Александр Меньшов - Пройти лабиринт
Генрих Максимович на несколько секунд задумался.
— В прочем, думаю, что все же счастлив, — растянуто, ответил он.
— Но там, где-то в глубине, вы плюетесь на свою судьбу, и считает, что многое у вас не сложилось из-за каких-то там её прихотей. Нам рассказывают о воздаянии и награде, но наступающих когда-то, потом. В той жизни. А в этой: мы либо миримся и несем груз сквозь серые будни, либо сражаемся до исступления и в конце сдыхаем в канаве. И главное: вокруг обстоятельства. А кто их создал? Почему мы следуем им? Либо боремся с ними? Кто сплел нашу судьбу? Возможно ли однажды разорвать «ткань» и увидеть иное?
— Что именно?
— Если бы я знал, то не застрял бы здесь… у врат… Если бы правда была бы такой однозначной, то не было бы столько религий, столько теорий и прочего… А вдруг все же правы вы?
— Сомневаетесь?
— Нет. Просто рассуждаю… И потому стою у озера… Кстати, у вас клюёт.
Генрих Максимович чисто автоматически схватил удочку. На крючке болтался карасик килограмма полтора…
35.
Сегодня был какой-то мутный рассвет. На расстеленной кровати сидел в синей пижаме Генрих Максимович.
Он проснулся неожиданно. Вдруг открыл глаза и сел. Его густая черная шевелюра была взъерошена, как бывает после ночного отдыха.
Рядом пошевелилась жена.
— Ты чего? — она прищурено поднялась на локоть и посмотрела на часы.
Генрих Максимович как-то перепугано на неё посмотрел.
«Глаза!.. Его глаза! — доктор судорожно выдохнул. — Как у животного… нет, как у рептилии…»
Он напряг память. Он точно помнил, что уже видел такие глаза.
И было это… и было это… и было это в зоопарке в террариуме.
Такие глаза он видел у питона. Еще тогда, глядя в них, он почувствовал мороз по коже. Хорошо, что змея была за стеклом.
Генрих Максимович, покачиваясь, поднялся и поплелся в ванную комнату.
На секунду-другую ему снова вспомнились глаза Велора: они казались ему очень огромными, без белков.
И приснится же такое!
Он усилием воли попытался развеять неприятный осадок, но разум, терзаемый одной мыслью, не хотел сдаваться.
«Кто ж это был? Чьи это глаза?.. И еще эта рыба!» — Генрих Максимович открутил кран и сделал глоток, вспоминая вчерашнего карася на крючке.
«Что же он там рассказывал?» — Генрих Максимович напряжено пытался сложить мозаику непонятных символов и слов, которые в тот день так и сыпались из Андрея.
Он говорил о каких-то произвольных ограничениях, которые опутали наш мозг.
— Помните такого математика — Лобачевского? — спросил Андрей.
— Да, кажется, был такой. И что?
— По его мнению, мы слишком ограничили себя, так сказать, «евклидовым миром». На примере, могу объяснить так: наша Солнечная система состоит из ряда планет, спутников, метеоритов, да и самого солнца. Чтобы попасть, скажем, на Марс, надо построить ракету и несколько лет лететь. Так?
— В общем-то, да.
— А если проследить логику размышлений Лобачевского… хотя хочу оговориться сразу: возможно, он именно так и не думал! Так вот, если я буду следовать его логике, то на Марс смогу попасть также, как если б он был в соседней комнате.
— Не понял, — Генрих Максимович растерялся.
— Я не смогу с математической точностью вам объяснить сказанное, скажу лишь, что мы с вами живем до сих пор на «плоской Земле», стоящей на слонах, и плывущей на черепахе. А увеличив размерность данного пространства, мы с удивлением бы обнаружили, что «Земля-то круглая». А еще увеличив, вдруг бы осознали, что и Марс, и Венера, и Солнце, это такие же части нашей «Земли», как комнаты в доме. Но еще раз оговорюсь — мои слова представляют собой лишь сравнение того, что в реальности нас окружает.
— То есть, по-вашему, иные… иные… иные пространства действительно существуют?
— Ну да.
— И мы сейчас сидим на берегу озера, которое расположено где-то в Голландии?
— А что вас удивляет?
— Почему я всего этого не вижу?
— Вы — житель «плоского мира».
— Ерунда какая-то!
— Н-да! — Андрей, казалось, расстроился. — Как говорил когда-то Фейнман, что мы всегда можем опровергнуть теорию, но мы никогда не можем доказать, что она правильна…
Где-то в глубине квартиры тихо зазвонил телефон. Слышно было, как встала жена и, что-то ворча себе под нос, она поплелась снимать трубку.
Генрих Максимович тяжело опустился на край ванны.
