Сьюзен Янг - Лекарство (ЛП)
— Тогда остановите это, — говорю я с нажимом. — Если вы расскажете правительству о том, что по-настоящему происходит в Программе, они положат этому конец.
— И здесь у меня возникает дилемма, — говорит доктор, складывая руки под подбородком. — Как и все, кто работает на Программу, я нахожусь под запретом о разглашении — я связан контрактом, который деает им право забрать мои воспоминания — стереть абсолютно все, если я нарушу соглашение о конфиденциальности. Только они на этом не остановятся — не при моем уровне допуска. Они подвергнут меня лоботомии. В Программе считают, что некоторым возвращенцам и другим, таким, как я, уже нельзя помочь. Когда пациента возвращают в Программу, его подвергают обследованию. И если стирание памяти не подействует, ему делают лоботомию. Это — последняя надежда в остальном безупречной процедуры. Вот как в Программе поддерживают стопроцентные показатели успеха.
Риэлм берет меня за руку, но я едва ее чувствую. Как будто моя реальность расползается по швам.
— И тогда что? — спрашиваю я слабым голосом.
— Личность уничтожается целиком и полностью, и их переводят в закрытые учреждения. Они просто исчезают с лица земли, дорогая. Растворяются в воздухе.
Нет, это слишком жестоко. Слишком жестоко, чтобы быть правдой.
— Как это возможно, чтобы разумное человеческое существо поступало так с другим? Как это может произойти в цивилизованном мире? — спрашиваю я.
— А раньше они так не делали? — спрашивает доктор. — Многие годы назад, когда доктора не знали, как лечить душевнбольных, они проводили шоковую терапию, а в самых тяжелых случаях — лоботомию. Они протыкали дыры в мозгах, мисс Барслоу. Человеческие существа — жестокие создания. Мы разрушаем то, чего не понимаем, пока не уничтожаем это. Эпидемия заставляет мир сосредоточиться на душевных болезнях, но представление о них извратили — их рассматривают как то, что следует бояться, а не лечить. Боюсь, в этом случае вы не найдете общественной поддержки. Мы в самом центре эпидемии, которая убивает наших детей. Вы и не представляете, нсколько далеко мир готов зайти, чтобы остановить это.
Он прав. Я знаю, что он прав, но все, чего я хочу — закричать ему в лицо, что он лжец. Хочу, чтобы прибежал Джеймс, крикнул «Ерунда!» и ударил его в лицо. Но этого не происходит. Наоборот, к мне подбираются ужас и одиночество, чтобы поглотить меня.
— По сравнению с теми, кого они сумеют спасти, мы не имеем значения, — говорит доктор Причард. — А если я обращусь в прессу, если малейшим образом дам понять, что я больше не на стороне Программы, они нейтрализуют меня. А до этого мне нужно закончить свою работу.
Я поднимаю на него взгляд. В глазах у меня туман от слез.
— И что это за работа?
— Таблетка, — говорит он. — Та, что может противостоять действию Программы и предотвратить стирание. Она называется Лекарство.
Я перестаю держать Риэлма за руку и сразу смотрю на Даллас. Она не выказывает никакой реакции, только крутит дред вокруг пальца. Боже. Пожалуйста, ничего не говори, Даллас.
— Мне нужно найти лекарство, — говорит доктор Притчард. — Я хочу подвергнуть его анализу, чтобы воссоздать. Если я смогу предотвратить стирание других людей Программой, оно вовсе не потребуется.
У меня пересыхает во рту, и я чувствую себя, как будто на меня направлен свет прожекторов. Он знает, что Риэлм дал мне таблетку? Поэтому он здесь?
— Допустим, вы вернете все воспоминания, — тихо говорит Риэлм. — Не все смогут справиться с ними — что вы сделаете, чтобы они не стали кончать с собой?
Доктор слегка сощуривает глаза, оглядывает Риэлма с ног до головы.
— Люди так же будут умирать, сынок. Я не могу утверждать обратного. Но после того, как мы возвратим первоначальные воспоминания, мы будем лечить депрессию традиционными методами и сделаем все возможное. Мы проработаем болезненные темы, а не станем избгегать их.
Я не могу поверить в то, что слышу. В том, что он говорит есть смысл, но я боюсь, что он только притворяется. Нет, я уверена, что он притворяется. Но как он может говорить все это и не понимать, что это правда? И опять же, как доктор узнал о таблетке? Риэлм говорил, что эта — последняя, а в Программе думали, что она уничтожена. Кто тут больший обманщик — Риэлм или Артур Притчард?
— Они пытались, — говорю я, глядя на доктора Притчарда. — В самом начале они пытались лечить обычными методами. Почему я должна поверить, что у вас будет по-другому?
— Проблема в том, что они не… я не уделил лечению достаточно времени, чтобы оно было эффективным. Мы двигались вперед слишком быстро. А теперь пришла пора расставить все по своим местам. Полагаю, что Программа сама по себе нагнетает давление, что приводит к попыткам суицида. Вы живете в пароварке. Это неправильно.
