Владислав Кетат - Стать бессмертным
Евгений Иванович посмотрел в глаза друга, но тот отвёл взгляд.
— Жень, я вот что тебе сказать хотел, — начал быстро говорить Илья, — только ты дослушай до конца. Всё, что я тебе расскажу — чистая правда.
Евгений Иванович покрепче опёрся руками на палки и приготовился слушать.
— Наши шахты начали строить сразу после войны. Это было, кстати, одни из первых долговременных противорадиационных укрытий в стране, а, может, и в мире. До войны тут тоже велись какие-то подземные работы, но про них мне ничего выяснить не удалось — из тех, кто это всё проектировал и строил, в живых никого не осталось. Не исключено, что эти тоннели были связаны с местными пещерами. Я говорю «были», потому что после той истории с обрушением свода пещер об этой связи можно смело забыть. Но, что-то, наверняка осталось, и мне кажется, что в один из тех довоенных тоннелей мы с тобой и провалились. Тогда, при первой встрече с тобой, я назвал его минной галереей, но на самом деле, я точно не знаю, что это было, и кто именно нас с тобой оттуда вытащил.
Илья сделал паузу.
— Так, это первое. Второе: в пятидесятые годы в свежепостроенных укрытиях одни ребята из Ленинграда, среди прочего изучали воздействие электромагнитных полей на организм человека. Понятно, наверное, в каком контексте?
— Догадываюсь, — сказал Евгений Иванович.
— Так вот, мне удалось выяснить, что у них тут что-то крупно не заладилось, то ли большая смертность среди испытуемых вышла, то ли ещё чего, только, они отсюда спешно уехали, а тему их свернули, как и не было. А когда в шестьдесят первом начали строить наш «Айсберг», об этом уже не вспоминали. Я здесь появился в шестьдесят восьмом, когда большая часть того, что у нас под землёй уже была построена. Сейчас в это уже с трудом верится, но выглядел я тогда, примерно, как ты, когда мы с тобой в столовке встретились — просто болячка на болячке. Давление, тромбофлебит, чуть что — голова раскалывалась…
Евгений Иванович сделал удивлённое лицо.
— Да, да, не удивляйся. Я тогда был ходячей развалиной. В пятидесятом по собственной глупости на одной стройке серьёзно поморозил ноги, да и ранение мне здоровья не прибавило, сам понимаешь, а уж после ленинградской истории сердце стало пошаливать… короче, труба. — Илья неожиданно замолчал, как бы собираясь с мыслями для самого интересного. — Так вот, где-то через месяца два — три произошла интересная штука, я почувствовал, что гораздо лучше себя чувствую, если подолгу сижу в «могиле» в этой самой комнате досуга. Я тогда из неё вообще перестал вылезать, и меньше чем за полгода стал совершенно здоровым человеком. Знаешь, это было, как чудо, как божественное, прости, господи, вмешательство!
— Знаю, — вставил Евгений Иванович.
Илья понимающе усмехнулся.
— Тогда я стал осторожно интересоваться у сослуживцев, не чувствуют ли те чего-то подобного, но все они были молодые совсем, и им всё это было до лампочки, а те, кто постарше, чаще всего делали удивлённые лица. Только один пожилой проходчик по фамилии Манензер по большому секрету мне рассказал, что «оставил здесь своей радикулит». Тогда я начал это дело исследовать. Думал, расколю сейчас его быстренько. Даже название придумал: «Эффект геологического оздоровления Щетинкина». Делал я это, сам понимаешь, скрытно, чего доброго за сумасшедшего примут, но, сразу скажу, мало чего достиг. Пытался в разных помещениях температуру, влажность, радиационный фон, напряжённость электромагнитного поля мерить, только ничего толком не вышло — по большому счёту везде всё одинаково. И пробы породы на анализ отдавал — опять ничего. Никаких зацепок. Везде, вроде, всё одно и тоже, но вот здесь он есть, а вот тут его нет.
— Интересно, — сказал Евгений Иванович, — получается, ты один про эту штуку знаешь?
— Думаю, нет. — Помотал головой Илья. — Кто-нибудь ещё точно допёр, только молчит. Сам подумай, сейчас начни об этом говорить, мигом с работы попрут. Кому это надо?
— Что верно, то верно, — согласился Евгений Иванович, — слушай, я правильно понял, эффект проявляется только в «могиле», где я лежал?
Илья утвердительно кивнул.
— Именно. Оно, я имею в виду само помещение, существовало ещё до того как туда пришли наши проходчики.
— То есть как? — удивился Евгений Иванович.
— А вот так. Было и всё. Тут же полно подземных пустот, часто друг с другом несвязанных. Вот это одна из них.
— Естественного происхождения? — уточнил Евгений Иванович.
