Андрей Ветер - Волки и волчицы
— Почему ты, рождённый галлом, поклоняешься не своим божествам, а какой-то сирийской богине? Объясни мне!
— Разве дело в имени, господин? Ты и многие другие называют её сирийской богиней. Люди любят давать имена всему, что их окружает, чтобы было легче пользоваться вещами. Когда нечто получает имя, оно становится как бы доступнее, понятнее, привычнее. Но у божества не может быть имени, ибо оно не предметно. Греки считают, что Атаргатис есть их Афродита, другие смешивают её с Деркетой. Вы, римляне, называете её сирийской богиней. Пусть так. Храм Атаргатис — самый большой в Сирии, я видел его и был поражён его размерами. В моей стране нет таких святилищ. Но это ничего не означает. Размер храма не сделает богиню более могущественной или более слабой. Не из-за этого я поклоняюсь ей. Да и не ей вовсе я служу. Раскрашенная деревянная фигурка, которую мы возим за собой, лишь символизирует силу, помещённую в женское тело. Это символ плодородия и бесконечного возрождения.
— Ты любопытно рассуждаешь, галл. Я бы с удовольствием взял тебя с собой, чтобы беседовать вечерами, так как путешествующий со мной раб глуп.
— Ты сам выбрал его себе в спутники, господин, — Галл покачал седыми космами. — А мне не для чего странствовать с тобой. Я уже не раз бывал в Британии.
— Откуда тебе известно, что я направляюсь в Британию? — вздрогнул Траян.
— Разве это тайна? Разве ты скрываешь от небожителей свои мысли?
— Быть может, владыкам Олимпа и ведомы мои мысли, но ты-то простой человек, — подозрительно сощурился Траян.
— Ты пришёл из великого города, римлянин, но ты более невежествен, чем многие рабы, хоть и считаешь себя образованным гражданином. Я поклоняюсь Богу, а ты — лишь статуям богов. Кому же из нас двоих будут открыты тайные замыслы, как ты думаешь?
— Что ты позволяешь себе говорить, жалкий старик? Я отрежу тебе твой поганый язык, чтобы напомнить тебе о твоём месте!
— От этого моих знаний не убудет, а твоих не прибавится. Да и знаешь ли ты, где моё место, римлянин?
— Ты произнёс это так, словно тебе известны моё место и мой путь, — чуть спокойнее ответил Траян. Ему стало не по себе от уверенности седовласого варвара.
Старик без всякого смущения шагнул к Траяну и приложил ладонь своей левой руки ко лбу римлянина. Смотревший на эту сцену со стороны раб Тразил чуть язык не прикусил от удивления: нищий бродяга с размалёванным лицом бесцеремонно трогал его холёного господина!
— Земля Британии станет твоим последним пристанищем. Там родится твоя дочь. Туда приедет твой сын, но уже не застанет тебя. Сейчас ты боишься многого, в том числе и чужих стран, римлянин, так как многого желаешь, на многое рассчитываешь, на многое надеешься. И вот мой тебе совет — перестань надеяться, и твой страх исчезнет. Главная причина надежды и страха кроется в неумении людей принимать настоящее и в привычке засылать свои мысли далеко вперёд. Зачем тебе знать будущее? Такое знание не придаст тебе сил. Ты не готов к этому… Но помни: тебе следует сторониться женщин, ты слишком падок на них, жажда женского тела может сгубить тебя…
Траян качнулся, ощутив мягкое кружение головы, и поспешно открыл глаза, испугавшись, что упадёт. Он готов был поклясться, что галл всё ещё держал свою ладонь на его голове, но старик уже отступил и медленно шагал к своим спутникам, дующим в свирели.
Несколько минут спустя шум плясок нарушился топотом копыт и возгласами всадников, грубо прогонявших с дороги жалких служителей женского идола.
— Посторонитесь, бродяги! Уступите путь благородному римскому гражданину и посланнику военачальника галльских провинций!
Траян к неожиданной радости узнал в первом из наездников, облачённом в запылённые военные панцири, своего давнего друга по имени Луций Длинное Копьё. Его сопровождали пять конников в полном боевом убранстве.
— Неужели я вижу перед собой благородного Траяна? — воскликнул Луций, заметив римскую тогу среди деревенских простеньких одежд. — Приветствую тебя! Но чем провинился ты перед небожителями, что попал в эти далёкие от Рима края? И что за вид у тебя? Где твоё пышное сопровождение? Я вижу лишь одного раба на муле и твою лошадь. Да ты ли это, баловень Траян по прозвищу Прекрасноликий? Куда девался привычный для тебя караван сопровождения?
