Морис Ренар - Необычайные рассказы
Как-то Гамбертен сказал мне:
— Вот и тридцатое августа; право, я начинаю думать, что наше чудовище и в самом деле не существует больше… Можно пригласить кюре к обеду. Я не делал этого до сих пор, потому что мне было бы тяжело отпустить его ночью домой — ведь ему приходится проходить по опушке леса… Сходим-те к нему и спросим, не согласится ли он сегодня вечером пообедать у нас.
Так мы и сделали. Кюре принял наше приглашение и обед прошел очень весело и оживленно.
Часов около одиннадцати, когда оба чемпиона истощили запас своих аргументов и опорожнили несколько бутылок старого вина, аббат Ридель поднялся, чтобы распрощаться. Тут я заметил, что Гамбертен, провожая его, переменился в цвете лица. Он открыл выходную дверь: ночь была так темна, что, казалось, будто он открыл дверь, ведущую в погреб.
— Господин кюре, — сказал он, — вам не везет: как только вы удостаиваете своим присутствием нашу трапезу, вы вызываете грозу. Вам невозможно уйти в такую погоду.
— Да нет же, — возразил тот, — я доберусь домой до дождя, только мне надо торопиться…
— Нет, господин кюре, вы не уйдете, — сказал решительным тоном Гамбертен. — Это значило бы искушать дьявола; я положительно не могу вас отпустить.
— Но…
— Вы переночуете в замке, в комнате, находящейся между моей комнатой и комнатой Дюпона; она совершенно готова к приему друзей. Завтра утром вас разбудят и вы пойдете в церковь прямо отсюда.
Пришлось подчиниться его решению.
Впрочем, не успели мы разойтись по нашим комнатам, как разразилась гроза и град застучал по стеклам наших окон.
Славный священник даже и не подозревал о наших тайных волнениях. Скоро я услышал его храп за стеной.
Хотя внезапное решение Гамбертена и привело меня в замешательство, но я не мог не согласиться с ним; я тоже чувствовал себя спокойнее от сознания, что аббат здесь, около нас, под защитой крепких стен, а не в темном лесу, совершенно одинокий и беззащитный. Но я не мог заснуть. Ни на чем не основанный и внезапный страх моего друга разбудил в моей душе уснувшие было сомнения на его счет. А кроме того, и гроза разбушевалась с невероятной силой. Молнии ежеминутно бороздили небо и освещали комнату своим фиолетовым светом; кюре проснулся: я услышал, как он зажигал огонь. Дождь лил, как из ведра… Наконец ураган стих, молнии стали реже, треск дождя перешел в тихий шепот, напоминающей колыбельную песню…
Я закрыл глаза…
— Псст! Псст!
Мне показалось, что меня душит кошмар.
— Псст! Псст!
Что же это такое? Я сел на кровати и прислушивался.
Снова. «Псст! Псст!» — раздалось где-то на равнине, как мне показалось. Я бросился к окну. Во мраке ночи ничего нельзя было разглядеть, только виден был слабый блеск двух каких-то точек… Вдруг блеснула молния…
На равнине возвышалась какая-то монументальная громада. Я задрожал. При блеске следующей молнии я увидел игуанодона, сделавшегося громадным, как замок, и не сводившего с него глаз.
— Псст! Псст!
«Ах, Гамбертен!» — подумал я.
При перемежающемся блеске молний мне удалось кое-как разглядеть, в чем дело… Я бесшумно открыл окно и взглянул на окно Гамбертена. Несчастный! Он высунулся из окна. Я ясно видел его, так как у него в комнате горел огонь. Он высовывался из окна и дразнил чудовище, как кошку… Я похолодел от ужаса… Я крикнул ему как мог тише:
— Гамбертен, берегитесь!
— Бросьте, нет никакой опасности! Это что-то вроде коровы, мирное, жвачное, травоядное животное! Я не на таких насмотрелся в джунглях.[4] Впрочем, я и не могу… Псст! Эй, безобразная харя! Эй, голова водосточной трубы, псст!
В этот момент продолжительная молния осветила игуанодона. Я затрепетал, точно от электрического удара: я не узнал рук игуанодона, на концах больших пальцев не было кинжалов. В моем мозгу вихрем заклубились обрывки мыслей: исчезнувшие бесследно свиньи… ложное заключение Гамбертена о невозможности одновременного появления нескольких животных… продолжительное отсутствие игуанодона — этого Авеля мегалозавра Каина…
— Берегитесь, Гамбертен, — это мегалозавр!..
И я бросился от своего окна к двери, чтобы бежать на помощь к моему бедному другу. Когда я выбегал из комнаты, я услышал сухой треск ставни, ударившейся об стену. Я приписал это внезапному порыву ветра.