— Иди, это тебя! — заглянула жена.
— Кь… кто там?
— Не знаю… По работе кто-то.
Доктор поднялся и, не спеша, поплелся в залу.
— Да? — грубым голосом произнес он в трубку.
— Он пропал… совсем…
— Кто пропал?
— Да этот… Из третьей… Андрей…
Путаясь в носках, забывая застегнуть ширинку, Генрих Максимович пытался собраться. Все валилось с рук.
— Пропал… Пропал… Как это?
Не позже, чем за десять минут, Генриху Максимовичу удалось все же собраться. Выскочив в совершенно темный коридор лестничной площадки, он доковылял до лифта и нажал на ощупь кнопку вызова.
Запахло кофе. Кто-то из соседей видно варил его в турке.
— Та где же ж ты! — доктор снова нажал на кнопку, но лифт, не спеша, поднимался к нему на этаж.
Остановился он с громким лязгом стареющего механизма. Полуживая лампа резанула по глазам, уже привыкшим к темноте.
Входя и попутно нажимая на кнопку первого этажа, Генрих Максимович полез в портфель, пытаясь одновременно вспомнить какую-то важную мысль и найти бумаги Андрея.
Внизу уже ждало такси. Водитель устало зевал, глядя по сторонам.
— Доброе утро! — поздоровался он. — Как всегда?
— Да-да.
Генрих Максимович вспомнил, отчего проснулся: дневник. Он во сне читал чей-то дневник. Пожухлые страницы, выцветшие чернила, но все слова были разборчивы.
«Сегодня выпал снег. Я не заметил, как это произошло. Проснулся утром, а вокруг уже лежит снег».
Он снова стал рыться в портфеле.
— Где же оно! Твою бабушку!
«…Серое небо было затянуто тяжелыми мрачными тучами. Сегодня будет не ахти какая погода. Это я по своим костям чувствую».
Генрих Максимович бегло пробежал по строчкам.
— Когда он успел это написать? — ему точно помнилось, что ничего подобного в бумагах Андрея раньше не находил.
На другой странице был уже другой почерк: «Когда встало солнце, из утреннего тумана выплыла лодка… вернее, это была ладья. Такие я видел только на картинках. Резная голова морского змея, широкий красный парус… Она встала ко мне правым бортом… Я взошел на ладью, и мы поплыли в туман…»
Машина стала у приемного покоя.
— Пропал… пропал…
Запричитала медсестра.
— И как это произошло? Забыли запереть двери?
— Нет-нет, Генрих Максимович! Я заглянула под утро, а его нет.
— Да что ж он — Дэвид Коперфильд, по-вашему?
В палате было темновато. Смятая постель… окно заперто… ничего подозрительного…
— Н-да! — Генрих Максимович нервно заходил желваками. — Позови мне Олега, — бросил он стоявшей рядом медсестре. — И почему тут грязь на полу?
— Где?
— Да вон там… Бардак!
Медсестра подбежала к стене и присела.
— Это песок какой-то… и трава…
— Так уберите! Что вы там рассматриваете!
Генрих Максимович резко развернулся и зашагал к себе в кабинет…
36.
Мерно тикали часы. Маша огляделась, но нигде их не увидела.
Она сидела в полутемном кабинете. Воздух был прохладным и очень тяжелым. Но, не смотря на это, Маша чувствовала себя относительно комфортно.
Прошло уже пятнадцать минут, как ее усадили в старое кожаное кресло в углу комнаты. Девушка, секретарь, провожавшая ее в кабинет, сказала, что главврач Сергей Семенович будет через минуту, но, судя по всему, тот не был очень пунктуальным. А, может, это сама секретарь врала. Офисным работникам это не в тягость.
Маша опустила глаза. Тихая атмосфера данной конторы, заставляла человека зевать и мирно подрёмывать. Здесь никуда не спешили. И была в этом такая основательность, что Маша вдруг задумалась над тем, что, пожалуй, это и есть смысл существования.
По коридорам никто не бегал. Можно было подумать, что о посетителе здесь вообще забыли.
Маша вдруг представила ситуацию, как ее закрывают на ночь в этой комнате, а утром с удивлением находят спящую на кресле.
«Да, было бы забавно», — и она рассмеялась.
В кабинет вошел невысокий человек. Он был в белоснежном белом халате. А на ногах сверкали начищенные черные туфли.
«Итальянские», — быстро определила Маша.
— Добрый день! — голос его был вкрадчивым. И от этого каким-то неестественным.
— Добрый день! — поднялась Маша.
— Да вы сидите-сидите, — замахал руками главврач. — Не надо церемоний.
Сергей Семенович сел за свой дореволюционный дубовый стол. Он, не спеша, вытянул из верхнего ящичка какую-то папку.
