Александр Карпенко - Гребцы галеры
— У нас поворот на Трескучий Лог.
— Отменно. Принимайте срочный вызов… Приняли. Переглянулись недоуменно. Ну, ребенок. Ну, пищевое отравление. Но не грудной же — десять лет. Что он, при смерти?
— Вас поняли. Зенит. А с чего столько шума?
— Не засоряйте эфир, один-девять. Выполняйте вызов. Трубку перехватил старший врач:
— Эй, ребята! За языками своими следите. В высший свет едете! Избави бог…
В высший свет? Как-то не предполагал, что здесь такой имеется. До сих пор устройство этого взбесившегося мира представлялось мне вполне демократичным. Насколько я успел усвоить, здесь даже централизованного правительства нет, только местные власти в каждом конкретном населенном пункте. Единственный всемирный орган — полицейское управление. Ну и, пожалуй, наша «Скорая помощь». Или я все же ошибаюсь? Глянул еще раз на записанный начальницей вызов.
Трескучий Лог. Имение (!) «Ивы». Большой дворец (!!). Жан-Поль Жувре. Контакты соединились, выключатель сработал. Жувре! Мы едем в имение полковника Жувре! Да, если кто и может претендовать здесь на главные роли, то это, безусловно, командующий оккупационными силами. А нас, стало быть, приглашают к его отпрыску.
Люси, независимо от меня придя к тем же выводам, уже залезла по мягкой обивке кабины, оставляя на ней следы острых коготков, к зеркалу, укрепленному посередине лобового стекла. Поелику окна в нашем вездеходе закрашены, оно у нас служит не для обзора дороги сзади, а для наблюдения за больными в салоне.
Начальница обмотала хвост вокруг рукоятки фары-искателя и, повиснув вниз головой, стала оправлять шерстку. Патрик побледнел и выпучил глаза. В нем взыграла армейская закваска. Глядя на свою бригаду, даже я, по некотором размышлении, упер из спального ящика мышки мягкую тряпочку и навел глянец на порядком запылившиеся сапоги. Водитель шепотом повторял снова и снова:
— Машина не мыта… Не мыта машина…
Наконец, решившись, произнес вслух:
— Госпожа Рат, мэм! Разрешите обратиться!
— Э?
— Разрешите остановиться для помывки автотранспорта, мэм!
— Оставь, нет времени, вдруг и правда помирает?
— Слушаюсь, мэм. Осмелюсь заметить, неловко как бы.
— Неловко будет, если мы полковничьему дитяти смерть законстатируем. А еще неуютно. Всем, а пилоту особливо. У тебя желудочный зонд как? В порядке?
— У меня, мэм? Никак нет, у меня нет, чего вы спросили.
— Да не у тебя, балда. У Шуры.
Я проверил, на месте ли мешок с брюхомойной снастью, доложил о наличии. Поглупевший от субординации Патрик недопонял:
— А почему вы сулите мне особые неприятности, мэм?
— Тьфу на тебя, за рулем кто?
— Ефрейтор О'Доннели, мэм!
— Вот по его вине и опоздаем.
— По чьей вине?
— Виноват, мэм. А зачем нам опаздывать?
— Тьфу на тебя еще раз.
— Так точно! — И Патрик налег на руль, сворачивая на посыпанную красным гравием узкую дорогу, обозначенную при въезде большим плакатом «Частное владение».
Под плакатом красовался на полосатом столбике аккуратный ярко-синий почтовый ящик с надписью белыми готическими буквами «Имение «Ивы». Были в наличии и сами ивы. Их ровный ряд тянулся по правой стороне дороги, склоня к ней аккуратные, однообразные, словно обрезанные под гребенку, плакучие ветви.
Нас ждали. Огромные затейливо-кованые чугунные ворота были распахнуты настежь, охранник торчал навытяжку возле будки. При виде въезжающего на подопечную территорию нашего побитого и грязного транспорта он вытянулся еще больше и протянул руку в сторону, показывал, куда рулить.
Мне тут же вспомнились мои давние визиты в далекий психинтернат. Там один душевнобольной от безделья взялся добровольно работать привратником. Совершенно бескорыстно — просто чтобы скрасить скуку. Днем ли, ночью ли мы приезжали туда — он, обряженный в устаревшего образца армейский китель и полицейскую фуражку без кокарды, незамедлительно выскакивал к воротам, с широкой улыбкой на круглом лице распахивал их и делал вот такой же указующий жест, только не пустой рукой, а самодельным бело-красным жезлом.
Сдается мне, здешнему охранничку явно недоставало этакого жезла. Да и улыбки — она хоть чуть, да смягчила бы навязчивую мысль, что у привратника дурдома физиогномия была определенно интеллигентней.
