Алексей Молокин - «Если», 2015 № 01
Размышляя так, Сашка пошел наискосок, через детскую площадку с песочницей, чтобы поскорей добраться до арки.
У песочницы его чуть удар не хватил — почудилось, что сидит там девчонка в синей детской панамке, ну вылитая Люська. Остановился, дышать перестал. Люська обернула к нему белое безглазое личико, махнула совочком и растаяла. Туманный морок. Ни рыба, ни нижний житель — просто видение. У всех, говорят, бывает. Пальцы в старых кедах поджались. Сашок, вопреки наставлениям Вась-Вася, все же поднял голову. Кажется, только тут, стоя рядом с песочницей, впервые осознал, что сам — без папки, без Михалыча! — полез вниз.
Наверху ни черта было не видать — ни рыб, ни людей, только волглое, серое. А потом увидел — от соседнего дома тянутся вниз светлые нити. Удильщики. Рыбачки, как он. Надо было обойти эти нити осторожней — Михалыч говорил, в тумане крючки иногда оживали и сами норовили впиться куда больнее. А может, очередные ходячьи байки.
Сашок встряхнулся и поспешил под арку. Отворил сердито скрипнувшую калитку, вышел на улицу. Тускло блестели во мгле трамвайные пути. Пахло почему-то весной и цветущими каштанами и немного тиной от Стерляжьего пруда. Отродясь там никаких стерлядей не водилось, одни красноперки и всеядные, вечно голодные утки. Когда они с Люськой были маленькими, мама водила их туда кормить уток. Известно было — сколько булки ни захвати, а тем все мало. Люська уток любила, кликала их «утя-утя», а Сашке очень хотелось поддать утям под толстый зад. Но мамка, конечно, не разрешала.
Сунув руки в карманы дождевика, он развернулся направо. В тумане торчали какие-то длинные темные тени — то ли деревья, то ли столбы, то ли ноги гигантских слонов. Наверху вздыхало, шелестело — может, ветер? Мокро капало. Когда Сашка прошел три дома, тиной запахло сильнее. Перекрестка почему-то все не было. Шнур тревожно подергивался, словно хотел оттащить назад. И тонко, печально откуда-то спереди — от пруда, что ли? — завела свою песню дудка. Идти туда не хотелось. Совсем. Сашок остановился, думая, не повернуть ли назад. Он уже основательно продрог и мелко трясся, зуб на зуб не попадал, хотя шел всего минут семь. Взял в руки веревку, подергал — и вдруг из глубины тумана дохнуло что-то, как будто в грудь толкнуло, И ззззззззззззззззззззззззззз…
— Прилив! — выкрикнул Сашок вслух и тут же захлебнулся нахлынувшим плотным облаком.
Ухватившись за веревку, он кинулся назад, уже не разбирая дороги, спотыкаясь на трещинах асфальта и налетая на деревья-столбы с колючей неживой корой. Вась-Вась страховал его с пятого. Но если прилив, он ведь бросит, непременно бросит… Веревка дрогнула и упала под ноги Сашку тонкой змеей. И тут же начала меркнуть.
9. ЗдесьПока спускались вдоль страховочного троса, который провесил Игнатьев, у Людмилы раза три прихватывало сердце. Она старалась не показать, двигалась быстро, резко отталкиваясь от скальной стены. Спуск был почти вертикальный, но удобный — есть куда ногу поставить, передохнуть. Налобный фонарь освещал длинную горловину пещеры, метров восемьдесят-сто, наверное. Вейне страховал Людмилу, карабины держали надежно, и опасаться было нечего — только отчего так болело сердце?
Потом Вейне спустился сам и отстегнул карабин. Только тут Людмила огляделась. Вглубь пещеры вела широкая естественная арка. Мокро блестел черный базальт.
— Отключите фонарь, — сказал по интеркому Вейне.
Она сначала не поняла.
— Что?
— Людмила, отключите фонарь.
Она отключила, и лишь через несколько секунд дошло — оттуда, изнутри, лился тусклый серый свет.
— Оставь надежду всяк сюда входящий, — мрачно пошутил Вейне и, смотав трос, двинулся под арку.
Оказывается, он тоже читал книжки. Людмила улыбнулась, несмотря на пульсирующую в грудине боль, и пошла следом за геологом.
Игнатьева они нашли у воды. То есть, может, это была и не вода. Подземное озеро раскинулось до предела видимости, за которым клубился один туман. Поверхность озера была неровная, с какими-то вязкими, медлительными волночками, похожими на кочки. Между кочек тоже свивались струи тумана. Берег, засыпанный крупной черной галькой, резко уходил вправо, а прямо перед ними вдавался в озеро острым мысом, и на этом мысу на корточках сидел Игнатьев. На секунду Людмиле представилось, что химик уже умер — он такой же мертвый, как эти камни, как неприятные тягучие волны. У самого берега, похоже, шла какая-то химическая реакция, вскипали крупные пузыри — такие она видела в детстве, когда мальчишки бросали в воду карбид. Еще секунду спустя Людмила поняла, что неправильно. На Игнатьеве не было шлема.
