Антон Ботев - Кот Шрёдингера
Из окна административного здания была видна вахта на входе. Наблюдая за Шредингером, я вычислил его расписание: он приходил каждый вторник, четверг, субботу, как пионерская правда. Входя внутрь, он сразу шел к главному зданию, пропадал там до утра и выходил еще затемно со своим мешком с расчлененными трупами. Хотя меня запирали в административном здании, ничто не мешало мне выбираться в окно, а утром забираться обратно. Этой возможностью я до поры до времени не пользовался, выжидая удобного момента — а на самом деле просто трусил, конечно, до тех пор, пока очередное письмо от де Селби не заставило меня поспешить. В нем он говорил, что не видит во мне, своем единственном и последнем ученике, прогресса, как и в расследовании, им затеянном и мною осуществляемом, и потому примерно через неделю, если положение дел не изменится, он открывает банку с D.M.P. Я слезно написал ему, что не стоит этого делать, но он был непреклонен. Тогда я решился устроить вылазку. Как только пришел отец Эрвин, как всегда, пересек плац и исчез в главном здании, я выбрался из окна и вдоль стенки добрался до него же; по открытому пространству идти пришлось метров двадцать, потому что ближайшее окно корпуса было открыто по случаю духоты; меня никто не заметил. Собаки бросились ко мне, но, получив свою колбасу, оставили меня в покое и ушли ее есть. Забравшись в главный корпус, я очутился в длинном гулком коридоре, куда выходили двери многочисленных аудиторий; все в целом напоминало здание типичного НИИ или даже высшего учебного заведения. Все аудитории были открыты, это было очень кстати: когда кто-то проходил по коридору, я прятался в ближайшей двери. Люди проходили по коридору довольно регулярно, все они были в белых халатах, некоторые в масках, некоторые в противогазах. В одной из аудиторий висело несколько белых халатов, я взял один; надел я также и противогаз, под него, для верности, шапочку и ватно-марлевую повязку; с точки зрения конспирации стало поспокойнее, хотя борода мешала очень сильно. Впрочем, там все были с бородой, как-то обходились.
В одной из ярко освещенных аудиторий Шредингер с толпой ассистентов делал свой знаменитый опыт. Мне не пришло в голову поискать фамилию отца Эрвина в Яндексе, а так бы я тоже знал, как, несомненно, и мой глубокоуважаемый читатель, в чем заключается его классический опыт. Описание опыта висело на стене аудитории; кроме описания, был там и подробный чертеж адской машинки в трех проекциях и в разрезе. Внутри нее (прошу прощения за описание того, что, без сомнения, известно всем, но для меня было внове, и зафиксировать этот опыт необходимо) находится счётчик Гейгера и крохотное количество радиоактивного вещества. Вещества этого так мало, что в течение часа может с равной вероятностью распасться или не распасться лишь один атом; если атом распадается, срабатывает реле, спускающее молот, который разбивает колбочку с синильной кислотой. Еще внутри аппаратуса сидит кот, который отравляется или не отравляется кислотой в зависимости от того, распался ли атом. Естественно, рано или поздно все коты Шредингера умирали; вероятность пережить опыты под номерами 1,2, …, n составляет 1/2n, так что при количестве опытов, стремящемся к бесконечности, вероятность выжить стремилась к нулю. Шредингер экспериментировал с контрольным временем, с количеством котов, с количеством синильной кислоты и т. д. — все для того, чтоб решить вопрос, аналогичный моему (СКОЛЬКО НУЖНО и т. д.), связывающий микро- и макромир. Де Селби был прав: букмекеры действительно ведут опыты по преодолению принципа неопределенности; если они как-то смогут обойти этот принцип, они обретут власть над миром. Теперь я понял, что Шредингер уносил из зоны. Просвещенный читатель давно об этом догадался, а я понял только сейчас. Это никакие не заключенные! Да и вообще — много ли тут настоящих заключенных? Я склонен был думать, что жили здесь исключительно сотрудники секретного букмекерского НИИ, и занимались они разнообразными опытами, из которых мой бедный ум хоть как-то, хоть отчасти мог постичь только шредингеровский и экспериментальную проверку континуум-гипотезы, см. ниже. Большинство записей состояли из каких-то