Алексей Молокин - «Если», 2015 № 01
Поднятые брови. Непонимающий взгляд. Сколько она уже говорит?
Вейне брал Игнатьева под локоть и деликатно уводил в «курилку». Никакая это была, конечно, не курилка, но старые названия живучи, липнут, как влага к стеклам, как осенний лист к подошве ботинка, как старость — к молодости. Оставшись в одиночестве, Людмила закрывала глаза и думала туман.
2. Там— А говорят, Северная Долина на юг откочевала, да, — сказал дед Михалыч, усаживаясь на край и доставая кисет с кисляком, — Вот так отвязалась и откочевала.
Кисляк он сначала размял пальцами, а потом швырнул в рот и, блаженно скривившись, принялся жевать. С губ потянулась ниточка зеленой слюны. Все бывшие курильщики жевали кисляк. Сигареты кончились еще в первые месяцы, а табак на крышах отчего-то не рос — может, солнца ему не хватало. Потом кто-то внизу подцепил траву, щавель-нещавель, туманная поросль… ну и завели привычку.
Сашок длинно сплюнул через зуб и заболтал ногами, вполглаза следя за удочками. Кисляка хотелось и ему, до чертиков. Попросить бы у деда Михалыча, который и не дед вовсе, мужик лет тридцати, хотя седой как лунь — ну после ходок в туман все такие, не огурцами. Но нельзя. У Михалыча кисляк дорогой, крышевой. Одна земля чего стоит. Это вам не помидоры с гидропоникой, да и помидоры, по-честному, дорогие, как жизнь. Так отец говорит: «Дорогие, как жизнь». Хотя жизнь в Елдашевских Высотах сейчас не особо дорогая. Плюнуть и растереть — вот какая жизнь.
— И что, попадается чего? — спросил Михалыч, поудобней устраиваясь на краю балкона.
Когда-то здесь были перила, но перила за ненадобностью выломали, и получилась аккуратная полукруглая площадка. Одно время с нее Прыгуны сигать любили. Некоторые даже возвращались потом, хотя соседи их чурались. В Северной Долине так вообще палками забивали и скидывали в туман. Палками — это чтобы не руками и не ногами, чтобы кожи не коснулось. Потом Прыгуны, как и Ходоки, научились прыгать с веревкой, и соседи к ним нормально относиться стали. Какая разница-то вообще, спускаешься ты в полиэтиленовом плаще-дождевике с дурацкой маской в туман или прыгаешь? Главное — веревка. Уходят те, кто отвязываются. Не только люди. Даже дома. Вон Северная Долина от проводов на крыше отвязалась и тю-тю. За лучшей жизнью пошли, или так, шутканул кто-то, или огородник пьяный провода ночью топором порубил. Мало ли.
— Попадается, — буркнул Сашок. — Штуку вчера выловил, круглую, вроде ежа. Тянул, тянул, вытянул — сдулась. Отнес бабке Маре. Она говорит, хорошая штука, рыба фугу. В ней яд есть, если правильно выварить, от ревматизма помогает. Я фугу ей оставил, пусть мазь для батьки готовит.
— А батька твой че? Все хворает?
— Прихварывает, — важно ответил Сашок. — С ногами, сами знаете, у него непорядок.
Батька был ходоком, как Михалыч, только ходил уж больно много. Нажил вот боль в суставах, и рожа шелушилась вся. И вообще, соседи знали и Михалыч знал — батька у Сашки чутка тронутый. Многие тогда тронулись, когда туман наполз.
… Сашка мелкий был, лет семи, но помнил — они с Люськой по площадке машинки катали. У них там было что-то вроде клуба, мать так и говорила: «Клуб». Соседи из квартир выходили покурить, бабы языками чесали, мужики пиво тянули, все по-взрослому, а мелюзга, как они с Люськой, играла. Одна машинка, КамАЗ такой здоровый, с ребристыми пластиковыми колесами, вниз усвистала. Мамка заругалась. Ну он и рванул за машиной, потому что внизу, на четвертом, жил противный Леха со своим братцем Ленчиком. У них потом свое имущество выцарапывать — легче ежа проглотить. Короче, побежал. А внизу уже не видно ничего. Белое все и серое, душное, ползет по ступеням. Вроде тумана. Сначала Сашок подумал, что Леха с Ленькой опять мусоропровод подожгли. А потом какие-то крики раздались и страшно стало. Ни машинки, ничего. Попробовал вверх бежать, споткнулся, задницей ступеньки до следующей площадки пересчитал. Тут набежало что-то большое, шумное, за шиворот схватило, оказалось — папка. И сверху так тоненько, пронзительно, ззззззззззззз… Папка наверх тащит, а верха и нет, все нет и нет. Потом только рассеялось. Вернее, уползло вниз, до четвертого этажа. И с тех пор там стоит, бело-серым плотным одеялом скрывает землю, и деревья, и горки, и качели во дворе, и трехэтажки старого района. Только во время приливов, бывает, до шестого-седьмого доходит. Ну на то маячки. Хорошо, что у них девятиэтажка вообще, корабль.
