Юзеф Крашевский - Твардовский
— Отец мой! — так начал он. — Отовсюду слышу я о святой жизни твоей и о спасительных советах твоих. Помоги мне, неминуемая беда ждет меня.
— Чем могу помочь тебе, сын мой? Какого совета требуешь ты от меня? — спросил его старец, тихо опускаясь на камень.
— Вот в чем дело, — продолжал Твардовский. — Пятнадцать лет тому назад спас дьявол отца моего от разбойников и взял с него за то обещание отдать ему то, что найдет в доме и о чем не гадал, не думал. В эту-то минуту родился я, и обо мне-то заключал сатана ужасный торг свой. Много противопоставлял он препятствий, когда отец хотел крестить меня; но Богу было угодно помочь отцу, и пробощ Флорианского костела крестил меня. Пришел я теперь просить твоей помощи, праведный отче: помоги мне сходить в ад и взять оттуда отцовскую запись!..
Призадумался святой старец. Долго размышлял он, долго вздыхал, пока наконец не собрался с силами:
— Надейся на Бога, сын мой; Ему единому все возможно. Старайся наперед очистить душу свою покаянием. Господь примет на себя все грехи твои… Возьми с собой святые мощи, кропильницу и святой воды: с ними только ты можешь безопасно войти в ад… Много искушений должен ты будешь перенести, прежде чем придешь туда. Крепись, сын мой!.. Причастившись Св. Тайн, выйдешь ты в поле, за Краков… Увидишь перед собою полевую мышь, которая и приведет тебя к воротам ада. Подходя к ним, начни петь святые псалмы и литании и кропить святой водою, и пой и кропи до тех пор, покамест не отдаст тебе дьявол записи… Дух Святый будет напутствовать тебе и предостерегать от искушения… Молись и бойся греха, сын мой!
Твардовский сделал все, что ему приказал старец. Исповедался, причастился, взял святой воды и вышел за город. Увидел серую мышь и пошел вслед за нею. Во всю дорогу он горячо молился и шел, опустив глаза… он боялся согрешить даже взглядом. Во всю дорогу он не встречал никого, и только к вечеру послышался ему сзади чей-то голос:
— Куда ты идешь, добрый молодец?
Оглянулся и видит: бежит за ним девушка. Такой красавицы он никогда не видывал. Ни одна из краковских панн, которые разъезжают в колясках, сверкающих золотом, не могли бы сравниться с нею. И эта девушка манила его к себе, звала таким голосом, таким голосом, что сердце у него готово было разорваться на части! Догадался наконец, что это дьявол искушает его, — закрыл глаза и начал молиться по-прежнему.
— Постой, добрый молодец; постой, подожди меня! Я заблудилась, пойдем вместе! — кричала вслед ему красавица.
Твардовский не отвечал и молился еще усерднее. Но вдруг слышится ему, что она подбежала к нему, дергает его за платье, говорит ему над ухом: «Постой, добрый молодец, не оставляй меня одну; уж смеркается, а мне страшно идти одной, — пойдем вместе… ты пойдешь… не правда ли?..»
— Я иду в ад, — отвечал он, — если ты хочешь идти туда вместе со мною, то иди, пожалуй.
Девушка отскочила от него с громким смехом.
— В ад! Ты шутишь, верно, или сошел с ума!.. Ну, если так, посмотрю я, где этот ад… — И она побежала за ним. Она то отставала от него, то опережала его; она то смеялась над его безрассудством, то умоляла его остаться с нею; но Твардовский был глух ко всем просьбам, ко всем обольщениям. Солнце уже зашло, а они не встречали еще никакого жилья. Твардовский молился и шел за мышью. Истощив все просьбы и обольщения, девушка начала упрекать его, жаловаться на его равнодушие.
— Бесстыдник! Негодный! — говорила она ему. — Хорошо ли это? Годится ли поступать так жестоко? Не сказать ни слова бедной девочке! Это бесчеловечно! Видишь, как я устала! Сядь со мной, отдохнем!
— Я поклялся перед Богом; и не нарушу клятвы.
— Ну, посмотрим, далеко ли зайдешь ты! — отвечала она ему со смехом.
Скоро они подошли к дремучему лесу. У опушки его стояла великолепная гостиница, откуда доходил до них соблазнительный запах яств. Дым выходил из белых труб; в окошках видно было множество народу. Спутница его остановилась в дверях и стала звать его.
— Пойдем, пойдем сюда; отдохнем здесь… Теперь ночь, а путь лежит дремучим лесом, пустыней, — говорила она. Но Твардовский молился и шел дальше, даже не взглянув на гостиницу. И вот снова посыпались на него упреки и жалобы.
— Бессовестный! Тиран! Мучитель!.. Увидишь, недалеко зайдешь! Тебя ограбят, убьют в лесу! Останься здесь лучше, — ночуй, а завтра чем свет в дорогу!..