За воротами раскинулся колоссальный регулярный парк в английском стиле — все почищено, подстрижено и ничуть не напоминает естественное. Каждая клумба и каждый кустик в своем роде произведение искусства — собой намек на первозданность тщательнейшим образом искоренен. У нас подобные творения садовой архитектуры весьма популярны, а вот в этом мире мне впервые довелось узреть этакое издевательство над живой природой. И слава богу. Всю жизнь сочувствую лужайкам, которые приневолены стричься раз в неделю.
Здесь оказалась не лужайка — огромный, идеально ухоженный газон. Кабы его заасфальтировать — весь колоссальный автопарк нашей «Скорой» безо всяких затруднений устроится на стоянку. Газон взбегал по склону холма к солидному дому с колоннадой, высокой дугообразной лестницей и темной черепичной крышей. Круглые башенки по углам придавали ему вид настоящего, замка. Или дворца.
Подъездная дорога, обрамленная застриженными до состояния зеленного кирпича низкими изгородями из жестких кустиков, вела вокруг приземистых строений замковых служб. Перед распахнутыми воротами гаража усатый шофер полировал черный лак чуть вытянутого старомодного автомобиля. Блеснула серебром крылатая фигурка на пробке угловатого радиатора.
У мраморного подножия лестницы я вытряхнулся из кабины, нырнул в салон за ящиком и пошлепал вверх. Люси устроилась на крышке, уцепившись лапками за браслет моих часов. Важный дворецкий проводил нас в сияющую гостиную, где среди зеркальных окон, огромных картин и дорогих ваз ожидала хозяйка — тощая и прямая как палка, холеная дама неопределенного возраста с узкими поджатыми губами. Она церемонно подставила мне руку, украшенную целой коллекцией перстней, явно превышающих ценой зарплату фельдшера за две жизни работы на полторы ставки. Поцеловать сухую тонкую кисть я не решился, подержал ее немного, чуть поклонился и щелкнул каблуками:
— Бригада ПБ-девятнадцать, мадам.
Хозяйка оглядела меня и, похоже, осталась не слишком недовольна увиденным.
— Отрадно, что хорошие манеры еще не канули в прошлое, — изрекла она, — мой супруг…
Дама вдруг побледнела, расширившиеся глаза ее остановились.
Это наша маленькая начальница, пробежав по рукаву, обосновалась на плече, рассматривая мадам Жувре.
— Где больной? — без обиняков приступила к делу мышка.
— Эт… эт… что? В моем доме! Не потерплю! — завизжала хозяйка.
Пришлось вступиться.
— Старшая бригады, доктор Рат, — представил я напарницу.
— Где… слыхано! Мой муж… я… неуважение к традициям дома…
— Может быть, все-таки займемся больным? — попыталась направить переливавшуюся всеми оттенками багрового и алого даму в нужное русло Люси.
Я, воспользовавшись тем, что хозяйка отошла к окну и, отвернувшись, судорожно глотает холодный воздух, аккуратно взял мышку и переместил ее под халат, в нагрудный карман рубахи.
— Посиди там. Похоже, на тебя здесь неадекватно реагируют.
— Вот еще! — попыталась выбраться Люси.
— Посиди, посиди. А то, пока мадам будет бушевать, мы до больного не доберемся.
Мышка, вняв моим доводам, притихла.
Супруга главнокомандующего твердым шагом подошла ко мне и с ненавистью объявила:
— О вашем неслыханном поступке, молодой человек, будет доложено вашему руководству.
Я попытался разрядить обстановку:
— Мадам, мы люди подневольные. С кем велят, с тем и работаем. (Люси, услыхав эти слова, негодующе вонзила мне коготки в кожу. Я стерпел.) Как супруга боевого офицера, тем паче военачальника, вы должны, безусловно, понимать значение дисциплинированного подчинения приказам вышестоящих.
Аргумент подействовал. Мадам смягчилась.
— Да, да, разумеется. Я вас понимаю, молодой человек. Дисциплина очень важна. И все же… Скажите, это существо (с таким выражением лица обыкновенно произносят «дерьмо». Ах да, ей казарменными словами выражаться невместно. Не «дерьмо», a «merde») — действительно врач?
— Да, и высококвалифицированный. — Я решил подпустить немного лести. — Другого к вам бы и не послали.
Полковничиха покивала:
— Да, да. Туземцы в колониях иногда попадаются довольно сообразительные. Когда муж боролся с сепаратистами на островах, в его полку было немало туземных сержантов. Одного черномазого, помнится, даже послали учиться в метрополию, в военную академию. Вернувшись в полк, он дослужился, кажется, до капитана.
Мне пришлось повысить голос, чтобы заглушить возмущенные писки Люси.
