Андрей Калганов - Родина слонов
— О, ты мудрее меня! — воскликнул гуру. — Твои слова наполнены высшим смыслом.
Он что-то затараторил, обращаясь к своим.
Ударили бубны, зазвенели монисты, появились факиры, выпускающие пламя изо рта, акробаты, изгибающиеся так, будто у них нет позвоночника. Заклинатель змей задудел на свирели, и из глиняного сосуда медленно поднялась зловещего вида кобра, застыла, уставившись на повелителя.
Медведь ошалело поглядел на представление, все еще топчась на задних лапах и размахивая передними, потом протяжно зевнул, улегся на землю и отвернулся. Степан подобрал цепь и потрепал зверя за ухом. Медведь заурчал, как кот.
— Ну что, Михайло Потапыч, пришлось уступить сцену, затмили тебя? — И обратился к дружинникам: — Победа, доставшаяся без крови, в два раза ценнее. Искандер двурогий, про которого я рассказывал, — тут Белбородко соврал, слова принадлежали другому полководцу, жившему на две тысячи лет позже Александра Македонского, — говорил, что надо побеждать не числом, а умением. Это значит — не силой, а хитростью и воинской сноровкой. — Степан подозвал Кудряша и отдал ему цепь.
Дружинники выглядели удивленными и разочарованными.
— Э-эх, — вздохнул Радож, — не возьму я в толк, что ты за человек, Степан. В битве у Дубровки[13] чисто берсерк кровью вражьей изгваздался, а нынче — смех сказать, медведя пожалел.
«Намаюсь я с вами, ребята, — покачал головой Степан, — ей-ей, намаюсь».
Он приказал выделить табору место близ Куяба, сел на коня и поскакал в город. Лисок трусил у стремени. Пес то и дело посматривал на хозяина, силясь понять, что бы такое сделать, чтобы к тому вернулось доброе настроение. Но хозяин не обращал внимания на него.
Степан и правда забыл о питомце. Дел было невпроворот. Если слухи верны (а злые слухи, в отличие от добрых, почему-то всегда оказываются верными), времени до прихода хазар совсем мало, по местным меркам, разумеется. У славян в запасе не более года. И за этот год надо сколотить боеспособное войско, укрепить Куяб.
Выпущенная стрела расшибется о камень.
* * *
Десятью днями позже
Утро выдалось холодным и хмурым, словно на дворе не середина лета, а затянутый тучами сентябрь. Сквозь волоковое оконце в избу залезал студеный воздух. Белбородко поежился, представив, что сейчас придется выбираться на улицу, — время, как сказал классик, не ждет. Слезать с набитой гусиным пером перины страшно не хотелось. Тем более не хотелось, что рядом мирно посапывала разомлевшая от любви Марфуша, румяная, словно только что выхваченный из печи калач.
Белбородко осторожно, чтобы не разбудить, попытался вытащить из-под Марфушиной головы руку. Девушка разулыбалась во сне, зачмокала губами и... проснулась. Мягкие руки тут же оплели Степанову шею, алый роток приоткрылся, Марфуша притянула Степана к себе...
— Ведун мой, кудесник, — шептала она, разгораясь.
В общем, встать с первыми петухами не удалось. Ошибся классик — время еще как ждет.
...Они долго лежали, прижавшись друг к другу. Степан слышал, как бешено колотится сердце девушки. Он запустил руку в ее волосы, взъерошил. Поцеловал чуть вздернутый носик.
А ведь этой девчушки могло и не быть в его жизни. И ее могло бы уже не быть... Белбородко вздрогнул от внезапно нахлынувших воспоминаний. Марфуша посильнее прижалась к нему:
— Зяблик ты у меня.
— Теперь точно не замерзну.
Степан подумал, что ему страшно повезло, и вынырнул из дремы. А не окажись тогда разъезд рядом с Филипповым двором... Он отогнал прочь тревожную думку. Значит, должен был, раз оказался! Ничто просто так в этом мире не делается.
* * *
Когда Белбородко наконец выбрался на свет божий, было уже близко к полудню. На дворе томился от безделья Гридя, жевал цветок-ромашку да при случае щипал челядинок, хлопотавших по хозяйству. Челядинки визжали и бросали на Гридю двусмысленные взгляды.
Степан подошел к парню:
— Ну?
— Все, как велел, батька.
— Кузнецов созвал? Гридя приосанился:
— Ить, не стоял бы перед тобой, батька. Ждут тебя на посаде, где кузня Вихраста, почитай, с самой росы.
— Ясно, на посаде, — проворчал Степан, — кто их в детинец пустит...
