Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки
Всюду кости, черепа.
Солнце каску печет, на усища пот течет, о доспехи бьются камни, а на самой вышине
то ли Мастер,
то ли не —
машет длинными руками,
голова не голова,
то красна, то голуба.
Влез Аника на курган, вырвал острый ятаган, завертел своим арканом, крикнул криком окаянным:
— А-а, попался мне, холоп, посажу клеймо на лоб, на цепи будешь жить, мне единому служить!
Светит солнце, полный день, а холопа — хоть бы тень.
Только смотрит на восток одинокий Цветок, на зыбучих песках, о шести лепестках —
желтый лист,
красный лист,
сизый лист
и синий лист,
голубой, оранжевый,
стебель зелен,
волокнист,
а в короне радужной смотрит милое дитя, жалость вымолить хотя:
— Не губи меня, царь, не руби меня, царь. Я без боя покорюсь. Я не жгусь, не колюсь, я — Цветок — не гожусь ни в огонь, ни в еду. Я всего только цвету. Пожалей красоту. Дай пожить на свету хоть три месяца. На планиде мы вместе уместимся.
Затянул Аника-царь свой аркан вокруг венца:
— А не дам и месяца. Даром, что ль, охотился? Только разохотился!
— Пожалей, ты, царь, меня. Дай прожить еще три дня — подлетела бы пчела, золотую пыль взяла, чтобы выросли другие, разноцветные такие.
— А и часа жить не дам, и ни людям, ни цветам, повстречаю Смерть саму — Смерти голову сыму!
Ятаганом раз по стеблю, повалил Цветок на землю да втоптал лепестки в те зыбучие пески. Потемнело от тоски само солнышко. Небо черное, в звезде. Где ж он, Мастер? А нигде. Закричал Аника-воин, и не криком — волчьим воем:
— Зря ты, Мастер, прячешься, погоди, наплачешься. Поздно, рано — изловлю, ятаганом изрублю, всю планиду загублю, изувечу, искалечу, встречу если Смерть саму — черепушку ей сыму!
А слова-то не пустяк!
И на трубчатых костях,
на хрящах и косточках,
с кобчиком как тросточка,
малость пританцовывая
бедренной, берцовою, —
а попробуй-ка, возьми! —
как цыганочка, костьми
плечевыми, локтевыми,
и с косою у плеча
(ча-ча-ча, ча-ча-ча),
сцеплена железными
скрепками протезными,
щелкая старыми,
вспухшими суставами,
развороченная вся,
позвоночником тряся,
и верча ключицами,
и стуча ступицами
(до сих пор остеомит
эти косточки томит),
ставит пятки — фу-ты ну-ты,
и лопатки вывихнуты,
и опять-таки стуча:
ча-ча-ча, ча-ча-ча,
желтый зуб в челюсти, две свечи в черепе полыхают вместо глаз, звезды светят через таз, во те раз! Смерть на зов отозвалась, свои кости волоча, ча-ча-ча, ча-ча-ча. За ключицами — коса, Смерти-матушки краса, с лезвием жердь.
Говорит Смерть:
— Подойди поблизче, воине Аниче, поклонись понизче. Я твоя матка. Помирать сладко?
Закричал Аника-воин, и не криком — дробным воем!
— Смерть, моя матка, помирать не сладко, дай прожить три года, будет тебе выгода, я тебе на выгоду своих братьев выведу. Убери жердь.
Говорит Смерть:
— Воине Аниче, поклонись понизче. Я и месяца не дам — вызывал-то матку сам? Выйди-тко, дитятко.
Закричал Аника-воин, и не криком — смертным воем:
— Матка Смерть, моя родня! Дай прожить еще три дня. Я Алену молоду на замену приведу. Убери жердь.
Говорит Смерть:
— Воине Аниче, поклонись понизче. Уж давала, годувала. А не дам и три часа. Вот те острая коса.
Ох, косы касание! Сказано в Писании:
«Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет, всеми Смерть владеет».
И с косою на плече,
и в глазницах по свече,
и назад поглядывая,
подгибая лядвия,
мосолыжками треща,
узкоребра и тоща,
и качая черепком
по-над шейным позвонком,
с выломанной полностью
гайморовой полостью,
с трещинами лобными,
с выпавшими пломбами,
щелью челюсти ворча, что зубного нет врача, Смерть уходит, что ли, в гости, свои кости волоча, ча-ча-ча, ча-ча-ча, пальцами потряхивая, камфарой попахивая.
…Во степи стоит курган. На Анике — черный вран. Пьет он кровь струящуюся. Рядом острый ятаган и петельчатый аркан. И на каске — ящерица. Царь Аника — бездыхан. Не добился Мастера. А ведь ждет династия — все потомство Настино!
Поздно — час двенадцатый. Завтра — сказ двенадцатый.
Сказ двенадцатыйВо своей канцелярии, за дубовым столом с канделябрами, граф Агрипп, покоен и бодр. Вишь, брат, — полный порядок. Выбрит, гладок, сюртук округлился у бедр. Как же! Экий размах-с!