…А мамы и Люськи не было. Никого с верхних этажей не было, пусто. Исчезли. Как будто сто лет прошло — в пустых квартирах пыль лежит толстым слоем и солнце бьет сквозь запыленные окна. Тут батяня и тронулся. Не в тумане. Тумана он как раз не боялся. Сто раз туда ходил, Люську с мамкой искал. Ну и заодно приносил всякие вещи. Землю для верхних садов таскал, воду в бутылках, одежду, консервы. Консервы ничего, не портились — хотя, конечно, вскрываешь иногда банку, на ней «Бычки в томате» написано, а из нее рой бабочек вылетает. Серых таких, туманного, мышиного окраса — в общем, всякое бывало. А батька команду ходоков собрал потом, ведущим у них был, потому что ни черта не боялся. Он ведь первый догадался с веревкой ходить. Вот так.
Некоторые, говорят, остались жить в тумане. Самому Сашке не попадались, а Вась-Вась из сто тридцать второй таких пару раз на лесу вытаскивал. Они и тянулись к высокому жилью, и боялись, как рыба боится схватить верткую красивую блесну, но тянется к ней. Вась-Вась, протирая свой складной ножик, шутил потом:
— Представляешь, Сашок: плывет там такой и видит — леска светлая сверху торчит, типа луч света. Он за нее хватается, думает, сейчас к боженьке в рай попаду. Насаживается на крючок, вверх взлетает и слышит: «Папа, пап, гляди, какую я поймал большую рыбу!»
— Это в чем у тебя ножик? — хмуро спрашивал в ответ Сашок.
— Это-то? Это я крюк ему из губы вырезал. Да врут все люди. Не жрем мы их с батей. Не жрем!
Ну да. Конечно. Люди часто врут.
3. ЗдесьУ старости есть свои преимущества. Например, старик может спорить с мертвецами и никого это не должно удивлять. А если удивляет, гуляйте лесом, как выражался отец.
Людмила в последнее время часто спорила — с матерью, с командиром звена, Арсением Юрьичем, но больше всего с Леонардом. Светило астрофизики Леонард. Основатель Зоны Экспансии Леонард. Рыжебровый, с выпуклым лбом, с большими залысинами, крепкий, костистый, всего три месяца не дотянувший до собственной сотни. Ее Леонард.
Он любил теоретизировать. Он был астрофизиком, мужем, первопроходцем, так и не стал отцом — но на самом деле больше всего он был великим теоретиком.
Когда на Экбе, на Пандите, на Маленькой Венере, по всей Зоне Экспансии, засекли единичные «выплески» тумана, у Леонарда случился настоящий праздник.
Заломив домиком рыжие брови, словно удивляясь ее бестолковости, муж говорил: «Милли, а ты попробуй допустить, что тут действует обратная логика. Не на всех терраморфных планетах присутствует туман — нет, навигаторы находят путь лишь к тем планетам, где он есть».
Дальше следовали долгие рассуждения о триангуляции в пространстве Римана, в которых Людмила ни черта не понимала, хотя сама была навигатором. И все же она спорила с ним в редкие свои отлучки с Лунной базы — спорила, протирая бокалы и стаканы полотенцем, как делала еще мать, хотя в свое время ругала мать именно за эту старомодность. Спорила, не замечая, как похожи крупные, некрасивые кисти ее рук на материнские и что, как мать, она комкает в горсти вафельное полотенце.
«Ты пытаешься объяснить необъяснимое. Я слышала все это уже сто раз — про то, что туман — это особая коммуникационная среда, и про то, что он изменяет пространственно-временной континуум…»
Тут вспоминались стрелки отцовских часов, забытых на полочке в ванной. Тогда, в День Прилива, часы остановились. А те, что в компьютере, наоборот, натикали пять лишних месяцев. Все хронометры на планете Земля в тот день посходили с ума.
«… и что это вообще инструмент другой, более развитой цивилизации. А что? Может, это не планеты терраморфные — может, туман изменяет их, подгоняя под наши нужды…»
«Чтобы подтвердить эту твою гипотезу, надо найти хотя бы одну неземлеподобную планету, на которой присутствует туман. До, так сказать, подгонки», — улыбался Леонард, скаля крупные лошадиные зубы.
Ну вот, получается, почти нашли.
Будь у нее в запасе еще сотня-другая лет, она смогла бы проверить свою теорию и показать мужу язык. И он, наверное, порадовался бы за смекалку жены оттуда, где сейчас пребывал.
Людмила стояла, упираясь лбом в холодное стекло, и скучала по Леонарду. Странно — на Земле она куда больше тосковала по Сашке, папе и маме. Почему-то эти, умершие и пропавшие много лет назад, казались теперь ближе, словно и она подошла к некоему таинственному пределу, за которым уже нет возраста и неважно исчисление часов и дней.
