Галина Тер-Микаэлян - Грани миров
После лекции посыпались вопросы, и лишь в десять минут восьмого усталая Ада Эрнестовна сделала, наконец, ассистентке знак, что пора сворачивать демонстрационные материалы. На прощание зарубежные товарищи пожали руку профессору Муромцевой и в один голос заявили, что счастливы были послушать ее лекцию, а Ада Эрнестовна каждому из них вежливо и устало улыбнулась.
Она уже подходила к своему кабинету, когда ее догнала запыхавшаяся секретарша:
— Ада Эрнестовна, вам во время лекции звонили из дому — просили перезвонить.
Ада Эрнестовна механически набирала номер своего домашнего телефона, а ее мысли все еще витали в аудитории. Вспоминая град сыпавшихся на нее после лекции вопросов, она с удовлетворением думала: «Судя по тому, чем они интересуются, их работы отстали от моих лет на пять, а то и больше».
— Ада, — голос невестки, прозвучавший в трубке, заставил ее вернуться в реальность, — я ухожу на дежурство, на ужин котлеты — в кухне на столе целая сковородка, я и на завтра нажарила. Пока все горячее, я в холодильник не убираю, но ты поешь, а потом спрячь, не поленись, а то до утра протухнет.
— Ладно, — Ада Эрнестовна вдруг почувствовала голод и вспомнила, что обедала в половине второго, а теперь уже был восьмой час. — Петя не звонил?
— Только что звонил — прилетает рано утром. Так не забудь спрятать котлеты, когда поешь, слышишь?
Войдя в квартиру, Ада Эрнестовна прежде всего сбросила туфли на высоких каблуках, сунула ноги в мягкие красные тапочки, и тут взгляд ее упал на стоявшую в углу сумку.
«Сережа? Приехал? И наверняка приехал не один, а с этой своей — как, бишь, ее? — новой красоткой! И Петр тоже хорош: „Не вмешивайся в его дела, это его жизнь, а не твоя!“ Нет, один раз я Петьку послушалась, не стала ему ничего говорить, а теперь уже сама буду решать, что мне делать! Мало того, что этот паршивец поставил меня в такое неловкое положение перед родителями Вали, так теперь еще и… Нет, я ему все выскажу!»
От возмущения внутри у нее все кипело, и даже чувство голода ушло куда-то на задворки. Подняв валявшуюся в углу сумку, она решительно направилась в комнату брата. Дверь была слегка приоткрыта, и Ада Эрнестовна, бесцеремонно заглянув внутрь, убедилась, что Сергей один. Она удовлетворенно вздохнула, но тут же в душе у нее шевельнулось беспокойство — брат лежал лицом к стене, натянув на голову одеяло, и даже не повернул голову на звук ее шагов.
— Сережа, ты спишь?
Он не спал, но меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить с сестрой. Ада Эрнестовна нерешительно потопталась на месте, прислушиваясь к дыханию брата, потом подошла к нему и легонько коснулась губами лба — нет ли температуры. Лоб Сергея был влажный и прохладный, а сам он, приоткрыв глаза, сердито дернул головой и буркнул:
— Можно вообще человеку спокойно поспать в этом доме? Чтобы никто тебе не щупал лоб и не совал в рот таблетки?
— Да ради бога, хоть всю жизнь проспи! Возьми свою сумку, чтобы не валялась в прихожей под ногами, — выпрямившись, обиженно ответила старшая сестра, поставила в угол сумку и, сердито поджав губы, отправилась на кухню.
Поскольку выяснилось, что младший брат вернулся один, ей вновь захотелось есть. Налив себе чаю, она рассеянно жевала бутерброд с котлетой и думала:
«Скорей всего, до него дошло, что за фифа эта девица, и он принял разумное решение. Расстроен, конечно, я вижу — он и в детстве, когда очень переживал, то ложился носом к стене и натягивал одеяло на голову. Ничего, что ни делается, все к лучшему, а ему хороший урок. Нужно позвонить Синицыным — в воскресенье пусть приходят, как ни в чем ни бывало».
Придя к этому решению, Ада Эрнестовна успокоилась, выкурила сигарету, а потом отыскала в висевшей на стене «аптечке» снотворное и проглотила две таблетки. Она хотела уже отправиться спать, но увидела пришпиленный к кухонной двери листок бумаги с выразительной надписью «Спрячь котлеты!» и вернулась за сковородкой.
Сергей слышал, как сестра возилась в прихожей, где стоял холодильник, потом в ее комнате хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. Он прижался лбом к стене, его слегка подташнивало, но что такое неприятные ощущения в желудке по сравнению с терзавшим душу мучительным чувством стыда! Надо же, как легко и примитивно его одурачили — словно неразумного пацана! Внезапно перед глазами встало лицо Лины, хрипловатый голос страстно и нежно прошептал: «Сереженька!», и от пронзившей с ног до головы боли, оттого, что не удалось прогнать это лицо и этот голос, ему стало еще горше, еще стыднее.