— Здравствуй, Луций! — Траян приветственно поднял руку. — Как видишь, и я попался на коварные уловки Фортуны. Клавдий отправил меня, а точнее, сослал в Британию записывать всё, что там происходит, чтобы в дальнейшем он мог присовокупить эту хронику к его нескончаемой «Истории Рима». Я принял решение уже в дороге готовить себя к настоящей походной жизни. Признаюсь, нелегко отказываться от изысканных привычек.
— Однажды чья-нибудь рука капнет Клавдию яду в вино, и нам не придётся выполнять его дурацкие указания, да простит меня Геркулес за мою несдержанность.
— А ты направляешься в Рим?
— Да, у меня важные донесения в сенат.
— Давай, мой друг, посидим в этой жалкой таверне, прежде чем я отправлюсь в дальнейший путь, и выпьем деревенского вина, — предложил Траян давнему знакомцу, не в силах скрыть радости от столь неожиданной встречи. — Обстановка тут ужасная, но вино хорошее. Я не успел покинуть Рим, а уже тоскую, — выражение радости на лице Траяна сменилось печалью, когда он оглянулся на грязную улицу, посреди которой бесновались служители сирийской богини. — Не знаю, как я выживу в варварской Британии.
— Там скверно, там всегда скверно. Думаю, у тебя не будет времени тосковать, когда ты попадёшь на Альбион[13]. Ты легко усвоишь, что самая тяжкая поклажа во время военных действий — это привычка к хорошей жизни.
— Ты хорошо знаешь варваров? Какие они?
— Я знаю галлов и германцев. Они странные люди, мой друг. Совсем не похожи на нас. Говорят, что бритты такие же. Они режут свои тела, когда хотят выразить почтение к умершим, раскрашивают лица разными цветами, отправляясь в бой, иногда сражаются раздетыми догола, заплетают волосы в косы, не бреют бороды. Они утверждают, что их жрецы понимают язык животных. Что же касается воинского дела, то воюют они отчаянно, но совершенно не признают дисциплины, я бы сказал, что они испытывают к ней чуть ли не отвращение. Своей храбростью они превосходят кого угодно, равно как и своим темпераментом, а их хвастливость и безграничное тщеславие приводит к нескончаемым раздорам.
— Странные люди.
— Очень странные. Двум вещам варвары придают особую цену — умению сражаться и умению красиво говорить.
— Неужели в своих речах они превосходят наших ораторов?
— Наши ораторы кладут в основу своих выступлений строгую логику, а дикари — страсть. Поверь мне, Траян, страсть превыше логики. Пока мы холодно рассуждаем, они дают волю чувствам. Они не похожи на нас, их трудно понять. И ещё они танцуют…
— То есть?
— Танцуют перед боем. Пляшут вокруг костров, поют песни. Говорят, что они соединяются с колдовскими силами при помощи своих плясок. Я видел много разных варварских племён, и этим они все похожи друг на друга, — Луций сладко потянулся, и по его лицу стало видно, насколько рад он был короткой остановке.
— Какая же сила может сравниться с нашей выучкой, нашей организованностью, нашей техникой? Никакие варварские танцы не могут тягаться с нашими машинами для тарана. Луций, мне смешно слышать от тебя такое.
— Ты не понимаешь меня, а жаль. Тебе предстоит познать это на собственном опыте, и молись всем богам, римским и варварским, чтобы их власть и благосклонность к тебе имела силу и на туманном Альбионе.
— Я вижу, ты не очень воодушевлён собственными военными подвигами на диких землях.
— Через год-другой я приму тебя в моём доме в Риме и с удовольствием послушаю, как ты делишься с друзьями своими впечатлениями о Британии… Если, конечно, ты вернёшься живым…
— Луций, ты говоришь так, будто меня ожидает там верная смерть, — нахмурился Траян Публий.
— Меня прозвали Длинным Копьём не за размеры копья, а за то, что я хорошо владею им, мой друг, и всегда достаю им врага. Но даже моё мастерство не избавит меня от смерти. Смерть настолько же естественна, насколько естественно рождение. Она — лишь часть жизни. Будь честен перед собой и признайся, что не тоска по форуму, по курии, по лишнему бокалу вина угнетают тебя. Ты тяготишься приближением опасной ситуации, приближением смерти. Ты боишься умереть, так что же теперь делать? Постоянно тосковать? Но разве такая жизнь не всё равно что смерть? Жизнь — как пьеса: не имеет значения, длинна ли она, а имеет значение, хорошо ли сыграна… Помнишь Туллия Марцелина? Ты хорошо знал его, мы вместе провели молодость. Так вот он очень быстро состарился от тяжкого недуга и решил не терзать себя. Туллий подарил рабам по небольшой толике денег и дал всем вольную, после этого ему приготовили горячую ванну, в которую он лёг и вскрыл себе вены…
