Татьяна Мудрая - Костры Сентегира
И громко:
— Мастер, мне бы выбить пыль из коттара и переодеться.
— Чистый он, — ответил тот. — А примерить можно и поверх всего прежнего.
В самом деле, балахон был довольно объёмист или просто удачно сшит. Когда его натянули через голову и правильно расположили складки, оказалось, что накидка в виде крыла вшита в правый боковой шов, идёт наискосок по груди, спадает на левое предплечье, наполовину пряча под собой широкий, раструбом, рукав, неким хитроумным способом крепится на плечах обеими фибулами и расстилается по всей спине почти до щиколоток, но так, что узорная кромка одежды же выступает во всей красе.
— Интересный рисунок вышит, — проговорил Сорди.
— Ага, — согласилась она. — Ветвистые, или древесные, молнии. Знак Тергаты, августовского праздника Тергов. Декада гроз, брачующих небо и землю — так говорят у нас в Динане.
Приглядевшись, он заметил и другой узор, в виде цветка или розетки, украшающий левую сторону плаща как раз напротив сердца и почти незаметный в складках. Но Кардинена уже снимала одея ние и перекидывала через руку:
— Благодарю. Я должна что-либо мастеру?
— Не думаю, — он впервые улыбнулся. — Впервые вижу такое везение — с первого захода узнать. Ты, верно, из бесстрашных: такие не боятся смотреть в глаза тому, что с ними произошло. Не скажешь, что там было, на месте розы?
— Шрам, — проговорила она. — Точнее, разрез, а под ним укол. Саблей насквозь пробили, вон красное по исподу и растеклось.
— Враг?
— Нет, скорее друг. И заимодавец. За погибшего брата виру взял.
— За Огневолка? Прости. Вот теперь ты точно мне заплатила. Я знаю и забуду, не беспокойся.
— Помни, если хочется, — она обернулась, поманила Сорди, и оба начали подниматься из сумрака вверх.
В номере Сорди спросил с легкой робостью:
— Если ученик спросит, ему будет отвечено?
— Давай. На прежних условиях.
— Огневолк, Волчий Пастырь, Великий Змей и Дракон…
— Именно. Одно и то же. Имеющий брата из людей Земли, сам человек и одновременно стихия. Ты и без меня мог бы смекнуть.
Добавила, чуть помедлив:
— Такой наряд — для обеих половин легенства. Было дело — еще и особые мантии с прорезным куколем надевали, вместо маски. Женщины свой кинжал на шейной цепи носили, а мужчины саблю или шпагу — на кушаке. Вручила я тогда Стагиру свою карху гран именем Тергата, да еще пояс наземь сложила, как на таком поединке полагается. А его саблю приняла в руки.
Дуэль до смерти обоих, отчего-то и без спроса догадался он. Конец земного пути и расчёт по всем земным долгам. Кто был ей тот…человек или стихия? Отцом, другом, мужем, любовником?
Но спрашивать о подобном казалось и вовсе смертельным занятием.
В следующий раз, когда им потребовалось выйти из дому, Карди надела свой памятный наряд поверх длинной рубахи — узкие запястья и ворот, расшитые в там же стиле, что кайма коттара и оторочка рукавов, выступали наружу. Всё это выглядело второй кожей: лайка мягко прильнула к телу, обрисовывая фигуру, и вроде бы посвежела, плащ изогнулся так, что складки обрисовали небольшую девичью грудь, и стёк через плечо гибко, точно струя воды.
Жизнь в Лэн-Дархане казалась Сорди не столько увлекательной, сколько непонятной. С утра до вечера они с Кардиненой дефилировали внутри несуетных и беспечных толп, по преимуществу пеших, иногда бросая мелочь под ноги уличному танцору или музыкантам — они обычно стояли на небольшой площадке, возвышаясь надо всеми, — любуясь на фасады, скамьи и фонтаны, заходя в магазинчики редкостей, чтобы порыться в симпатичном барахле. Никто из торговцев вроде бы не ожидал от них желания купить, создавалось впечатление, что и приглашали-то лишь полюбоваться, однако именно здесь Кардинена сторговала себе пурпурные башмачки и пояс из просвечивающих насквозь халцедоновых пластин, оправленных в светлую латунь.
— Неплохая работа, — удовлетворенно сказала она, застегиваясь. — Старинная: небось иерарх какой носил. Не то, что нужно в дороге, однако есть куда кошель или саблю подвесить. Видишь крючки с захватами?
Мелкие счета оплачивал, тем не менее, Сорди, а клинок был на двоих один: его собственный. Из лучшего в мире дерева.
Пять раз в сутки хождение народа прерывалось: те, кто был близко, неторопливо двигались к Кремнику, остальные замирали и благоговейно слушали карильон. А потом с новыми силами возвращались к приятному ничегонеделанию.
Еда и питье в ближних забегаловках не стоили, казалось бы, ничего, мытьё в небольших уютных термах с горячей и холодной водой, что сами по себе истекали из недр — сущие пустяки. Между делом Сорди обратил внимание, что постылая необходимость бритья совсем его оставила, некие сокровенные функции, обратные ранее упомянутым еде и питью, заявляли о себе лишь благодаря тому, что разнообразно и со вкусом устроенные кабинеты задумчивости попадались в каждом месте, мало-мальски укрытом от любопытных глаз.
