Эл Ригби - Завтра нас похоронят
Ал смотрел на темную воду озера — далёкие блики костра переливались в его светлых взъерошенных волосах. Услышав вопрос, он тут же оживился и поближе придвинул ко мне большой грязный мешок:
— Там просто чума! Столько всего крутого и нужного! И никто не гоняет.
— Пока не гоняют… — я нахмурилась, наблюдая, как он вытряхивает собранный хлам. — Что-то из этого поможет усилить тот дохлый электрогенератор? Ты хоть помнишь, на каких соплях он держится? Сам ведь сооружал!
Ал насупился: в моменты полёта своей неуёмной изобретательской фантазии он ненавидел разговоры о скучных земных проблемах. Вроде нашего единственного дряхлого холодильника, которому не хватало энергии от украденного много лет назад переносного энергоблока. Решив, что Алан уже достаточно пристыжен, я стала изучать принесённый им мусор.
Наполовину заброшенный, оставшийся почти без финансирования НИИ мы все называли просто «свалкой». Потому что от некогда огромного научного городка осталось лишь три небольших корпуса, где работало не больше пятидесяти учёных-специалистов. Все остальное превратилось в руины. Частично — от нехватки денег, да и ремонт там давно уже никто не делал. Частично — из-за большого пожара, устроенного Речной Бандой: так называла себя группа девчонок и мальчишек, захвативших во время «охоты на детей» несколько кораблей и автомобилей. Сейчас всё это давно пришло в негодность из-за того, что Речные не могли поддерживать машины в порядке и вовремя заправлять их, но тогда техника помогла им здорово потрепать нервы взрослым.
И вот уже лет шесть научный комплекс медленно разваливается, благоустроенная территория превращается в пустырь, а завалы никто толком даже и не пытался разбирать. Поэтому Алу удалось неплохо поживиться: он утащил множество строительных инструментов, несколько целых химических колбочек, какие-то банки с порошками, моток цветных проводов, небольшой радиоприёмник и огромное количество других интересных ему сокровищ.
— А еще вот, — он указал на гайки, ключи, скрепки и странные стеклянные штуки, напоминающие бусины. — Сделаешь что-нибудь себе. Или Карвен.
Я невольно улыбнулась. Ал как никто знал о моей маленькой страсти — мастерить самодельные украшения из всяких мелких предметов. И как обычно он обо мне не забыл. Это было приятно. Я потрепала его по волосам:
— Подлиза.
— Всё для вас, мой капитан, — он ответил очень искренней и очень ослепительной улыбкой.
Мне бы его ровные зубы. Хотя у меня-то не было папаши-дантиста. Я собрала в кучку мелкие «девчачьи» радости и с тоской подумала о том, что сесть за украшения мне в ближайшее время, скорее всего, не удастся.
Неожиданно моё внимание привлекло еще что-то, блеснувшее в траве. Это были две довольно больших затемнённых линзы. Рядом с ними лежала погнутая металлическая оправа, к одной из дужек которой крепился странный блок цветных кнопок и переключателей. Второй почти такой же блок, болтался на тоненьком проводке, торчащем из другой дужки.
— Ал, что это? — я взяла покалеченный остов очков в руки. — Какое-то твоё новое изобретение?
— Это я нашёл, — отозвался он, начиная протирать линзы рукавом рубашки. — Подумал, что-то годное, ну и хапнул. А вдруг починю.
— Ал, а если это какое-нибудь оружие? — я потрогала пальцем вывалившийся проводок.
— Да брось, — он безмятежно махнул рукой. — Это обычные гляделки. Может, они могут рентгеном светить или сквозь них можно ночью видеть… нам пригодятся.
— Ал, — я снова сердито нахмурилась. — Ради всех святых и дохлой кошки, занимайся экспериментами подальше от маленьких, ладно?
— Как скажете, мой капитан, — он поскорее сгрёб свои находки в охапку и прижал к груди:
— Ты будешь еще мною гордиться.
— Или плакать над твоим трупом, — фыркнула я.
— Что, правда будешь плакать? О, мне это так…
— Дурень, — я щелкнула его по лбу. — Держи карман шире.
Он замолчал, видимо, обдумывая, означают ли мои слова, что и правда буду плакать. Я встала, зевнув:
— Ладно, бывай. Я пойду спать. И если хотя бы один из твоих горнобаранов меня посмеет потревожить…
— Я тебя понял, — поспешно отозвался он и снова ободряюще улыбнулся: — Обещаю, ночь у тебя будет спокойной. До утра.
Комиссар
[Надзорноe управлeниe. 07:15]
— Чёртово утро…
Пробормотав это, Рихард с трудом открыл глаза. На улице уже светало, низкие тучи по-прежнему затягивали небо. Ланн потёр лоб, встал и размял затёкшую спину. Голова гудела.
