Алексей Ерошин - Прекрасное далёко
Я уж думал, что конфликт улажен. Воспиталка своего по руке поглаживает, успокаивает. Только пацан, похоже, психованный попался, и Алине как закричит: «Врешь ты все! Врешь! Никакие они не люди, только притворяются! Выродки они все! Дикари!». Вырвался, ко мне подскочил и тоже крикнул: «Ты ведь притворялся, что помогаешь! Притворялся, да? А сам хотел еще больнее сделать! Ненавижу вас всех! Ненавижу!».
Я растерялся, не знаю, что и сказать. Да и все, в общем, опешили слегка. И тут Алина приказала: «Дрынь, сейчас же отойди от дикаря!». Я удивился, откуда она мою фамилию знает. Я же не поп–звезда, не писатель какой знаменитый. И только потом до меня дошло, что она крикнула это не мне, а своему психованному. Это меня, по правде, удивило не меньше. Я‑то совершенно точно знаю, что Дрыней в нашем городе всего три: мама, папа и я. Да что в городе — в области. А может, и в стране. Очень редкая фамилия. И вдруг такое совпадение. И ошибки никакой, потому что Алина ему кричит: «Ну, Дрынь! Больше со мной не поедешь!». «Очень мне надо ездить с тобой, — пробубнил тезка, — сам с тобой больше не поеду».
Я, вообще, не обидчивый, но тут меня досада разобрала. За «дикаря», ну и вообще. Серегу тоже, между прочим. Игорь только все молчит. Молчит и смотрит. Серега первый не выдержал, и говорит: «Зря вы так, не виноват он вовсе. Не он в птицу стрелял». «Эх, вы, — поддержала Натка, — мы ведь вам помогали…». «Это не вы нам помогали, — заявила Алина, — это мы вам помогали». Мы стоим, ничего понять не можем. Психи они все, что ли? Но тут, наконец, Игорь вмешался: «Неправда. Вы это и для себя делаете. Я знаю, откуда вы, — и показывает мешок. — Это ведь принцип субмолекулярного сжатия, верно?».
Гляжу, притихли детишки, на воспиталку смотрят. Алина только на часы поглядывает. «Это неважно, — говорит, — что вы знаете. Мы скоро уйдем, и больше не встретимся». «Возможно, и не встретимся, — сказал Игорь. — Умоляю, скажите только: гипотеза Римана у вас доказана?». И тут этот психованный тезка заявляет: «Гипотеза Римана не подтвердилась. А что, тебя кроме этого больше ничего не интересует?». «Интересует, — отвечает Игорь. — Теория алгоритмов». Пацан морщится. «Понятно, — говорит, — одни числа. Физика, химия. Ничего кроме них не видите. Скоро вы это все и жрать будете, потому что больше ничего не останется». «Дрынь! — снова кричит Алина. — Сейчас же перестань вести себя, как дикарь! Хочешь быть, как они? Оставлю тебя здесь — будешь знать!». «Напугала, — буркнул тезка. — Захочу, и останусь. Чего я дома не видел?». Алина, смотрю, растерялась немножко. Почувствовала, что контроль над своими подопечными теряет. Больные или нет, они в этом возрасте все такие — палец в рот не клади, руку по локоть отхватят. В конце концов, Алина показала вундеркинду кулак и сказала: «Собирайтесь! Отбываем через десять минут!».
Все успокоилось, вроде. Детишки собираться стали. И мы поближе к своему мангалу подтянулись. «Ну их, этих психованных», — сказал Серега. Наташка вздохнула: «Перестань. Больные дети, пожалеть надо». «Странные», — согласилась Инга. А Игорь, смотрю, водки налил и замахнул полстакана разом. «Балбесы вы, — говорит, — и ни черта не понимаете». Мне, конечно, трудно спорить с человеком, у которого ай кью в полтора раза выше моего. «Поясни, — говорю, — а не выпендривайся». Усмехается: «Чего тут пояснять? Они из будущего, вот и все. Приходят наше свинство прибирать, потому что им в нем жить приходится». Нет, ну мы привыкли, конечно, к прибабахам нашего математика, но чтобы настолько… «А вдруг правда?» — спрашивает Инга. «Успокойся, — говорю, — дядя шутит». А сам чувствую — как–то вдруг спина похолодела. Тезка этот безволосый никак из головы не выходит. «Гляди, — шепчет Натка, — к нам идет».
Оборачиваюсь — точно, подходит. Вид виноватый такой, лысую тыковку почесывает, носом швыркает. «Вы извините, — говорит, — не сдержался». И поворачивается уже, чтобы уйти. А Игорь ему: «Ты про гипотезу Римана точно знаешь?». «Точно, — говорит, — мы ее в школе проходили недавно». Игорь аж присвистнул: «Ну вы даете! У вас там все такие башковитые?». Тезка малость насторожился, сделал каменное лицо, и говорит: «Разные. Прощайте, мне идти надо». «Да подожди, — попросил Игорь — его уже немножко развезло, — скажи хоть пару слов — как там у вас? Звездолеты, летающие машины — все есть? Бластеры–шмастеры? На Марс летали хотя бы?». «Да им, наверное, нельзя ничего рассказывать, — вмешалась Инга. — Мальчик, ты его не слушай». Тот усмехается: «Я и не слушаю. Мне извиниться сказали — я извинился».
