Александр Карпенко - Грань креста
Далее шла целая стопка почти не порченых листов, испещренных непонятными знаками и цифрами, — явно какие-то физико-математические расчеты. Я, как закоренелый гуманитарий, перед всякими формулами испытываю ужас. В моем представлении, человек, посвятивший жизнь копанию в этих закорючках, вполне заслуживает почетной койки в надзорной палате дурдома. Ничего, кроме означенной каббалистики, на протяжении страниц пяти не наблюдалось, потом мое внимание привлекло краткое замечание в середине шестой страницы:
«Особое мнение проф. Еггерта о том, что остановка кристалла „Ключ“ может привести к возникновению нестандартных тектонических явлений, ввиду тесной связи свойств кристалла со свойствами геологической коры, следует решительно отвергнуть. Ошибочность данного мнения доказывается…» — и вновь страница за страницей невообразимая цифирь.
Все же не нужно выбрасывать и их. Не все такие бестолковые, как я. Кто-то, наверное, в состоянии это расшифровать — ведь не для себя писали отчет его неизвестные авторы!
Завершались бумаги служебной запиской без начала, но с четкой подписью: «бригадный генерал К. Р. Зак». Она представляла собой расчет потребного для захвата и последующей обороны некоего плацдарма количества живой силы и техники, с подробным рассмотрением всех тонкостей снабжения войск — от ракет до портянок. Судя по нему, требовалось плотно обосноваться на ограниченном участке и удерживать его в течение длительного срока. Что же это за участок?
НЕУЖЕЛИ ТОТ, ГДЕ НАХОДИТСЯ ЗЕРКАЛО?
Через полчаса завершила чтение и моя начальница. Что меня поразило — она с огромным вниманием изучала математические выкладки, шевеля подвижным носом и совершая непонятные пассы хвостом. Поняла ли она, о чем говорилось в ученых трудах, осталось неясным, а спросить я поостерегся. Впрочем, чему я так удивляюсь? Привыкнув к Люси и вконец очеловечив ее в своем сознании, я невольно подхожу к ней с той же меркой, что и к своим коллегам по работе дома. Медик, понимающий в высшей математике, — вещь непредставимая. Но Рат все же не человек и даже не говорящая мышка. Это существо иномирное, вроде марсиан. Кто знает все ее возможности? Вот возьмет сейчас и левитировать начнет… А что?
Я сам рассмеялся своим мыслям. Доктор подняла маленькие черные глазки:
— Что здесь смешного? Говори, вместе посмеемся.
Ответ мой был честен:
— Я представил себе, что ты марсианка и сейчас летать начнешь. Вот своим глупостям и смеюсь.
Люси протянула капризным тоном знатока обсуждаемого предмета:
— Марс — это такая скука… — Помолчала. — Шура, а ведь это дело у ваших высоколобых и яйцеголовых наперекосяк пошло.
— Почему?
— А вот поэтому. — Мышка хлопнула лапкой по бумагам. По кабине полетела сажа, мы все трое дружно чихнули.
— Видишь, правильно. Что мы здесь имеем? — Небрежный жест в сторону документов. — Победные реляции. Так? Сотворим, мол, посему, и почнется сплошное благорастворение и во человецех благолепие. Как мы зрим воочию, сотворили. И что? Ты где службу тащишь? Это же задыхающийся, умирающий мир, мир без будущего. Разве ты сам этого не ощущаешь?
Я вынужден был признаться, что да, ощущаю, только не пытался никогда своих чувств сформулировать.
— Вот-вот. Должен был быть сияющий вокзал для пересадки на транспорт следующий в великолепные дали. А есть догнивающая деревня, да еще обложенная осадой вдобавок. Знать, не срослось что-то. Не склеилось.
— Есть, что есть. А вот чего поесть — нет. Каков бы ни был этот мир, нам тут жить. И работать. Ты видишь вон ту вывеску?
— Трактир! — радостно завизжала Люси.
Глава двадцать восьмая
Харчевня представляла собой унылую длинную комнату с крошечными подслеповатыми окошками, изрядно замусоренную. На потемневших от времени и грязи потолочных балках болтались целые занавеси паутин. Стол был один, во всю длину заведения, нечистый, с лавками по бокам. Из приоткрытой двери на кухню несло запахом горелого масла. Трактир пустовал. Глядя на его интерьер, становилось ясно, что от процветания он дальше, чем я от дома.
Из кухни, пряча руки под засаленный фартук, вышла, громко шаркая, хозяйка — неопрятная женщина с унылым лошадиным лицом. Безразлично осведомилась:
— Что господа желают?
Мы переглянулись. Вид заведения внушал сомнения в съедобности предлагаемых здесь блюд. Люси полюбопытствовала негромко:
— Интересно, далеко ли до инфекционного отделения сегодня?
