Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки
Диковинно!
А стрекоз, а жуковин! Со всех слетелись лугов. Но бугор, он уже не бугор. Дышит, желтым подсолнухом вышит…
Эва — чья? Не шея ли девичья? И из ситца плечо. И еще — будто в печке выпеклась грудь, и такая прозрачная выпуклость — прямо грусть.
Точно! Девка лежит в сарафане цветочном, и лицом — точно солнце весной. Поросла колокольцами сверху и снизу, синевеется сизой фиалкой лесной. Ой, царь! Одолей, целина! Но уж больно лежит велика и сильна. Стан тяжелый, руки белые в тонком пушку, перепархивают от ушка к ушку полосатые пчелы — от серьги к серьге, от руки к ноге. Телом светится сквозь сарафан, так бы всю перерасцеловал! И под силу.
С жару, с пылу — сон не сон, голова от счастья кружна. Ох и сладко целует, притянешь как. И крепка, и нежна. В губы дышит она: «Хорошо, Максемьянушка, я твоя Анастасья, жена».
А мужик Фадей, нос тычком, волоса торчком, коней-лебедей запрягает, пару гнедых. Из ноздрей у них огненный дых, бьют копытами, свадьбу почуяли. Двойная дача овса! И карета цветами разубрана вся. Ну не чудо ли? Пара какая — царь и девка-подсолнух. На рессорах двойных, на колесах фасонных! Вихорьком завивается след.
С Анастасьей своей отдыхает царь, успокаивается.
А пустынник глядит, усмехаючись, вслед.
И чему это он усмехается?
В небе — синь, скачут версты.
А за сим — сказ четвертый.
Шили Насте приданое, чтоб ходила прибранная. Набран тюль на фату, не видать на свету — так тонок.
Положили в сто картонок и парчу, и тафту, и цветного бархату, и на туфли сафьян, и сатин на сарафан, кружева к фартуку, ленты, гребни, всяческую сласть — девкам на деревне. И сейчас же слать!
Даже осерчала.
А сама — у зерцала. Приноравливается к царскому величию, к важности, к приличию.
Ресницами померцала — себе нравится.
Пять портних на полу златом вышиту полу сборили. Меж собою спорили — выше ту али ту? Сметывали рюши — поросячьи уши. Искололи пальцы все о парчовое плиссе. Выдернули ниточки на груди из вытачки. Пригляделись, — воротник требует поправок, а у них, у портних, полон рот булавок. Скалывают, колют, повернуться молят. Затянули груди в лиф на китовом усе, в венецейском вкусе…
Какова Настя! Вот царям счастье!
Платье вышло — диво див! Юбка в десять ярусов, вся горит стеклярусом, шлейф — парчовая верста, и на плечи два хвоста, жаркие, собольи.
Хороша собой ли?
Ну свадьба ж была!
Золотили купола,
горницы красили,
по коврам дубасили,
пыль выбивали,
сор выметали,
да выбивали
медные медали.
Перед банями
барабанили,
чтобы барыни
тело парили,
чтоб они
вышли —
сдобные,
пышные.
Столяры-мастера позабыли про сон — смастерили три стола на три тысячи персон,
с резьбами игривыми,
с крышками дубовыми,
с ножками тигриными,
львиными, слоновыми.
Били ночью в колокол,
ночь не ночевали,
золотым подсолнухом
скатерть вышивали.
А на кухне-то
в тесто ухнуто
сколько масла-то!
По махровым коврам
сам царь к поварам
вышел засветло.
Перцем перчили плов, салили, солили,
перья перепелов на плите палили.
На крюках мясники туши свесили,
пекаря в три руки тесто месили,
и ножи об ножи повара точили,
у костра вертела поворачивали,
зашивали, чтоб жарить на жарком огне,
глухаря в каплуне, каплуна в кабане,
кабана в быке…
Царь сказал: «Добре».
Посоветовал в муке
обвалять ребра.
Подошел к колбасе,
поглядел на лосей,
чуть отведал карасей,
похвалил лососей.
На слоеное тесто сметана текла,
сама Настя-невеста пирог испекла.
От начала стола до конца стола
она полной хозяйкой зацарствовала!
Зашипели в чаду
сковородочки,
и Фадею дадут
скоро водочки.