— Гамбертен! Гамбертен!
Я пробежал мимо двери комнаты кюре. Создатель мой, что он только подумает! И без долгих размышлений, заметив ключ в замке, я запер комнату. Теперь я очутился перед комнатой Гамбертена и открыл дверь. Но, охваченный непреодолимым чувством, я неподвижно остановился, не входя в нее.
— Гамбертен!
Он продолжал стоять, высунувшись в свое широкое окно, не отвечая.
— Гамбертен! — повторил я умоляющим голосом. Затем сказал твердо и решительно:
— Уходите, идемте со мной! Гамбертен, я требую этого, я приказываю вам.
Ни звука. Упрямец не повел ухом. Он высовывался, почти вываливаясь из окна, точно разглядывая что-то на земле. Я мог видеть только его узкую спину в перспективе.
— Не высовывайтесь так, мой друг! Говорю вам, что это мегалозавр. На что вы там так внимательно смотрите на земле?
Вдруг я стал пятиться, пока не уперся спиной в стену коридора: гигантская голова ящера коснулась несчастного, а он даже не пошевелился. Одним толчком своего зеленоватого рыла мегалозавр опрокинул на пол Гамбертена. Тут я понял происхождение сухого треска: мощные челюсти животного уже обезглавили его.
Голова мегалозавра — отвратительная голова грандиозной черепахи — заполнив весь просвет окна, влезла в комнату. Производя невероятный шум из-за опрокидываемой мебели, она принялась неловко перекатывать труп со стороны на сторону, пока ей не удалось схватить его за полу пиджака. Ее роговидные, не приспособленные к захватным движениям губы сильно затрудняли производство этой операции, но, как только ей удалось захватить платье, она моментально, резким движением, проглотила бедное тело. Послышался ужасный треск костей, шум глотания… и в вялый зоб чудовища проскользнул шар…
Тогда оно меня увидело.
До этого момента я оставался на месте под влиянием любопытства, а в особенности чувства страха, от которого у меня буквально подкашивались ноги, но тут случилось нечто совсем другое, что принудило меня остаться.
Зеленые глаза мегалозавра, напоминавшие отвратительные фосфоресцирующие глаза спрута-осьминога, уставившись на меня, притягивали меня, как змея славку. Если бы эти взгляды метали огонь, то и тогда я не был бы крепче пригвожден к стене.
Голова приближалась ко мне. Стоя неподвижно, я слышал биение своего сердца и чувствовал напряжение своих нервов…
Вдруг безумная радость надежды охватила меня: голова уперлась в дверь, которая оказалась слишком мала для ее прохода. Животное попыталось втиснуть свою голову в отверстие двери — тщетная попытка! Тем не менее, оно не отказывалось от своего намерения и мы продолжали находиться один против другого — я приклеенный к стене, на расстоянии полутора метров от его глотки, упершейся справа и слева в косяки двери. Чудовище тяжело задышало, точно изнемогая от напряженных усилий — перегородка жалобно застонала… Я почувствовал, что леденею… Но, благодаренье небу! неловкое положение чудовища, по-видимому, помешало ему, так что оно отказалось от мысли разрушить препятствие. Я до сих пор не могу решить вопроса, не было ли это милостью Провидения. Какой-нибудь пустяк, один только шаг в сторону мог бы меня спасти, а я стоял безвольный, похолодевший, застывший, как человек из льда, если можно так выразиться, не будучи в состоянии отвести глаз от притягивавшего меня взгляда чудовища; и я предчувствовал, что через секунду мне придется последовать за своими глазами и пойти в эту глотку — в эту тень; как вдруг я почувствовал неожиданное прикосновение, терпкое и клейкое — что-то вроде прикосновения мягкой терки пробежало по мне от головы до ног: мегалозавр меня облизывал. Он старался ухватить меня своим нервным языком, который ежесекундно менял форму, становясь то остроконечным, то тупым, отступал и приближался и пробовал всяческие ухищрения; а я изо всех сил прижимался к стене, стараясь помешать этому проклятому языку проскользнуть между стеной и моей шеей. Омерзительной ласке все же удалось пробраться за мою шею — получилось впечатление, точно у меня за шеей выросла мягкая, тепловатая, мокрая подушка. Резким движением отвратительный кусок мяса заставил меня поклониться. В этом было мое спасение. Мои глаза оторвались от его взгляда… очарование было нарушено. Я бросился в сторону, в мрак коридора, скорее скатываясь, нежели пользуясь ногами и упал; а мегалозавр испустил свой ужасный крик вагонных колес, трущихся об рельсы, от которого полопались все стекла в замке.
Я не упал в обморок, но был до того разбит от усталости, что это было почти одно и то же.