«А я тебя ждала… Я ждала тебя».
Облик Лины таял, расплывался в воздухе. Сергей протянул руку, чтобы удержать ее, сделал над собой усилие и открыл глаза. Было светло, ходики на тумбочке показывали семь часов, и он, не сразу отойдя от странного сна, понял, что уже утро.
— Я ждала тебя позже, — говорил за стеной счастливый голос Златы Евгеньевны, — специально договорилась, чтобы меня пораньше подменили на дежурстве, думала, забегу домой, возьму машину и поеду в аэропорт тебя встречать.
«Петька приехал, — сонно сообразил Сергей, — это они в его кабинете разговаривают. Ну их, никого не хочу сейчас видеть — начнут расспрашивать».
Расспросов ему сейчас хотелось меньше всего, поэтому он лежал, стараясь не шевелиться — любой изданный им звук мог быть легко услышан в кабинете за стеной. Дело в том, что еще в начале двадцатого века его комната, кабинет Петра Эрнестовича и часть прихожей составляли единое целое — большой бальный зал. Перед началом первой мировой войны хозяин дома уехал в Париж, сдав квартиры на верхних этажах нескольким молодым семейным парам — в том числе, молодым супругам Муромцевым. После революции к овдовевшему Эрнесту Александровичу приехала из Казани сестра Надежда с многочисленным семейством, и решено было приспособить огромный зал для житейских нужд — тем более, что устраивать балы в ближайшее время тогда никто не планировал.
Помещение разделили на три части двумя фанерными перегородками, прихожая стала больше за счет отошедшей к ней части зала, а из остального получились очень уютный кабинет и примыкавшая к нему спальня. Разделявшую их фанеру обклеили обоями, как обычную стену, но от этого она не перестала быть фанерой, и слышимость между двумя «самодельными» комнатами была идеальной.
Именно поэтому, если у Сергея гостила Валя Синицына, Петр Эрнестович тактично забирал свои бумаги из кабинета и удалялся работать в их с женой спальню. Ада Эрнестовна уже вынашивала грандиозную идею в дальнейшем превратить кабинет в детскую, откуда счастливым родителям — Сергею и Вале — слышно было бы каждое движение их малыша. Разумеется, планы свои она в присутствии младшего брата не обсуждала, чтобы «не будить в нем зверя», но по отдельным намекам Сергей о них прекрасно догадывался. Теперь ему вдруг припомнилось хитрющее многозначительное лицо старшей сестры, но стало не смешно, как обычно, а тошно и тоскливо.
«Дадут они мне поспать или нет? Шли бы обсуждать свои дела на кухню. Стукнуть им, что ли по стенке? Да нет, не стоит — тогда они уж точно прибегут на меня поглядеть, и прощай, покой. Хоть бы мне вообще никогда никого больше не видеть!».
— Нас сегодня совершенно неожиданно разбудили в два часа утра и предложили вылететь ночным рейсом, — бодро говорил меж тем по другую сторону стены-фанеры Петр Эрнестович, — очень вежливо, конечно, даже отвезли в аэропорт. А в Москве сразу пересадили на дополнительный рейс до Питера, и вот я перед тобой.
— В связи с чем это такая спешка, вы спросили? — изумилась его жена. — Зачем было вытаскивать вас из постели ночью, если у вас были билеты на утренний самолет?
— Солнышко, какое это имеет значение? — рассмеялся он. — Пусть этим занимаются те, кому положено, а я еще буду забивать себе голову! Ты же знаешь, что наши гэбэшники всегда мудрят непонятным образом. Хорошо еще, что нас из Союза в Берлин на симпозиум выпустили, а то помнишь, как в прошлом году в Москве у Томашпольского перед самым выходом на посадку без объяснения причин забрали загранпаспорт и велели возвращаться в Ленинград?
— Это когда он собирался лететь в Югославию?
— Ага. Летел и малость не долетел. Все думали, что он в Белграде доклад делает, а он в это время сидел у себя дома и стыдился нос высунуть. Потом целый месяц ходил как в воду опущенный и никому в глаза не смотрел. Так что я не в претензии, я только рад раньше попасть домой.
— Что тебе сделать на завтрак — кашу или пудинг?
— Попозже, родная, я не голоден — нас накормили в самолете и очень серьезно. Сядь, Златушка, на диванчик и отдохни после дежурства. Посиди тихонечко, а я на тебя полюбуюсь, пока распаковываюсь — соскучился.
Судя по тому, как переместился голос брата, Сергей понял, что тот уже повесил пиджак в старый комод дубового дерева, а теперь достает из чемодана и раскладывает на столе свои бумаги.