Музеи, картинные галереи, скульптурные группы и прочие монументальные произведения культуры им обоим не попадались, так что Сорди недоумевал: где тут можно было увидеть те самые статуи Тергов, о которых так — чувствовал он — тревожилась его женщина. Что тревожило его самого — некое подспудное течение, что насыщало энергией всех здешних фланёров. То, чего искали и ожидали для себя все — и они с Кардиненой тоже.
Насчет последнего он узнал всё же довольно скоро. И весьма просто.
В конце одной из улиц, втекающих в площадь перед Кремником, возникло оживление, возбужденные голоса то и дело выкрикивали имя…
— О, — тихо произнесла Кардинена, стискивая локоть спутника. — На ловца и зверь бежит. Красный…
Всадник на высокой кобыле светло-соловой масти был наряжен сходно с ними обоими: в самом деле красное и драгоценное — короткий плащ, белое — китель и обтяжные штаны с узким синим лампасом, высокие, до самого паха, ботфорты из хромовой кожи, начищенные так, что в них играло бликами утреннее светило. Женские парочки так и роились вокруг его стремян. Когда Сорди и Кардинена приблизились к нему, оказалось, что он вовсе не белокур, а натурально сед: тонкие голубоватые волосы, не забранные ни в косу, ни в узел, рассыпались по опрокинутому навзничь капюшону. Яркие, прелестно очерченные губы, которым короткая, загнутая книзу трубка придавала нечто есенинское. Смуглая кожа, рысьи глаза, золотые, веселые и яростные, прямые тонкие брови с алой точкой посередине: будто индийский тилак — знак высокой касты.
— Белоснежка… Белоснежка! — радостно завопила Карди и бросилась навстречу взгляду, и яблочку мишени, и рукам, простертым навстречу. Вот чего она боялась с самого начала — не за Карена с Кертом, не за Иштена и тем более за самого Сорди, понял тот. А что этот природный смутьян невзначай проявится.
Секунда — и Кардинена уже стояла на его стремени. Еще секунда — и она сидела впереди него на седле, обвив шею и прижавшись к груди: совсем девчонка.
— Алоцветик, посестра!
— Беляночка, побратим!
И едва слышный ответ:
— Встань знову на стремя, ясонько, расплети, раскинь косы как шатёр, укрой нас — целовать при людех невместно.
— Колы ж я таково робила, ятранко мое?
Но все же поднялась, опираясь тому на плечи, а волосы как сами собой распустились и застили обоим свет — золотое руно, ах, золотое руно… Сорди лишь углядел в откинутой руке погасшую люльку.
А потом всё распалось, Кардинена спрыгнула наземь, всадник помахал рукой.
— Всё, красотки мои и красавцы, вертеп закрывается до прояснения обстоятельств! Та-Эль, ты где стоишь — в трактире, чи шо? А этот смазливый прелестник — неначе твой? Не журысь, кум, это я с похвалой. Сам такой буду. В общем, держитесь кто за стремя, кто друг за друга — пошли, говорить буду, угощать стану!
Сам он, как выяснилось, «стоял на квартире», то есть снимал домик у одной из тех дам, что обитали в городе постоянно и лепили свои гнёзда изнутри к стене, как ласточки. Из-за тесноты и своих двух этажей дом вытянулся вверх, но это лишь прибавляло ему красоты: острая двускатная крыша выглядывала из древесных куп, как цветок из пышного куста, внутри было устроено на новомодный манер: ванная комната и столовый залец внизу, спальни и отдыхальни наверху. Соломенная вдовушка переселилась к постоянному кавалеру, чтобы не мешать. Всё это вместе со своим обыкновенным прозванием — Нойи, то есть, по всей видимости, Ной, ван Ланки — побратим сообщил между делом, нимало не заботясь о том, поймут ли и запомнят ли слушатели.
Наскоро пришвартовав соловую кобылу к стене дома за чугунное кольцо и надвинув ей на морду мешок с овсом, Нойи повёл гостей осматривать его внутренности.
За время пребывания под властью Кардинены Сорди отвык от того, что в кругах богемы называют творческим беспорядком. Положим, стройный немецкий орднунг в их комнате, а тем более в палатке или биваке, однако любая вещь знала своё место и им отнюдь не кичилась. Здесь же с порога начиналось царство своеволия. Пока Нойи, усердно посылая всё к чертям и их достопочтенной матушке, пытался отыскать турочку в копне женских бюстгальтеров, столовые приборы — на полке бюро, а сахар и прочие приправы — в глубине комода, Карди от греха подальше заявила, что обоим гостям необходимо срочно припудрить носики, и увлекла своего чичисбея в туалет. Здесь царили относительный простор и безусловный комфорт: навороченное биде и ванна размером с домашний плавательный бассейн, оправленная широкими мраморными плитами, были отделены от куда более приемлемых предметов быта шторой, украшенной перламутровыми инкрустациями по мотивам Климта.