Бедный юноша ничего не слушал и все шел. Страшно ему стало в лесу. Темно, холодно, а мышь все бежит перед ним; глаза ее блистают и светят, как два карбункула… Долго шел он, распевая кантаты Пресвятой Деве… Вдруг видит невдалеке от себя каких-то людей, которые грабят одного путешественника.
— Эй, хлопец, — крикнули они ему, — поди-ка к нам; помоги нам донести эти деньги до нашей пещеры, дадим тебе их за это полную шапку. Стой, или смерть тебе!
Твардовский шел все далее. Голод и жажда стали мучить его. И вот встречаются ему на дороге, видно, потерянные кем-нибудь мешки с яствами; встречаются проезжие, которые приглашают его пообедать с ними; деревья с вкусными плодами протягивают к нему свои обремененные ветви. Твардовский крепится, молится и идет все далее.
Через несколько дней почувствовал он запах серы и смолы, земля сделалась вдруг горяча. Он вошел в черный густой лес, широкая дорога вела к нему. По ней шли и ехали тьма народу разного звания, пола и возраста; одни в великолепных каретах, другие на крестьянских возах. Народу было как муравьев в муравейнике. Твардовский заметил с ужасом, что у всех глаза были закрыты, что все шли как будто спящие и мертвые; один он похож был на живое существо. Мышь, за которою он шел, исчезла перед ним, и тут только он догадался, что находится на пути к вратам ада.
IV. О том, каким образом Твардовский пришел в ад и что он там увидел
Чем ближе подходил Твардовский к аду, тем усерднее молился. Толпы народа кругом него росли и росли, но он не обращал на них никакого внимания. В самом деле, странное зрелище представляла эта дорога! Множество боковых стежек сливалось с нею, и все они были полны народом. Тут ужасная картина раскрывалась во всей ее безобразной наготе. Шестиместные вызолоченные кареты богачей, запряженные грехами в образе страшных чудовищ, неслись во всю прыть. Вместо богатой сбруи на этих ужасных конях светились нанизанные ожерельем слезы, пот и кровь человеческие… Других тянуло огромное ненавистное чрево, в котором видны были целые растранжиренные деревни, замки и села, кучи золота, — утраченное счастье целых фамилий, попранные и уничтоженные добродетели….
Другие шли пьяные, шатаясь, за огромною бочкою, из которой прыскала водка, — и красные прищуренные глаза их обращались к ней с сыновнею любовью…
Шел там и какой-то тщедушный диалектик, схоластик и теолог, с фолиантом под мышкою, с Аристотелем в руке. Огромное перо, к которому он был привязан за шею, тащило его за собою…
Перед другими катились по дороге червонцы и дукаты, и они бежали за ними все дальше и дальше…
Иных манила и увлекала черноокая красавица… Напрасно оглядывались они назад, — за ними уж не было видно их мирного домика, их безмятежной жизни, их золотого прошлого; напрасно колебались они, один взгляд обольстительницы увлекал их. Если они уставали, если колебались в нерешимости, — она, будто ненарочно, показывала им из-под одежды свое словно выточенное из слоновой кости тело: колено, грудь, дивную ногу, роскошные плечи, — и они забывали об усталости, кровь клокотала в них, и мозг кипел, и сердце рвалось на части — и они бежали, бежали, бежали…
Были и такие, которые смотрели на небо, а сами шли в ад.
Других вели за руки собственные их дети, воспитанники, слуги.
А иные поддерживали шлейфы своих госпож, подушки своих господ — и с ними шли в ад.
Шли воры, шли и крали дорогою все, что им ни попадалось на глаза, даже грехи из чужих карманов. Радовались они, что не видали по всей дороге ни одного палача, ни одной виселицы…
Шли, с песнями и пляскою, какие-то женщины. Волосы у них были распущены, на устах их была сладострастная песня и еще более — сладострастная улыбка, которую бросали они прохожим.
Шли там и магнаты, гордо расталкивая толпу, попирая ногами бедность, а перед ними дьяволы несли булавы, жезлы, сенаторские кресла, титулы и ордена их…
Были там дивно подобранные пары, которые вели друг друга за руки, за полы, за что ни попало.
Одного бурмистра еймость[3] вела просто за нос.
Одна пожилая дева несла своего возлюбленного, придавленного в башмаке.
Одна молодая девушка тащила в ад старика за остаток седых волос его.
Других тащили немилосердно черти за ноги, за руки, за нос, за уши…
Любопытным и ни с чем не сравнимым был вид адской дороги, но Твардовский не обратил внимания ни на что; занятый молитвою, он не видал ничего. Наконец остановился он вместе с прочими у ворот ада. Никто не стерег их. Богато убранный швейцар принимал каждого с низким поклоном и перед каждым отворял настежь дверь. Увидев Твардовского с кропильницею в руке, услышав священную песнь, швейцар рассердился и захлопнул дверь. Твардовский покропил ее святою водою; она растворилась, и он вошел.
