Серебряный волк, или Дознаватель - Гореликова Алла

Карел оборачивается на скрежет засова, вздрагивает – и идет к двери. Навстречу…

Король врывается в камеру, и я холодею. Огромный: на голову, верно, выше Карела, и шире раза в полтора… а ведь Карел и сам не из мелких… Бешеные глаза на обрюзгшем багровом лице, оскал дикого кота… его изгрызла ненависть, думаю, он ненавидит – и он живет, и нет у него ничего, кроме всемогущей злой ненависти. Спаси нас Господь!

– А, так ты спутался с ворьем! – Он хватает Карела за ворот и трясет так, что у бедняги клацают зубы. – Или, может, с убийцами?! Может, ты уже сговорился с Подземельем?

Я кидаю отчаянный взгляд на капитана, стоящего у двери.

– Они безоружны, мой король, – почтительно говорит капитан. – Карел утверждает, что хотел только встретиться с королевой.

– Посреди ночи, – издевательски скалится Грозный… Нет, не Грозным надо его звать! Прошли те времена… Ныне ему больше подошло бы – Лютый.

– Сглупил, – всхлипывает Карел. – Побоялся, что днем, в открытую – не пустят…

– Да уж, глупить и бояться – это по тебе! – Король встряхивает сына еще раз и отталкивает. Карел врезается спиной в стену, охает. А Лютый поворачивается ко мне: – Так, а это что еще за рожа? Кто такой?

– Мой друг… – Карел, пошатнувшись, становится меж мною и королем – и вдруг падает перед отцом на колени. – Он пошел со мной только потому, что побоялся отпускать одного: на меня напали сегодня вечером. Как бы ни решили вы его участь, мой господин и король, позвольте мне разделить ее.

Я думал, король хоть интереса ради спросит, кому вздумалось нападать на опального принца! Но он только усмехается своей кривой усмешкой. И кидает с той же издевательской интонацией:

– Разделить, говоришь? А если – позорный столб и плети? Клянусь Господом, ты это заслужил!

Голос Карела вздрагивает:

– Я подчинюсь вашей воле, мой господин и король. Я готов ко всему, и да поможет мне Господь.

– А ты? – Лютый смотрит на меня хищным взглядом. – Ты тоже готов ко всему? Ради этого вот слизняка?

Плохо ты знаешь своего сына, думаю я.

– Не припомню такого закона, чтобы дворянину полагались плети без суда и следствия. – Я улыбаюсь в лицо Лютому. – Тем более – позорный столб. Когда суд? Я, прах меня побери, буду требовать для нас защитника.

Карел кидает на меня ошалелый взгляд. Капитан выразительно таращит глаза и стучит себя пальцем по лбу. А король… я бы сказал, что он звереет – если б до того в его облике было хоть что-то человеческое. Сам убьет, думаю, своею рукой. Прямо сейчас…

– Он прав! – Дверь открывается, и в камеру входит королева. Бледная и решительная.

– Ты-то что здесь позабыла?! – рявкает король.

– Уж я-то, хвала небесам, могу ходить по дворцу в любое время дня и ночи! И с каких пор сыну грозит позорный столб только за то, что он хотел говорить с матерью?

– С тех пор, как он ради этого влез по-воровски в чужой дом, – рычит король. – Проваливай, хватит с меня твоих соплей! Иначе, клянусь, я велю засадить тебя под замок!

– Матушка, лучше уйди, – вдруг говорит Карел. – Пусть все идет как идет, не вмешивайся, не надо.

– Во-во, – ухмыляется король, – послушай умного совета. Оставь мужские дела мне.

Королева замирает на миг… Ее взгляд обнимает нас с Карелом, как летний ветер, как теплая волна из золотых искорок… Она выходит молча, и я думаю: ее слово еще не сказано. А Лютый вновь оборачивается ко мне:

– Ты спросил, когда суд? Суд – мое слово. И приговор выношу я. Уже вынес. Ты готов на плети и позорный столб ради этого слизняка? Хочешь помилование? И место в моей страже? Только за то, что сам отсыплешь ему положенное? Я же вижу, ты – не трус, как он!

– Вот так, ваше величество? Вам нужны в страже люди, способные на предательство? – Капитан багровеет. Уж ему-то точно не нужны! Я снова улыбаюсь. Я вижу, как бесит Лютого моя улыбка… что ж, пусть. Ты не мой король. Я не стану перед тобой на колени. Гляди врагу в лицо и не отводи глаз… Не тебе, Лютый, ломать меня. Кишка у тебя тонка. – Нет, не хочу. Что Карелу, то и мне.

