Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать
Разрисованный Человек свирепо вскинул глаза.
В окошечке кассового аппарата выскочила маленькая огненно-красная табличка: «Закрыто».
37
Городские часы пробили семь.
Эхо от боя курантов прокатилось по темным залам библиотеки.
Затем послышался шорох, словно где-то в темноте упал осенний лист.
Это прошелестела перевернутая страница.
Далеко, в одном из похожих на пещеру хранилищ, склонившись к столу, освещенному лампой под травянисто-зеленым абажуром, сидел Чарльз Хэлоуэй, поджав губы и напрягая глаза, он листал страницы, выискивая в книгах нужные сведения. Он очень торопился, время от времени вглядываясь в осеннюю ночь, внимательно прислушиваясь к звукам с улицы. Затем возвращался к своим выпискам, вносил дополнения, наспех переписывал цитаты, что-то шепча себе под нос. Его голос усиливался, отражаясь от сводов библиотечных подвалов.
— Посмотрим-ка сюда!
— …сюда! — вторили ночные коридоры.
— Эта картина!
— …картина! — повторяли холлы.
— И эта!
— …эта… — шелестела, оседая, пыль.
Это был самый длинный день в его жизни. Он бродил среди толпы, вел расследование, следуя за парадом. Он сдерживался, чтобы не рассказать лишнего матери Джима и матери Уилла, он не хотел, чтобы они знали больше, чем можно было знать в счастливое воскресенье; а между тем он сталкивался в уличной толпе с Карликом, обменивался кивками с Тупицей и Пожирателем Огня, пробегая по темным аллеям, пытался понять, что же испугало его, когда он внезапно увидел яму под решеткой у табачного магазина и угадал, что мальчики спрятались там, и что тот, кто их ищет, уже совсем рядом.
Вместе с толпой любопытных он пошел в карнавальный городок, но не заходил в балаганы, не катался на карусели, он просто наблюдал за происходящим до самого захода солнца, и только в сумерках решился осмотреть холодные стекла Зеркального Лабиринта; вошел в них, как в загадочные воды, и остановился на таком расстоянии, чтобы его можно было вытянуть обратно, пока он не утонул. Весь мокрый, промерзший до костей, он, прежде чем окончательно стемнело, смешался с толпой, которая толкала и грела его, а затем увлекла в город к библиотеке, к очень важным сейчас книгам…
Он разложил их на круглом столе в читальном зале, получилось подобие огромных часов, по которым можно узнать, изучить это новое наступившее время. Круг за кругом он обходил этот огромный циферблат, круг за кругом, искоса поглядывая на пожелтевшие страницы, казавшиеся крыльями мертвых ночных бабочек, приколотых к дереву.
Здесь был портрет Князя Тьмы. Затем следовали фантастические наброски на тему искушений Святого Антония. Далее — несколько гравюр из цикла «Причуды» Джованни Батисты Брачелли, изображающие чудовищных гомункулусов, созданных алхимиками. На этом столе-циферблате без пяти минут двенадцать лежала рукопись доктора Фаустуса, на двух часах — «Магические знаки», на шести Чарльз Хэлоуэй перелистывал историю цирков, карнавалов, театров теней, кукольных театров, бродячих зверинцев, историю шутов, бродячих певцов, фокусников и магов. Еще здесь были «Законы Царства Духов», «Те, что вершат историю». На девяти часах: «Одержимый бесами», а выше лежали «Египетские приворотные зелья», и еще выше — книга «Муки проклятого», раскрытая на главе «Чары зеркал». Очень поздно, наверху циферблата этих литературных часов выделялись названия «Локомотивы и Поезда», «Мистерия Снов», «Между Полночью и Рассветом», «Шабаш Ведьм» и «Сделки с Дьяволом». Все это было разложено на столе. Он мог свободно рассматривать весь циферблат.
Но на этих часах не было стрелок.
Он не мог сказать, какой час жизни наступил для него, для мальчиков или для этого захолустного городишки. И в итоге, что же он должен делать?
Прибытие в три часа утра; фантастический стеклянный лабиринт; воскресный парад; высокий человек с кишащими на его потной коже картинками цвета голубых электрических искр; несколько капель крови, падающих сквозь решетку; два испуганных мальчика, смотрящих вверх из-под земли; и он сам, один в мавзолейной тишине, пытающийся разгадать эту головоломку…
Что было там, что заставило его поверить их бессвязному лепету из-под решетки? Страх. Страх сам по себе был доказательством: он видел в своей жизни достаточно страха, чтобы сразу узнать его, как в летних сумерках узнаешь по запаху мясную лавку.