Черт меня дернул его догнать! Сам не знаю, зачем это сделал. Все Игорь. Поймал тезку за рукав, к себе развернул, и сказал все как есть. Что фамилия у нас одна, то есть. Думал удивить, вот и удивил. Кто же знал, что так выйдет. Гляжу, совсем побелел пацан, вот–вот заревет. Пятится и головой мотает. Похоже, заклинило его снова. Помотал–помотал, да как заорет опять: «Нет! Не хочу! Не хочу! Ненавижу тебя! Всех, всех вас ненавижу! Дикари! Дурацкие дикари!». И в лес припустил, только пятки засверкали. Алина опомнилась, и за ним. Наши за меня даже испугались, повскакали. А я чуток в себя пришел, и тоже в лес. Я эти места неплохо знаю. Там, куда они убежали, овраг начинается. Глубоченный, а по дну ручей бежит. Деваться некуда, короче.
Алину я метров через триста нашел. Сидит на колодине, рыдает в голос. Спесь–то подрастеряла, гляжу. Меня увидала, всхлипывает: «Н-у за что мне он такой д-остался? Все д-ети как дети, а с этим сладу нет! Где т-еперь его и-искать?». «Иди, — говорю, — чтобы остальные не разбежались. Я его найду, не переживай. Мы, дикари, тоже люди».
Короче, нашел я его у оврага. Сидит, ноги свесил. Подошел, рядом сел. Сидим и молчим, ногами болтаем. Сосны кругом шумят, солнышко припекает, птицы какие–то у ручья внизу насвистывают. Сидел бы так до вечера. Он первый не выдержал. «Алина ругается?» — спрашивает. «Нет, — говорю, — плачет». Вздыхает: «Возвращаться надо. Из–за меня могут всех не пустить в другой раз. А им гулять нужно». «Рука не болит уже?» — спрашиваю. «Не болит».
Поднялись и пошли потихоньку. В лесу весной хорошо. Прошлогодняя брусника кое–где под ногами краснеет. Я приостановился, набрал немного, в рот закинул. Красота! Тезка только глядит на меня, как на умалишенного. «Чего, — смеюсь, — у вас, поди, так не сделаешь? Все в асфальт закатано?». Молчит. Я ему нарвал тоже, в руку насыпал. Говорю: «Ешь, не бойся». Он с такой миной попробовал, будто это хинная таблетка. Потом, гляжу, раскушал. Осмелел, сам начал собирать. А как подходить стали, опять нос повесил. «Извини, — говорит, — что я тебе всяких грубостей наговорил». Я его по–дружески так по плечу потрепал, и отвечаю: «Не такие мы и дикари, если с нами поближе познакомиться. В душе–то мы одинаковые». А он все молчит.
Так и ушел молча к своим. Гляжу, на полянке оживление. Детишки построились в колонну по два, по углам какие–то светящиеся вешки воткнуты. Рюкзачки свои расстегнули, одеваются. Мама дорогая! Напялили желтые комбинезоны, застегнули наглухо. Потом все разом надели маски–респираторы, а сверху еще накрылись капюшоном. И не разберешь теперь, где мой знакомец — все одинаковые, как солдатики. Алина, гляжу, волосы с головы стянула и в карман сунула, тоже респиратор надевает. Это у нее парик был, оказывается. Я варежку разинул, дальше наблюдаю. Между вешками воздух вдруг задрожал, как марево в пустыне, и потемнел. Детишки повернулись и пошли в это марево.
Я поближе чуток подошел — стою, глазам не верю. Не каждый день видишь, как дверь в будущее приоткрывается. Только зря подошел я так близко, потому что из этой двери таким смрадом на меня дохнуло — думал, наизнанку вывернет. Нет, ребята, неладно что–то у них там. Небо какое–то грязно–лиловое, сырое, в ртутном блеске луж, как в зеркале, отражается. Горизонт мутной дымкой затянут. И ни деревца кругом. Алина напоследок обернулась и направила на меня коробочку какую–то. «Все, — думаю, — сейчас память мне сотрет. А может, оно и к лучшему». Только маленькая рука вдруг протянулась из последнего ряда и Алине помешала. Стало быть, не захотел тезка, чтобы я забыл его.
Марево дрогнуло и пропало вместе с вешками. И ничего на поляне не осталось, будто и не было никого. Я к мангалу вернулся, растолкал своих — ни черта не помнят. Рассказываю — не верят. Думают, просто прикемарили, пока я по лесу болтался. Я уже и сам не знаю, было ли, не было. Вроде бы, предки в шизиках не числились, только математику не слишком любили. Так что у меня к вам просьба маленькая будет. Вы этого пацана узнаете, если встретите. Голова у него гладкая, что твоя коленка, уши чуток оттопырены, и шрам на правой руке. Фамилия еще редкая, Дрынь. Только как зовут, не успел спросить. Так что по–настоящему не тезка он мне, а однофамилец. Короче, если встретите, скажите ему… Черт, я и не знаю толком, что ему сказать–то… Скажите, что мы не такие уж плохие, как он думает. Не все, во всяком случае. Скажите, что я все сделаю, чтобы у них там чуток получше стало. А еще скажите, что я написал все это из–за него. Пусть он там, в своем будущем, прочитает. Нескладно немного, но как сумел, так и написал. Вдруг чего важное про нас поймет. Полюбить не полюбит, конечно. Но, может, хотя бы ненавидеть перестанет.