Мирно спи, Емельянушка-Макс. И тебе-то в могилке приятнее. Королевство во славе, в красе. И питает его предприятие — «Мастер-На-Руки-Все».
Может сеять, и веять, и печь оно. Все умеет, шельмец. Двести тысяч царей обеспечено и столом, и престолом. И с безрыбьем конец, с недосолом.
Дело только за малым — за тем добрым малым.
Уж Аника-то не подведет, на аркане его подведет. Но — гляди в оба у гардероба. Лишь возникнет Аника, войдя, — тут же с цепью и стражей — судья. И в Бастилию, за насилие. Мысль не напрасная — личность Аника опасная. И любовь тому Мастеру дать, чтобы Власов наказ соблюдать, — есть блудница у нас Мессалинка, что поет «Эх, калинка-малинка». Не учить — как любить — ее. А покуда прибытия ждать, надо события упреждать, учреждать Учреждение. Граф во всем ценил упреждение.
Первым делом — перст направляющий. Управляющий, щи сметаной себе заправляющий. Должность сия, перста, для его сиятельства. Обувь шить ли, пластроны стирать ли — в каждом деле нужны надзиратели, чтобы вроде спиц в колесе
На́-Все-Руки
работали все:
месили и квасили,
солили и красили,
пекли, волокли,
клепали, трепали,
переливали, вертели,
полировали.
Их артели место в подвале.
А над ними бдительный взор, ревизор, чтобы Мастер, тово, не припрятал товара, со стерляжьей ухи не сиял бы навара — рук-то целых аж две у него!
Вот как раз сюда и царей.
Царь Кирей различает, что лук, что пырей.
Царь Ерема не плох для приема сапог.
Царь Тит за валяньем сукна приглядит.
Царь Касим, пожалуй, кассир.
Святополк в рыбе ведает толк.
Царь Георг знает масляный торг.
Царь Онуфрий — ботинки да туфли.
Царь Федот — счетовод, но по линии соков и вод.
Царь Антип — неприемлемый тип, он спиртное приемлет.
Царь Тарас — чтобы Мастера тряс, если задремлет.
Царь Евграф — налагать на работника штраф.
А цари ведь шиты не лыком. Норовят и украсть. Не ударить бы ликом в грязь в предприятии столь великом. Да присмотрит за ними князь Освинясь. А чтоб князь не соделал чего с добром, да присмотрит за ним барон Ван-Брон. А чтоб их уберечь от соблазна — да взирают в четыре глаза герцог Герцик и граф Джераф, поощрения возжелав.
А дабы соблюдать проформ — надо Мастеру дать прокорм, чтоб помои не кисли. И про что его мысли? Несгораемый нужен ларец, никакими ключами не отворец, для особых бумаг помещения. И нужны для царей помещения. А для этого годен Макс-Емельянов дворец — двести лет как свободен. Был забыт и фанерой забит.
Так что дело ясно до йот. Граф Агрипп указ издает — звать врача, палача, живописца, пиита, открывать помещенье, какое забито, отрывать от дверей фанеру, занавесить брезентом богиню Венеру, красить в сурик полы, тронный зал разделить вроде улья да расставить столы и конторские стулья, перья выдать, которые чинятся, наливать чернила в чернильницы, вешать на стены Максины лики и Настины, и — покуда — терпение. Делать вид, как бы Мастер на месте.
Во дворце — только перьев скрипение.
А вот Мастера как бы и нет. От Аники ни слуха, ни вести. Уж царями разграфлены пухлые дести. Ходит граф аккуратно к себе в кабинет. И сидит, как бы Мастер на месте. А вот Мастера как бы и нет. Граф Джераф изгибается — предан без лести и глядит, как бы Мастер на месте. А ведь Мастера нет!
Как зелен огурец
цельно-малахитовый —
с утра до ночи дворец
занят волокитою.
От зари до зари
дело делают цари.
Ставят крестики и птички,
заполняют рапортички —
что обязан Мастер дать,
что принять и что продать.
И зевают с одури
Карлы, Павлы, Федоры,
а Людовики с Петрами
чешут спины скипетрами.
Антиохи и Титы
охают от скукоты.
От безделья окосев,
говорят величества: —
Мастер-На-Руки-На-Все
номинально числится,
как бы есть и как бы нет, —
в этих обстоятельствах
зря на службу в кабинет
ходит их сиятельство.
А еще, роняя кляксы
и окурками соря,
говорят, что не от Макса
худородных три царя.
Мол, нашел Агрипп премудрый
в армуаре под замком
мемуары про амуры
королевы с мужиком.
Те мастарды, говорят,
стали грядки ковырять,
и уже у них растет
даже спаржа — первый сорт!
От речей дворец гудит:
— Самого судьи Адьи
это юрисдикция!
Три монарха — фикция!
И какого мы рожна тут скучаем от пшена? Сатисфакция нужна, конфискация нужна, строго доискаться и — применить все санкции, и не очень цацкаться с теми самозванцами, а поправших принципы, ставших псевдопринцами — затравить зверинцами, исколоть трезубцами и внести презумпцию: спаржу их продукции отобрать и сожрать до последней унции. Это в нашей функции.