— Нет, — соглашается Даллас, притягивая наше внимание. — Но расскажите мне о той таблетке, которую вы ищете, Артур. Откуда она взялась? Я слышала только слухи.
Что, черт возьми, она делает?
Доктор скрещивает ноги и кладет локти на колени.
— Доктор Эвелин Валентайн никогда не верила в Программу, — начинает он. — Пока она там работала, она создала таблетку и испытала ее на нескольких возвращенцах. Было несколько более-менее удачных попыток, и наконец, она нашла тот вариант, который работает. Та таблетка восстанавливала все их воспоминания и их депрессию. Один сразу же покончил с собой, а Эвелин исчезла, прежде чем вылечить своих пациентов. Ее документы были уничтожены, а дела ее пациентов пропали. Программа так их и не нашла. Вот почему я думаю, что осталась одна-две таблетки. Их я и ищу. Лекарства Эвелин больше нет, но мне бы хотелось создать еще одно, пока она отсутствует.
У меня колотится сердце; я жду, что Даллас укажет на меня доктору костлявым пальцем, скажет ему, что я — тот человек, у которого эта таблетка. Но на ее лице нет никаких эмоций — она верна Риэлму. Несмотря на то, что он сказал ей раньше, она не предаст его. Думаю, Даллас любит его.
— Не понимаю, — говорю я, качая головой, — зачем вам нужна таблетка? Формула не может быть такой сложной, чтобы ее нельзя было изобрести. Может, это будет легче, чем выискивать то, чего, может быть, даже не существует?
Доктор Притчард встречается со мной взглядом, и я чувствую, с каким подозрением он смотрит на меня.
— Никто, кроме Эвелин, не знал формулу, а она была лучшим химиком, чем все мы. Думаете, я не испробовал все другие варианты? Я потратил все, что у меня было, чтобы подкупить ученых, которые бы помогли мне — но они либо в Программе, либо боятся ее. Никого не осталось, чтобы бороться со мной. Только вы, тут. Не думаю, что вы понимаете, как отчаянно наше положение. Не думаю, что вы понимаете, насколько мы одиноки.
— Если Программа узнает о таблетке раньше нас, — продолжает он, — формула будет утеряна. Они планируют извлечь ингредиенты, запатентовать и выпускать таблетку нелегально. Сейчас мы, по крайней мере, можем продолжать испытания. Но как только они завладеют исходными веществами, никакое другое лекарство не будет создано — без одобрения Программы.
Тогда давление становится невыносимым — оно удушает, оно абсолютно. Когда единственный, кому можно доверять — создатель Программы, все потеряно. Риэлм в отвсет на это выходит из комнаты, не сказав ни слова, а доктор все время смотрит на него. Когда он уходит, я даже не могу вздохнуть полной грудью — как при панической атаке. Артур Притчард продолжает говорить, но вот к двери иду и я.
— Вы нужны мне, Слоан, — зовет он меня. Я вздрагиваю от того, что он зовет меня по имени, но я не оборачиваюсь. — Вместе мы можем изменить мир.
Он предлагает надежду там, где ее нет. Но разве и это тоже не промывка мозгов? Надежда вместо изменений? Я качаю головой, а в горле застревает слабый стон. Я ухожу — спешу найти Джеймса.
Когда я выхожу из комнаты, я наконец могу перевести дыхание, даже хотя все еще дрожу. Я прохожу мимо кухни, не вижу там Джеймса. В доме странно тихо. Я иду наверх, к спальням. В моей никого нет, и меня поглощает одиночество. Джеймс, может быть, не будет спать здесь сегодня. В первые после отъезда из Орегона мы расстаемся.
Я пркладываю ладонь ко лбу, пытаюсь успокоиться. Я не могу позволить себе мрачные мысли. Не могу потерять рассудок прямо сейчас. Я — беглец, и мне нужно быть умнее.
Комната Риэлма находится в конце коридора, и когда я захожу, я вижу, что его кровать придвинута к окну. Он сидит там и всматривается в темноту. Он похож на маленького потерянного мальчика, и в какой-то момент мне хочется обнять его и сказать, что все будет хорошо.
— Я не доверяю доктору, — говорит Риэлм, напугав меня. Он поворачивается, и я вижу, что его шея и щеки покраснели. — Думаю, он лжет.
— Понятно, что я тоже не доверяю доктору, но мне интересно узнать, почему не доверяет Риэлм. Я сажусь рядом с ним и, пока жду, что он объяснит мне, закусываю нижнюю губу. Впервые, с тех пор, как я покинула Программу, я зашла в его спальню. Тут нет ничего — только шерстяное голубое одеяло и жесткий матрас на погнутой кровати. Ничто не говорит, кто такой Риэлм. Даже у меня есть несколько вещей, а я пустилась в бега, бросив школу, много недель назад.