Услышав их шаги, химик обернулся. Ко лбу его прилипли темные пряди. Вейне включил переговорник и рявкнул:
— Игнатьев, где ваш шлем? Вы что, спятили?
Химик покачал головой и ткнул пальцем в один из индикаторов скафандра. Уровень кислорода. Шкала налилась зеленью — процент кислорода в атмосфере, пригодный для дыхания. Людмила быстро вывела данные на ретикулярный экран — девятнадцать процентов, ого! И температура около пятнадцати Цельсия…
— Тут образуется перекись, — хрипло крикнул Игнатьев. — И выделяется кислород, тут, у берега. Там, дальше…
Он махнул рукой.
— Я запустил зонд. Коллоидный раствор поликремниевых кислот. Водный раствор. Там вода. Много воды.
— Вот вам ваше терраформирование, Людмила Анатольевна, — тихо сказал Вейне по интеркому, но шлем снимать не стал.
Снова перейдя на громкую связь, он прокричал:
— Отлично, Игнатьев. Просто отлично. Вы молодец. Вы нашли воду. А теперь герметизируйтесь хорошенько и пойдемте-ка домой…
Людмила подумала, что таким тоном говорят с неразумными детьми. Логично — Вейне решил, что Игнатьев наглотался углекислоты и бог весть чего еще, что есть в здешнем воздухе…
Химик, все так же горбясь и сидя на корточках, вновь развернулся к другому берегу озера. Людмила замирающими шагами двинулась к нему. Она тоже начала понимать. Начала видеть.
— Лет пять назад я посмотрел один старый фильм. Восстановленная пленка, даже в чувствилку побоялись переносить, — негромко сказал Игнатьев, когда Людмила подошла.
В наушниках его голос звучал как-то неестественно, механически. Или это из-за помех, вызванных разлитым в воздухе электричеством? Скафандр начал чуть искрить, хотя и был сделан из антистатического углепластика. И что-то такое зудело в ушах, тонко, на грани слышимости — зззззззззз…
— Там было про планету с разумным океаном. Он творил странные вещи, создавал фантомы. Я хорошо запомнил один — туман, клубы тумана над водой, а внизу островок, и на нем дом, и старик у дома…
Игнатьев указал рукой, но Людмиле уже и не требовалось — она видела сама. За кочковатой поверхностью коллоидного моря вздымались над туманом темные силуэты башен, высоток или гигантских колонн, переплетенных светящимися, пульсирующими нитями, и в этих башнях мелькали живые светляки…
— Что это, Игнатьев?
— Инопланетный город? — он пожал плечами. — Или энергостанция другой цивилизации? Я не знаю… Зонды его не видят. Они возвращаются, и на снимках только тот край пещеры…
Людмила уже не слушала его — потому что повеяло ветром (когда она успела снять шлем?), — и ветер нес запах цветущих каштанов и тины. Большое туманное облако у самой воды, там, на том берегу, сдвинулось в сторону, открывая длинные мостки и беседку с утиным домиком. Стерляжий пруд, в котором отродясь не водилось никаких стерлядей. На мостках стоял мальчик-подросток. Стоял, сжимая в руке большой моток веревки, и отчаянно, пристально смотрел в туман, и даже с такого расстояния Людмила — нет, Люська — узнала его, хотя прошли уже годы. Сколько? Лет пять прошло…
Людмила сама не заметила, как сделала шаг вперед, и нога ступила в воду, запузырившуюся у лодыжек. Еще шаг. Еще.
10. Где-тоЛучше бы Дудочник. Сашок бы много отдал сейчас за его дудку, гундосо ноющую вдали, или хоть за чириканье глупой птицы воробья, или за кряканье уток. Но уток в утином домике не было. Вообще ничего, тишина, гладкая, серая вода, гладкий, как срез масла, туман. Сашка сам не понял, как очутился на мостках — наверное, шел по запаху тины, это было единственное, что осталось не гладким, не тусклым, не серым в сплошной туманной стене. И, пока шел по скрипучим доскам, даже обрадовался — хоть какой-то звук. Теперь он стоял у самого края причала, где когда-то причаливали катамараны с веселыми парочками. Доски были заляпаны утиным пометом. Волны где-то внизу бились об обросшие тиной столбы, хотя откуда на пруду волны?
Сашок уныло взглянул на моток троса в руках. Второй конец был помят, изжеван и даже обслюнявлен, словно его грызла какая-то тварь — хотя сложно была представить, какие зубищи могут за пару секунд перекусить металлизированный страховочный шнур. Без веревки к жилью выходили только счастливчики. Вроде папки. Или Михалыча. И то — проблуждав в тумане несколько дней.