– Надо же, как тебе везет на друзей! – Лютый глядит на сына и кривится. – «Что-Карелу-то-и-мне!»

– Верно, везет… – Наверное, Карел усмехается. – Должно же мне хоть в чем-то повезти.

Раз уж так не повезло с отцом, продолжаю мысленно. И Лютый, видно, тоже… Он рявкает:

– Почему ты тогда не на коленях, «Что-Карелу-то-и-мне»?

– Потому что он сглупил, – отвечаю я. – Он понадеялся на отцовские чувства. Встань, Карел. Пожалуйста.

– Он? – Король смеется – страшным, коротким и хриплым смехом. – Он встанет, как же! Боже мой, и это ничтожество я называл сыном! Ты не видишь, с кем связался?! Он сейчас сапоги мне будет вылизывать! Слышь, ты, сопля! Скидываю по пять плетей за каждый сапог!

Карел встает. Шатаясь, отходит к стене, опирается о нее плечом. Глухо произносит:

– Я ошибся, да. Я самый что ни на есть настоящий безголовый балбес. Но, клянусь Светом Господним, больше я этой ошибки не повторю. Я запомню урок. Пусть будут плети, мой король.

– Ты слышал приговор, сэр Оливер. Позаботься, чтобы к утру все было готово. Я не желаю терпеть у себя эту мразь дольше необходимого. Утром – к столбу, вечером – плети. А потом – вон из столицы обоих. Проводи до ворот и дай пинка, а если вернутся – пусть пеняют на себя.

– Слушаюсь, мой король.

– Да подбери палача поуверенней. Я приду и, если замечу слабину…

Лютый разворачивается на каблуках и выходит.

– Свет Господень! – Капитан качает головой. – Мог ли я подумать…

– Руки хоть развяжите, – прошу я.

– Да, конечно! – Капитан разрезает веревку на руках Карела. – Разворачивайся, парень. Как хоть звать тебя, «Что-Карелу-то-и-мне»? Прости, запамятовал я…

– Серега… Сергей.

– Теперь запомню. Карел, мальчик мой, что я могу для тебя сделать?

– Палача поуверенней… – Карел горько смеется. – Позорный столб, Свет Господень!

– Теплую одежду и немного еды в дорогу, – говорю я. – К воротам, вместо пинка. Оружие и лошади будут. Мы и так собирались уходить.

– И передайте матушке, чтобы не злила его! – Карел трет запястья, опустив глаза. – Я боюсь за нее. Если с нею что-нибудь случится… тогда я возненавижу своего короля, а это неправильно. Идите, сэр Оливер… вам пора, у вас много дел на эту ночь. Спасибо, что развязали.

– Мальчик мой… мой принц! Нечистый меня раздери, как бы я хотел… – Сэр Оливер машет рукой и выходит. С визгливым скрежетом становится на место засов.

Карел садится на пол, роняя руки на колени. Говорит:

– Хоть бы выдержать.

Я пристраиваюсь рядом – боком к нему, чтобы видеть лицо.

– Ты сомневаешься в себе?

– Еще бы!

– Не сомневайся. Это главный секрет, Карел, – даже и не думай сомневаться. Конечно, мы выдержим. Ну… да, придется туго. Но кто мы будем, если не сможем выдержать?

Карел смеется – коротко, хрипло и страшно:

– Помнишь мэтра Рене? Символику наказаний?

– Думаешь, я слушал эту чушь?

– Позорный столб – крайняя степень бесчестья. Даже для простолюдина. А дворян, приговоренных к позорному столбу, за всю историю Таргалы было всего трое. Я помню их имена… А теперь к ним прибавится мое.

– И за что их? – спрашиваю я.

– Предательство… трусость на поле боя… клятвопреступление…

– А тебя – за что?

Карел молчит.

– Четвертый дворянин Таргалы, приговоренный к позорному столбу, всего лишь искал спасения для своей страны. Я горжусь, Карел, что стану завтра рядом с тобой. Веришь?

– Да, – шепчет Карел.

– Я выдержу, клянусь в том Светом Господним. Ни на миг я не пожалею, что пошел с тобой.

Карел поднимает голову, всматривается мне в глаза отчаянно больным взглядом. Верь, думаю я. Сможем. Не сложней, чем «играть героя»… Жаль, ты не знаешь, – а рассказывать не время и не место.

– Тогда я тоже клянусь… – Он запинается, сглатывает. – Клянусь принять твердо все то, что принесет мне завтрашний день. Клянусь… я не поддамся! Я не слизняк и слизняком не стану. Пусть он думает обо мне что хочет – но у меня есть мать, и ей не придется краснеть за сына.