Патрик не понял юмора:
— А зачем нам туда ехать, мэм?
— Куда ж еще деваться с кишечной инфекцией?
Я пресек пересуды:
— Бросьте. Нашего брата так просто не уморишь. Я в родном городе неоднократно в диетической столовой жрал — и жив! Хозяйка! Нам полный обед из всего самого лучшего, что есть на кухне.
Трактирщица обреченно кивнула и спросила с тоской:
— Вы свое животное тоже кормить будете?
Люси оскорбилась. Пришлось вступиться:
— Это не животное. Это наша начальница.
Новый кивок, и замызганная дама исчезла за дверцей. Там что-то зазвенело, упав.
Выбрав кусочек стола почище, мы с пилотом уселись друг против друга (а мышка — рядом со мной), томимые самыми мрачными предчувствиями. Хозяйка выглянула в зал:
— Ничего, если я вашему животному подам чайные блюдца? Оно, кажется, у вас не очень большое.
Мы с Патриком хором закричали:
— Это не животное! Это наша начальница!! Госпожа Люси Рат!!!
Женщина мрачно склонила голову и отошла ненадолго, чтобы возникнуть с новым вопросом, исполненным печали:
— Какого вина подать господам — белого или красного?
Потакая вкусам нашего маленького доктора, мы потребовали пива.
— Светлое?
— Темное. Лучше портер. — Патрик хорошо усваивал руководящие указания.
— И вашему животному тоже?
Наш гневный вопль сотряс потолок, на стол полетели клочья паутины. В ответ мы получили очередной депрессивный кивок.
Наконец появилась пища. Хозяйка поставила перед нами по шершавой миске из простой красной глины — нам с водителем довольно емкие, а мышке — кривую плошку, не то глубокое блюдце, не то пепельницу. Вслед за этим на стол было брякнуто грубо слепленное из той же глины блюдо, прикрытое мятой жестяной крышкой, и кособокий серый кувшин со щербатым горлышком. Сервировку дополнили два мятых оловянных стакана, не иначе как побывавшие в камнедробилке, и пара кривых столовых ложек плюс одна чайная — все самого антисанитарного вида.
— Из чего пить животному, я не нашла. Напоите сами, — вымолвила неряха и пропала раньше, чем мы успели разораться.
Я выловил из нагрудного кармана халата пластиковую мензурку для Люси. Та подозрительно принюхалась:
— Из нее больные не пили?
— Ты за кого меня держишь?
— А что же оттуда валерьянкой разит?
Спорить я не стал. Вместо этого отправил Патрика в машину за стеклянной посудинкой, из которой мышка обыкновенно заливала в свой организм напитки. Сам же извлек кусок бинта и взялся добросовестно протирать ложки.
— Не поможет, — мрачно заявила начальница, — их надо стерилизовать кипячением не менее сорока минут. С предварительным замачиванием на сутки в какой-нибудь дезинфекции покруче.
Патрик вернулся со стаканчиком для Люси, и мы приступили к трапезе.
— Предлагаю начать с пива, — внесла идею доктор Рат, — в состоянии опьянения та отрава, которой нас здесь попотчуют, проскочит, не вызывая рвотного рефлекса. Возможно.
— Вы меня все время вынуждаете пить за рулем, — слабо запротестовал Патрик, — а ведь это не дело, мэм.
— Кто кого заставляет пить за рулем? Что за чушь? Руль в машине, а ты здесь. Или ты сюда баранку под курткой приволок?
Водитель тихо вздохнул и принялся разливать пиво по стаканам.
Оно было черным и тягучим, в стаканах встала красивая шапка густой желтоватой пены. Над столом поплыл упоительный аромат. Мышка оживилась, зашевелила носиком, хвост ее забавно вздернулся вверх стрелкой. Первые же глотки привели всех в восторг. Напиток оказался чуть горьковатым, бархатистым на вкус, умеренно — в самый раз — охлажденным.
— Не все так плохо, — констатировали мы, — с этаким пивом, пожалуй, что угодно слопать можно.
И сняли крышку с блюда.
Перегородки из струганых лучинок делили посудину на четыре части. В одной из них лежала горка тончайше нарезанной слезящейся ветчины. Полосатые бело-розовые ломтики обрамляла темная каемка специй. Другую занимало крошево из ярких маринованных овощей. Кубики, в которые был нарезан салат, были столь малы, что определить первоначальные ингредиенты не представлялось возможным. Запах же вызывал такое слюнотечение, что все дружно сглотнули.
Третью секцию доверху заполняли мельчайшие, длиной в полспички, копченые рыбешки без голов. Их золотисто-коричневые тушки истекали прозрачным нежным жиром. Наконец, в четвертой пребывали аккуратные треугольнички ноздреватого теплого хлеба, пахнущего солнцем и тмином.