закорючек, интегралов, корней квадратных, бета- и сигма-функций, степеней, логарифмов и т. д. В прострации я стал ходить по коридорам и рассматривать документы, научные статьи и т. д., оставляемые беспечными учеными безо всякого присмотра. Выяснилось, что эта строго засекреченная организация называется Научно-исследовательский институт Принципа Неопределенности Гейзенберга имени Эйнштейна (НИИПНГЭ); что финансирование его было хотя и скудное, но позволявшее закупать котов в достаточных количествах; что институт этот существует с 1927-го года, сразу же после открытия Гейзенбергом этого закона, и курировался он лично Луначарским. Имелась здесь и лаборатория континуум-гипотезы, сотрудники которой лично считали бесконечное количество объектов, чтоб экспериментально проверить, есть ли множество между счетным и континуальным, но результатов пока нет (по крайней мере, так было написано в отчетности). Опыт этот был начат энтузиастами еще при царе, до основания Института, и продолжается несколько поколений.
Нашел я здесь и исследование, касающееся души, правда, поставлен был не тот вопрос, который волновал меня (СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША?), а другой, но тоже интересный. Теоретики НИИПНГЭ сопоставили душе два параметра — ее координату (в смысле, расширительном к обычному пониманию — грубо говоря, положению в каком-то пространстве, возможно, даже «пространстве душ») и импульс (понимаемый в приблизительном смысле как воздействие ее на окружающий мир, или то, что она сейчас делает). Тогда из принципа относительности следует такой вывод относительно души: нельзя достоверно одновременно сказать, где находится душа и чем она занимается. Произведение статистических погрешностей этих параметров будет не меньше половины постоянной Планка (ħ = 1,054571726(47)×10-27 эрг·с). В терминах энергии и времени — нельзя предсказать вспышки активности и пассивности души. В частности, например, когда человек живой, более или менее понятно, где локализована его душа — приблизительно (по общему мнению) в теле. Соответственно, чем душа человека занимается при жизни, никто не знает. Другой крайний случай — после смерти, когда, наоборот, с большей определенностью можно сказать, чем душа занимается (вкушает райское блаженство, поджаривается на сковородке и т. д. — как ни неточны такие сведения, все равно это больше, чем то, что мы знаем о душе при жизни), но с меньшей определенностью можно сказать, где она этим занимается. Неизвестный исследователь из НИИПНГЭ ставит резонный вопрос: с одной стороны, мы имеем дело с душой точно так же, как с элементарной частицей (применяем к ней принцип неопределенности Гейзенберга и проч.), с другой стороны — работаем с ней как с макрообъектом: смотрим, что с ней будет после перерождения, приписываем ей какие-то деяния (или недеяния), форму и линейные размеры. Нет ли здесь противоречия?
Выяснилось также, что главой института является не кто иной, как сам Эрвин Шредингер; из года в год он проводит свои опыты на кошках и собственноручно хоронит их, унося из зоны в мешках (котов, а не расчлененных людей, как я подумал сначала). И, конечно же, то, что он священник, оказалось ширмой. Никакой он был не священник.
В противогазную сумку я складывал самые важные, по моему мнению, документы НИИПНГЭ, которые находил. Все полученные сведения настолько оглушили меня, что я не знал уже, как выйти из главного корпуса. Я совершенно потерял ориентацию в пространстве. К счастью, на одной из стен висел план аварийного выхода при пожаре, я быстро сориентировался и дошел до открытого по случаю жаркой погоды окна. Вышел я тем же путем, что и пришел, никто меня не заметил, кроме собак, снова рванувших ко мне в поисках колбасы, но ничего не получивших, и столпившихся под окном административного здания, куда я залазил, приветливо виляя хвостами. Внутри главного здания я, наконец, снял противогаз, и меня ждал очередной ШОК. На противогазе отпечаталась в зеркальном отражении татуировка, которую я лично накалывал Вове на лысый череп. Как Туринская Плащаница, только не лицо, подумал я. Теперь у меня не было сомнений, что Вова мертв. Принюхавшись, я услышал едва уловимый знакомый сладковатый запах гниения.