На двор холуи
выкатили бочки,
солоны валуи,
хороши грибочки.
Отомкнули погреба —
угощать по-царски:
каждому по полгриба,
каждому полчарки.
Каждому мужику
кинуто по медяку —
не ворованному,
а дарованному.
Налетай, кто рьян,
подбирай на счастье.
На орле — Макс-Емельян,
а на решке — Настя.
Вот и гости проходят под арками,
под венцами — с дарами, с подарками:
от барона Ван-Брона подушка для трона, от герцога Герцика ларчик для жемчуга, спальная ваза от князя Освиняся, поваренная книга от графа Агриппа, от отца Питирима средство для гриппа, от судьи Адьи с кандалами две бадьи, от графа Джерафа горжет из жирафа, от купцов первой гильдии шимпанзе из Индии, персики из Мексики, мокко из Марокко, настурции из Турции, специи из Греции, от народных старшин лиха тысяча аршин и сто возов недоимок за коров недоенных.
Граф Агрипп меж гостями похаживает,
он за стол по чинам их усаживает.
На руках гайдуки
понесли пироги.
Загремели трубы,
заходили желваки,
заскрипели зубы.
Вот стол так стол — аж гнется пол! Сиги, угри, пуды икры, в уксусе устрицы, в соусе лососи, филе в желе, крепки грибки, не плоха и уха, добрая вобла!
Вобла, говорите?
Вот благодать!
Собла-говолите
воблу подать!
Несут быка — в жиру бока. Какое жаркое! Пошел десерт — в сиропе рис! Царь милосерд — пирог «Сюрприз»! Рахат-лукум, шоколад «Лукулл», кавуны, грозди, — кабы мы гости!
По чинам сели,
«Отче наш» спели.
В зале знатные мужи
взяли вилки и ножи.
Шуты, горбы, щиты, гербы, бакенбарды, усы, аксельбанты, носы, из жабо — жабы, ничего бабы, животы, бороды, в позументе вороты, епанчи из парчи, сюртуки, старики, лысины, парики, чиновники, сановники, первые любовники, резвые барыни, цензоры, Булгарины, тайные советники, дипломаты, Меттернихи, вицмундиры, фраки, нагрудные знаки — чавкнули, чмякнули, чарками звяк-пули.
Кто кость гуся взасос сося, кто хвост леща в себя таща, посол впился в мосол лося, рыгает граф, быка сожрав, надрался дьяк, обняв коньяк, в зубах отца трещит овца —
вот жир так жир,
вот пир так пир,
вот царь так царь!
Царь ест, царь пьет, царь губы трет, — уж как царю пируется, с царицею целуется. Ему, царю, не до гостей — в опочивальне ждет постель — красуется, дубовая, принять чету готовая, —
подушки в пуд пуховые,
сто тысяч птиц ощипано,
пружинами пищит она.
Пора, уж ночь, и ждать невмочь. Браду на грудь повесил он, устал, зевается хрычу.
А вот царице весело: «Гулять хочу, плясать хочу!»
Дан знак скрипачам,
чтоб расправили усы
и приставили к плечам
Страдивариусы.
Пианисты
забренчали,
тромбонисты
заурчали,
шестеро
капельмейстеров
палочками
постучали,
чтобы трубы
помолчали.
Что играть —
назначили,
начали!
Вышла Настя на круг, вынула платочек, настучал каблук сотню многоточек:
— Чтоб пеклись на печи
новые царевичи,
эх, дайте почин,
скрипачи гуревичи!
Ты не кукси, кума,
лучше Макса нема,
я царей нарожу
выше максимума!
Поздравляй, народ,
С коронацией,
станет Настин род
скоро нацией!
Эх, тех-тех-тех,
девка Настя я,
у меня в животе
вся династия!
Отплясалась, села, часто дышучи. «Царь, пора нам отсель. Вишь, гостей окосело уже больше тысячи. А пойдем мы с тобой не в постель, а на стог духовитого сена. Я-то знаю, что ценно. Айда на сеновал, да чтоб крепко там целовал. Эй, девчата, подать сарафан! Да чтоб был к утру самовар».
За ночь оба утомилися.
В баньке доброй утром мылися.
В новой спальне двери заперли.
Может, спали, может, чай пили.
А с того сеновала восемь с четвертью лун миновало.