Что такое было в молчании разрисованного владельца карнавала, которое беззвучно говорило тысячами яростных, лживых, изуродованных слов?
Что было в том старике, которого он увидел поздно вечером под колышущимся тентом балагана; старик сидел на стуле, и надпись «Мистер Электрико» развевалась над ним, и энергия, от которой мурашки бежали по коже, змеилась по его телу подобно зеленым ящерицам?
Все, все, все это. И теперь эти книги. Эта. Он прикоснулся к ней — «Физиогномика. Как определить характер по чертам лица».
Были ли обрисованы там Джим и Уилл, еще ангельски чистые, почти невинные, напряженно глядящие на тротуар, по которому маршировал ужас? Представляли ли собой мальчики по этой книге идеал Мужчины, Женщины или Ребенка Благородного Происхождения, идеал Цвета, Уровня и Совершенного Характера?
А может быть, наоборот… Чарльз Хэлоуэй перевернул страницу… Снующие кругом уроды, Разрисованное Чудо, разве у них не были лбы Вспыльчивых, Безжалостных, Алчных, рты Похотливых или Несправедливых, зубы Хитрых, Непостоянных, Наглых, Тщеславных, зубы Кровожадного Зверя?
Нет. Книга выскользнула из рук и захлопнулась. Если судить по лицам, то уроды оказались бы не хуже, чем многие из тех, кого он видел за время своей долгой службы, уходя глубокой ночью из библиотеки.
Правильным было только одно.
Об этом говорили две строчки из Шекспира. Он выписал их, когда был в середине часов, составленных из книг, они отражали самую суть его мрачных предчувствий:
Мне стоило лишь пожелать
И духов зла явилась рать.
Так неопределенно, но так великолепно.
Он не хотел жить с этим.
Однако, он знал это, он достаточно хорошо сжился с этим в течение нынешнего вечера, и мог прожить с этим весь остаток жизни.
Он выглянул в окно и подумал: Джим, Уилл, вы идете? Доберетесь ли вы сюда?
38
Библиотека, попозже — в семь с четвертью, в семь с половиной и в семь и три четверти вечера в воскресенье, окруженная глыбами тишины, наполненная книгами, которые высились на полках, как пирамиды вечности, и невидимые снега времени падали на их вершины.
За стенами библиотеки город дышал, выдыхая своих жителей в карнавальный городок и вдыхая их обратно; сотни людей проходили недалеко от того места, где Джим и Уилл лежали в кустах у библиотеки, то выглядывая наружу, то утыкаясь носами в землю.
— Молчи!
Оба уткнулись в траву. По другой стороне улицы двигалось что-то, что могло быть мальчишкой, могло быть Карликом, могло быть мальчишкой с разумом Карлика, могло быть чем-то вроде шуршащих листьев, которые ветер несет по тротуарам. Но вскоре это, чем бы оно ни было, исчезло; Джим приподнялся, Уилл продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю.
— Пошли, ты чего?
— Библиотека, — сказал Уилл, — я боюсь теперь даже ее.
Все книги, подумал он, старые книги, которым по сто лет, прижались там одна к другой, сдирая кожу друг с друга, словно это десять миллионов хищников. Идешь вдоль темных стеллажей, и тисненные золотом названия смотрят на тебя. Между старым карнавалом, старой библиотекой и его собственным отцом, между всем старым… ладно…
— Я знаю, папа там, но папа ли это? А вдруг они пришли, изменили его, сделали его своим, пообещали ему что-то, что не могут дать, а он думает, что могут; и вот мы войдем туда, а потом через пятьдесят лет кто-нибудь откроет книгу, и мы с тобой выпадем из нее, как два сухих крыла ночной бабочки, представляешь, Джим, заложат нас между страницами, спрячут, и никто никогда не догадается, куда мы делись…
Это было слишком сложно для Джима, которому нужно было действовать, чтобы быть спокойным. Уилл знал, что Джим не выдержит, примется стучать в дверь библиотеки. И они вместе принялись неистово колотить в нее, больше всего на свете желая перепрыгнуть из этой окружающей их ночи в ту ночь за дверью, согретую дыханием книг. Они решились — темнота библиотеки была лучше: едва открылась дверь, запах книг обдал их; словно запах пирогов из духовки, появился папа и засветились его призрачно-светлые волосы. Потом они пробирались по пустынным коридорам, и Уилл чувствовал сумасшедшее желание свистнуть, как он часто свистел за кладбищем на закате, и папа расспрашивал, почему их так долго не было, и они старались припомнить все места, где они сегодня прятались.
