Слимп - Бабкин Михаил Александрович

После первого курса призвали Семёна в армию, где он отслужил свои два года в глухомани, в лесах, в системе ПВО, в техническом расчёте. От беспросветной таёжной тоски его спасали лишь рассказы, которые он неустанно писал, придумывая темы во время боевых дежурств, да редкие попойки с друзьями: чего-чего, а казённого спирта на точке хватало, проблемой было не спиться за эти два года.

В родной город Семён вернулся с десятком больших рассказов в двух толстых тетрадях, рассказах не о воинской службе, не о таёжных приключениях — случалось с ним и такое, тайга есть тайга — а о невозможном, о несуществующем. Были в тех рассказах и космические пришельцы, и драконы; всякие колдуны-злодеи да лихие богатыри тоже имелись... Много чего было. И все эти рассказы, один за другим, опубликовала местная газета, куда семёновские сочинения попали совершенно случайно — он дал почитать их одной своей хорошей знакомой, бывшей однокласснице. А одноклассница, оказывается, уже полгода как работала в той газете, в редакторском отделе: вскоре рассказы были напечатаны в нескольких ежемесячных приложениях, специально посвящённых фантастике. Что само по себе было для Семёна настоящим потрясением: он-то думал, что фантастику в газетах печатают только лишь по знакомству. Или за взятку.

Семён восстановился в университете и продолжал, как прежде, посещать занятия, но вскоре охладел к учёбе. Не интересовали его больше технические знания, хоть ты тресни. Хотелось чего-то другого, а чего именно — было непонятно. Вот тогда и появилась у Семёна мысль бросить всё и начать заново, как душа требовала. Так что был Семён сейчас на перепутье, но никак не мог сделать решительный шаг. Наверное, смелости не хватало резко изменить свою жизнь... Но судьба сегодня позаботилась за него сама.

— А что это у тебя такое? — вдруг поинтересовался сосед Алексей, который был старше Семёна почти в два раза, но с которым Семён был давно на «ты», как, впрочем, и со многими остальными в редакции: случалось уже вместе водку пить, а кто же после совместной выпивки «выкать» друг дружке будет, не по-русски оно! Не по свойски.

— Ну-ка, ну-ка, — бард отложил в сторону взятую было в руки гитару, обязательную спутницу его гостевых походов, забрал с Сениных коленок газеты вместе с папкой.

— Это где же ты, Семён Владимирович, архивчик такой раскопал? — Ивтушенко с изумлением рассматривал газеты одну за другой, близко поднося их к своим очкам — света от керосиновой лампы было маловато для нормального чтения, приходилось чуть ли не елозить носом по строчкам. — Гляньте-ка, Берия в президиуме! А вот и товарищ Сталин собственной персоной, на всю полосу... — Алексей с удивлением глянул на Семёна. — Ты что, братец, от фантастики к соцреализму перешёл? Материалы собираешь? Ну, старик, после Солженицына тебе там делать нечего, — и снова уткнулся в газету.

— Что случилось? — вразнобой зашумели остальные и, забыв о только что произнесённом хозяином дома тосте, о поднятых стаканах, нетерпеливо потянулись через стол, посмотреть, что же там такое происходит; ветхие листы сразу разошлись по рукам.

— Какой ещё реализм, — возмутился Семён, едва успев отобрать себе газету с портретом Сталина, — при чём здесь реализм! В папке они лежали, газеты эти. Я её возле костра подобрал, думал, там какие документы важные, а оказалось вот что, — Семён пригляделся, — «Правда» называется. Орган Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, здесь так и написано... В каком таком смысле «орган»? — он с подозрением уставился на Ивтушенко, словно это именно он подсунул ему такую странную газету.

— Молодой ты ещё, чтобы в таких вещах разбираться, — от души хохотнул журналист Давыдов, — не о том думаешь. Не о тех органах. Дай-ка мне свою газету, — он протянул Семёну в обмен другую. — Почитай лучше нашенскую, местную. От пятьдесят второго года. Почти свежая, — и зашелестел отобранной у Семёна «Правдой». На некоторое время в комнате стало тихо — развернувшись к лампе так, чтобы свет падал на страницы, полутрезвый народ углубился в чтение, явив собой классическую композицию для картины «Изба-читальня». Скажем прямо — такое могло произойти только лишь с журналистами, ни одна нормальная застольная компания не променяла бы произнесённый тост и полные стаканы на какие-то там старые газеты. О чём чуть погодя и сообщил раздосадованный Филиппов, принципиально не читавший никаких газет, даже тех, где иногда печатались репродукции его работ: он так и сидел, одинокий и обиженный, с поднятым стаканом, пока ему это не надоело. Вот тогда он и высказал своё особое, веское мнение о всяких писаках-бумагомараках. О шакалах пера, променявших дармовую водку и великолепный тост на всякое тухлое старьё. О свиномордах, забывших правила гостеприимства и о том, кто здесь хозяин. Спохватившись, сконфуженные свиноморды поспешили вернуть газеты Семёну Владимировичу и, чтобы успокоить разбушевавшегося хозяина, немедленно выпили. После чего тут же налили по следующей, по штрафной. Чтобы Витя не расстраивался. И потребовали от него очередного тоста.

Семён, как самый младший в этом коллективе, мог не пить, пропустить штрафную по желанию, что он и сделал. Тем более, что в отличие от остальных он не устыдился витиного монолога, потому как журналистом себя не считал, а продолжил читать врученную ему товарищем Давыдовым местную газету, раздел частных объявлений. Вернее, одно объявление.

Очень странным было это объявление. Очень. Остальные-то были самые обычные, бытовые — кто-то что-то продавал, кто-то что-то покупал, кто-то с кем-то разводился и спешил о том уведомить всю городскую общественность, — а это объявление... Набранное высоким готическим шрифтом, занимающее приличную площадь, оно сразу бросалось в глаза и не заметить его было просто невозможно. Вот что там было написано, дословно:

— Ни фига себе, — сказал наконец Семён Владимирович, перечитав объявление в шестой раз, — это и есть ваш соцреализм? Фэнтези от пятьдесят второго года? Ну, блин, вообще, — и повернулся к Ивтушенко:

— Алексей Анатолиевич, растолкуйте мне эту заметку с точки зрения соцреализма. Желательно с точки зрения Солженицына. Будьте любезны! — и сунул газету в руки Ивтушенко. Бард только-только закусился лучком и потому в ответ промычал лишь что-то нечленораздельное, но газету взял и уставился на указанное Семёном место. Прожевав, Алексей Анатолиевич громко и с чувством прочитал:

— Продаётся дойная корова пятнистой наружности, один рог обломан. Недорого. Обращаться по адресу... Ну, дальше и читать не стоит. С точки зрения соцреализма — это финансовая операция, связанная с передачей частной собственности одного физического лица другому. Я так думаю. С точки зрения Солженицына... Да он такой ерундой никогда и не занимался! Старик, бросай валять дурака и лучше выпей водки, пока она ещё есть. От твоего пива одно лишь расстройство мозгам и желудку, — и вернул газету опешившему Семёну.