— Возможно…
— Послушай, а как ты её нашёл? — выпалил Евгений Иванович.
— Честно говоря, я всё ждал, когда ты об этом спросишь, — сказал Илья с улыбкой. — Меня туда, в эту самую «могилу» принесли тогда, в сорок первом, раненого. Я, конечно, почти ничего не помню, но вот сам момент положения меня «во гроб», в памяти почему-то остался. Знаешь, когда я это место без малого через тридцать лет снова увидел, меня, словно током ударило! Залез я туда, конечно, из чистого любопытства, но потом, сопоставив все обстоятельства, стал лазить вполне осмысленно.
У Евгения Ивановича, что называется, отвисла челюсть.
— А кто принёс, не помнишь?
— Не-а. Всё, словно во сне было. Помню, что несли, помню, что положили, но кто… ни черта не помню.
Илья потряс головой, как будто этой тряской хотел вытолкнуть из глубин памяти потерянные воспоминания.
— Руки только помню, скорее всего, женские или детские, маленькие потому что, — сказал он, — больше ничего.
И тут Евгений Иванович не выдержал и стал спрашивать. Он не хотел слышать про детали и подробности, ему не терпелось узнать, действительно ли он выздоровел, или же это всего лишь временное улучшение перед глобальным ухудшением; и, если да, то, как долго продлится это состояние, а если нет, то всё равно, сколько ему осталось.
Илья отмахнулся от его вопросов, а вместо этого сказал:
— Тебе повезло, Жень. Я очень рисковал, затащив тебя к нам, ты уж прости. Ведь могло и не сработать.
— Что значит, прости? — проговорил Евгений Иванович. — Илья, ты же мне жизнь спас.
— Значит, мы с тобой в расчёте, — ответил Илья, — если бы не ты, я бы тогда не выжил.
Евгению Ивановичу снова захотелось плакать. Он сделал шаг к Илье, обнял его и притянул к себе. Илья не сопротивлялся. Он оказался таким маленьким в объятьях Евгения Ивановича.
— Я тебе вот что скажу, Женя, — с непонятной серьёзностью в голосе начал он. — Во всём этом есть одно но. Оно всегда бывает, ты же знаешь. Жизнь у нас такая, ничего за так не бывает, только баш на баш…
Евгений Иванович опустил руки и непонимающе посмотрел на фронтового друга.
— Теперь ты в прямом и переносном смысле привязан к этому месту. Если вдруг решишь уйти куда-нибудь, или уехать надолго, всё вернётся на круги своя.
— Я опять заболею?
— Да, и, скорее всего, очень скоро умрёшь. И ещё, не забудь, ты подписал договор.
— Те бумаги о неразглашении?
— Да. Только они более серьёзны, чем ты думаешь.
— Контора глубинного бурения? — тихо спросил Евгений Иванович.
Илья усмехнулся.
— Неужели для тебя нет ничего страшнее КГБ?
Евгений Иванович не нашёл, что ответить. Илья некоторое время смотрел на друга, потом махнул рукой, дав понять, что разговор окончен, и, оттолкнувшись палками, покатился по склону к реке.
19. Алексей Цейслер. Заговор обречённых
— Здравия желаю. Старшина Дворников. Присаживайтесь. Предъявите, пожалуйста, ваши документы и, если можно, только коротко, объясните причину, по которой вы проникли на территорию режимного предприятия, — с устрашающим спокойствием в голосе говорит круглое широкое лицо в милицейской фуражке.
Цели своей старшина Дворников уже достиг — я его боюсь. Да так, что меня аж трясёт. Я сбивчиво рассказываю о нашей с Мясоедовым прогулке. Он слушает невнимательно, то и дело, поглядывая по сторонам. Это тоже часть представления — показать, что мой рассказ ему до лампочки, потому, что он всё и так лучше меня знает.
Вообще-то, за свою жизнь я не раз и не два попадал в милицию, когда состоял в одной небезызвестной политической организации, но это почти всегда происходило в компании таких же, как и я несовершеннолетних революционеров. Риск, безусловно, присутствовал, но, если честно, кроме формального удара дубинкой по заднице, нам тогда ничего не грозило. Да и сейчас, наверное, ничего страшного не будет, кроме унизительной процедуры заполнения протокола, за которой, наверняка, последует письмо на место работы, когда они узнают, что я преподаватель. А это, в самом худшем случае — выговор. Но я всё равно боюсь.
— Какие ещё пещеры? — обрывает мой лепет Старшина Дворников. — Совсем уже допились, гражданин. До пещер отсюда километра два с половиной, а, может, и все три. Нет бы правду сказать: «Увидели, мол, дырку в заборе, залезли, выпили, на подвиги потянуло». Так ведь было, а?