Вернувшись утром, я сказал Нине, чтобы готовилась вечером тайно уходить. Все мне теперь в общем было более или менее понятно. Букмекеры относятся к Эйнштейну амбивалентно, понял я. С одной стороны, они не хотят, чтоб он разоблачил их грязные делишки, надежнее всего его убить; ситуация такая же, как с Кольцом Всевластья: прятать бесполезно. С другой стороны, не будь его (Эйнштейна), не было бы и всех букмекерских технологий; в честь него называют институты, ему ставят памятники, из его тела творят новый мир. Ситуация, неоднократно описанная в мировой литературе: Уран и Кронос, Кронос и Зевс, Апсу и Энки, Имир и Один. Во всяком случае, ясно, что Эйнштейна здесь ни в каком качестве нет (по крайней мере, живого), и в окрестностях он вряд ли тоже есть: окрестности наводнены шпионами букмекеров (Илья, Иван; похоже, все, кто с бородой, имеют какое-то к ним отношение), от них не скрыться. Остальное восстановит могучий ум де Селби по похищенным мной документам. Вова, очевидно, тоже добрался до института, но живым выбраться не сумел, и его останки были разбросаны по близлежащим лесам и озерам; это только подтверждает крайнюю опасность экспедиции. Жаль, что букмекеры и де Селби на разных сторонах баррикад: занимаются они одним и тем же делом, и, объединив усилия, они могли бы перевернуть мир! Днем я зашел к Эрвину (никакому не отцу Эрвину, а просто Эрвину) под предлогом помолиться и поговорить о религии, зашел на погост, вытащил из-под (псевдо-)Эйнштейна останки Вовы и присоединил к ним найденный в центральном корпусе противогаз. Мне не хотелось вот так вот просто уходить в тайне, по-английски; рассказы Шредингера, Нины, Ивана, Ильи, женщины в поезде про силу лесную и про лешего на меня все-таки немного подействовали; невозможно долго жить в кислой среде и хоть чуть-чуть не раствориться снаружи. Возможно, мне было страшно; возможно, мне было грустно возвращаться в М***, к его смогу, шумным машинами, самолетам, полицаям, ухоженным дорожкам и скучным бюргерам; как, интересно, чувствовал бы себя Смок Белью, возвращаясь к журналистике и ненавистному «высшему свету»? Букмекеры были моими врагами (как враги Эйнштейна), но они были по-своему честны и преданы науке; жаль, повторю еще раз со всей убежденностью, что мы оказались по разные стороны баррикад, даже нет, по разные стороны одной и той же баррикады, на противоположных ее склонах. Здесь я встретил свою любовь, свою вторую любовь, и, хочется верить, живи я здесь не скрываясь, ответил бы и на мучающий меня вопрос СКОЛЬКО НУЖНО ИМЕТЬ ПРОЦЕНТОВ ТЕЛА, ЧТОБЫ В НЕМ БЫЛА ДУША. О том, чтобы быть перебежчиком, я и не думал — деселбиевский аргумент D.M.P. перевешивал все остальное, да и то, как поведут себя букмекеры, узнав о моем предательстве, являлся открытым вопросом. Кстати, следовало позвонить де Селби, чтобы он, не дай бог, не решил пока уничтожить мир, как раз тогда, когда к нему скоро должны приехать важнейшие документы — зная его, я был уверен, что он захочет сначала, как минимум, решить загадку института букмекеров. Я решил отдавать ему документы частями, так хватит надольше. Я набрал его номер, но телефон молчал. Не было сети. Вообще обычно связь здесь была хорошая. Ну что ж, перезвоню через полчаса, решил я. Однако и через полчаса сети не было.