Рихард плохо помнил, когда именно отключился, рухнув головой на отчёт, и почему даже не дошёл до своего любимого дивана в общей комнате. Вообще многие подробности ночи стёрлись из его памяти — как обычно и бывало. Отчётливо отпечаталась в голове лишь фраза, которую эта маленькая тварь ему бросила: «Иногда мне жаль вас…»
Почувствовав подступающую вспышку злобы, Ланн поспешно пригасил её глотком отвратительного на вкус коньяка, стоявшего на столе. Ночью он таким мерзким не казался. Хотя Карл не случайно, наверно, воротил от этого пойла нос.
При мысли о Ларкрайте комиссар страдальчески скривился, ощутив что-то вроде укола совести. И уже набрал в грудь воздуха, чтобы позвать помощника, но в последний момент передумал и осторожно приоткрыл дверь в общую комнату, которую в рабочее время занимали шестеро следователей Управления.
Сейчас здесь пока было пусто, и только Карл спал, накрывшись мундиром, на том самом диване, который Рихард так любил. Вид у инспектора был совершенно измученный, но вся заполненная и проверенная отчётность аккуратной стопкой лежала прямо на массивной, обтянутой кожей диванной спинке, рядом с табельным оружием Карла. При первом же шаге комиссара часть листов, шурша, слетела на пол, но инспектор даже не пошевелился. Ланн невольно заметил, что Карл спит в той же позе, в какой и развалившийся на коврике у двери Спайк, — свернувшись и прикрывая глаза рукой.
Раздалось тихое цоканье когтей по полу: пёс проснулся, подошёл и ткнулся носом комиссару в ладонь. Стоило Ланну повернуться, как сеттер тут же встал на задние лапы, упёршись передними ему в грудь и навалившись всей своей немалой массой.
— Такая же бестолковая псина, как и твой хозяин, — тихо сказал Рихард, и Спайк лизнул его в нос: такое приветствие было привычным и вполне устроило его. — Пойдём, я тебя выпущу.
Отправив пса гулять на улицу, Рихард вернулся к дивану, где видел десятый сон инспектор Ларкрайт. Постояв еще некоторое время рядом, Ланн вздохнул и от души саданул по спинке дивана ногой:
— Подъём, пехота.
Карла утреннее приветствие впечатлило несколько больше, чем Спайка. Он резко сел, тряхнул головой и уставился на Рихарда:
— Что-то случилось?
— Случилось. Солнце встало. Никого не убили за ночь? Никто не звонил?
— Не звонил, не убили, — потирая глаза, отозвался инспектор и спустил ноги с дивана.
— Собери свои документы с пола. Ты их уронил.
— Да? Как же это я…
— Не знаю, я по ночам не гуляю, — Ланн сел на диван рядом с Карлом и вынул из кармана сигареты с зажигалкой.
Инспектор ничего не успел на это ответить. Дверь неожиданно открылась — Рихард не стал запирать её, пока не вернётся нагулявшийся пёс. На пороге стоял высокий широкоплечий мужчина со светлыми волосами и курчавой короткой бородкой. Чёрные глаза за стёклами изящных очков блеснули:
— Бурная ночь, как я вижу?
— Можно и так сказать… — ответил Ланн, даже не попытавшись встать. — Доброе утро, герр Леонгард, какими судьбами?
Доктор Чарльз Леонгард, один из немногих оставшихся в живых учёных-специалистов центрального НИИ, широким шагом прошёлся по помещению. Рихард, дымя сигаретой, неотрывно наблюдал за ним и с сожалением думал о забытой в кабинете бутылке коньяка. Она сейчас была бы очень кстати — приглушить новую вспышку злости… или разбить об голову утреннего гостя.
Сорокадевятилетний Леонгард считался светилом медицины — когда-то, ещё до Крысиного Рождества, он был главным врачом лучшей в городе больницы. Сейчас же больница осталась в глубоком запустении — почти без врачей и почти без пациентов, а Леонгард работал в НИИ. Он занимался экспериментами, о которых Ланн знал лишь то, что они курируются людьми из Министерства и как-то связаны с «крысятами». Выбрав их объектом исследований, Чарльз урвал весьма солидный кусок — и теперь в деньгах ни он, ни его лаборатория совершенно не нуждались. Это было крупными буквами написано на его ухоженном лице.
С Рихардом Ланном он был знаком ещё со времён «охоты на детей» и даже раньше. И комиссара доктор раздражал до зубной боли — своей вечной улыбкой, безукоризненно-белым халатом, густым басом и привычкой слегка растягивать слова во время разговора. А больше всего Ланн ненавидел его за то, что у Леонгарда была дочь, и учёный спокойно жил с ней, не опасаясь никакой заразы, в то время как…