Гридя ухмыльнулся:
— Дык, на то и детинец, чтобы для дружины... Гридя рассуждал вполне здраво... для своих лет. Но беда-то в том, что все здесь так рассуждают, а не только безусый молодняк. Дружина в детинце сидит, а люд — по селениям, вроде Дубровки, ховается или на посаде. Каждый род — сам за себя. Посадские-то вроде под дружинной защитой, а тоже — брошенки. Ежели враг серьезный нагрянет, то детинец всех не вместит, а коли и вместит, то долгой осады не выдержать в нем — припасов лишь на дружину.
Вроде и Правда общая, и язык один, а как чужие друг другу. Каждый сам за себя. Родами живут, родами, а не единым племенем.
Но ничего этого Степан не сказал, потому что не с отроком Гридей такие дела обсуждать надо — с Любомиром. За ним сила. И с Алатором, потому как ежели с чем согласится, то и других согласиться заставит. Даже без угроз заставит, одним своим внешним видом... Вот вечерком соберутся, пивка (по-местному — медовухи) попьют и за жизнь древнеславянскую погутарят. Прямо как в старо-будущие времена, из которых Степан явился.
— Ты Угрима позвал?
Гридя замялся:
— Чуек позвал. Токмо не придет он...
— Почему сам не поехал в Дубровку, как я тебе сказал? — нахмурился Степан.
Гридя насупился:
— Дык, Чуек подмогнул...
Судя по тому, как парень отводил взгляд и потихоньку пятился, совесть у него была не чиста.
— Чуек, значит? А ну выкладывай!
По двору с достоинством прошествовал дородный гусак, презрительно посмотрел на Гридю и отвернулся. Гридя со злорадством подумал, что скоро этому гусаку обязательно свернут шею, ишь жирный какой. Может, даже сегодня и свернут — вроде батька Степан решил с батьками Любомиром и Алатором вечерком посидеть, медовухи попить. Девка дворовая Рыжава давеча на сеновале разоткровенничалась...
Но ему-то, Гриде, тоже шею свернут, ей-ей, свернут за дела его. И не вечером, а прям сейчас. К подобным жизненным ситуациям бедовик Гридя был весьма восприимчив.
— Я это, не хотел я, батька... То ж Вишвамитра... Ить, татьба ему по вкусу пришлась, видать, страсти познает... Мы у них это, как его... ну, честным торгом гору живую выменяли, а они, проклятые, в Дубровку отправились... Вот Угрим таперича их по лесам и отлавливает с ватажкой, чтобы, значит, к порядку призвать...
— Та-а-ак... — с угрозой протянул Белбородко. — Давай все по порядку, хлопче.
И Гридя рассказал, почему Угрим не пришел. В подробностях, стервец, рассказал. Особенно подробно — про «честный торг».
Глава 2,
написанная со слов Гриди, в которой повествуется о «честном торге»
Табор стоял на отшибе — до ближайшей избы версты две. В чужие дела пришельцы не лезли, зла никому не чинили, потому и их не трогали — пусть живут своим родом, может, и сгодятся на что. Тем более, ежели хазары и впрямь полезут, каждая пара рук на вес золота будет. Да и сейчас от странников польза была немалая — коней они знатно врачевали. За это свое умение от Гриди со товарищи и претерпели.
Пришельцы-то посадским не досаждали, а вот посадские...
То и дело наезжали хмельные гуляки из местных. Пели, плясали, устраивали игрища. Пришельцы оказались людьми веселыми, к драке и хмельному меду дюже охочими.
Прежде чем в гульбище пускаться, они собирались перед своим вожаком Вишвамитрой и с серьезными лицами выслушивали длинную речь, кивали... Вишвамитра говорил в том смысле, что гульбище организуется не просто так, а ради Сидхарты, чтобы страсти постичь, а потом (на трезвую голову) эти страсти искоренить.
Славяне таких хитросплетений не понимали, но относились терпимо. Благо, пока Вишвамитра толкал речь, никто им медовуху кушать не запрещал и девок синдских, кои по несознательности своей речи вожака слушать не желали, приголубливать тоже никто не запрещал.
Вообще-то вожак был с придурью — в самый разгар потешной борьбы, или когда метали ножи на точность, а призом была местная красавица, или же когда наездники на конях состязались, то есть в самый неподходящий момент, мог вдруг взвыть надсадно «О-о-м-м-м...», да так, что сердце опускалось. Разок его даже поколотили, но от того он только выть громче стал. А с медовухи деда крючило и вовсе по-серьезному. В буйство непростительное впадал. Сперва мудростью чванился, потом принимался орать что-то на своем языке, ворочать глазюками и в ножи кидаться... Не единожды приходилось вязать его и в воду днепровскую макать (благо река недалече), чтобы опамятовался.
* * *
Дело шло к ночи. Воздух был пьян от трав, да и хлопцы нетрезвы. Потому как Гридя успел проставиться по поводу зачисления в отроки.
Ватага пробралась овражком поближе к табору и залегла в высокую траву — наблюдать за стойбищем. Ждали, когда табор угомонится, доглядывали, где Вишвамитра ночевать соберется.
