они с Антошкой очень любят друг друга. А что мне делать, Сережа, ведь и мне хочется немного счастья.
— Он не хочет регистрировать ваши отношения?
— Я об этом с ним даже не говорю — зачем? Знаешь, Сережа, мамаша наша с тобой в роддоме работала, и за ней иногда папаши новорожденных пытались приударить — жена-то рожает, а тут ядреная женщина и чистая, раз акушеркой работает. Мамаша часто рассказывала при мне приятельницам, как мужики пытаются к ней подкатиться, а она их гонит в шею. Постоянно мне себя в пример приводила: видишь, мол, какая я порядочная, и ты сначала мужчину в ЗАГС тащи, а потом с ним ложись, а то люди уважать не будут. Вот я и думаю, что бог с ним — пусть мамаше уважение остается, а мне и счастья достаточно. Как захочет, Андрей, так и будет, а я его насильно никуда тащить не буду. Вы вот с Наташей — вам тоже лучше сначала себя проверить и пожить до свадьбы, как муж с женой.
Сергей чуть дар речи не потерял, услышав этот совет своей сестры.
— Да… ты… ты… ты что такое говоришь!
— И что тут такого? Столько женщин я у нас в роддоме видела, и у каждой все по-своему. Не в том дело, живут люди с ЗАГСом или без ЗАГСа, и не в том, кто обед готовит, и кто больше получает.
— А в чем? — широко раскрыв глаза, не удержалась от вопроса Наташа.
— В том, что надо радоваться тому, что есть. Потому что бывает, что сегодня все хорошо — и любовь есть у человека, и деньги, а он не радуется, только и думает о завтрашнем дне. Зачем? Порадуешься сегодня — завтра хоть память останется, а так ведь, может, завтра у тебя вообще ничего не будет.
— А у тебя, значит, все на сегодня есть? — прищурившись, усмехнулся Сергей. — Отлично, тогда говорить больше не о чем, и я спокоен.
Легкая насмешка, прозвучавшая в его голосе, неожиданно задела Людмилу.
