Александр Карпенко - Гребцы галеры
— Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет — одному Богу ведомо. Как не кипятиться!
— Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?
Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что-то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.
— Опупел?
— Угу. Не я только. На, изучи.
Мышедоктор уставилась на полученный вызов.
— «Сывороточный гепатит». Ну, вообще — край! Дальше ехать некуда.
— Личное распоряжение старшего врача.
Рат что-то проворчала себе под нос. На букву «X», кажется. А может, и на «О». Но «X» там присутствовало. Однозначно.
Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра… Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда-то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп — спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.
А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, «чтоб пописать не забыли». Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.
Что у кого болело — с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.
Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, — что-либо вроде: «Болит нога пятый день» — или: «Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет». В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно — дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: «Не хотелось вас беспокоить». Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.
Одно время я практиковал, работая по каким-либо причинам на линии, такую методу — садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал:
— С головой своей, родной, не дружишь. Неужели невдомек, какой страшной опасности ты подвергаешь свое здоровье и саму жизнь, когда набираешь «03» в четыре утра? Я с восьми часов вчерашнего дня по этажам бегаю, двадцать восемь (двадцать четыре, тридцать пять — цифра образуется удвоением реального количества) вызовов обслужил, только-только прилег — через десять минут опять подняли. Теперь прикинь, как сейчас соображает моя башка и какое я в этаком состоянии лечение могу произвести. Еще добавь сюда личное к тебе отношение. Угадай с трех раз, какое оно?
Вы знаете, многих пронимало. А пару раз, пребывая в состоянии особо повышенной злобности, я общался с клиентурой и вовсе прямолинейно:
— Добрый вечер или утро — как кому. Бригада психиатрической перевозки. Какие есть жалобы?
Рты пациентов разевались шире моего кармана перед получением взятки.
— Зачем нам психическая?
— А нешто нормальные люди в такое время «Скорую» вызывают? Они пятый сон давно уже смотрят.
Тоже действовало недурно.
Один мой знакомый выдвинул как-то довольно рациональную идею: записывать на магнитофон то, что произносят бригады, получая тот самый вызов, и транслировать по радио в программе «Для тех, кто не спит». Жаль, никто и никогда не позволит это проделать. А зря.
— Тормозни на секундочку.
Растянувшаяся поперек капота начальница приоткрыла один глаз и стукнула хвостом, смахнув на грязный пол пару мелких бумажек.
— Куда это ты на ночь собрался?
— Вслух сказать или сама догадаешься?
— Обожди чуток, до равнины. Не ремесло это — на болотах потемну останавливаться. Ладно, если целиком сожрут, а ну как откусят что?
Чаек усиленно искал выхода. Едва только мы проскочили на пяток ярдов границу негостеприимного болотного сектора, я немедленно повелел Патрику тормозить. Тот послушно остановил вездеход и откинулся на спинку сиденья, тупо таращась отечными от недосыпа глазами в темень за лобовым стеклом. Люси перевернулась на спинку, одернула задней лапкой полу халатика и, откинув хвост далеко в сторону, зажмурилась дремотно.
Выбравшись из-за кустика, выволок из кармана сигаретку — перекурить на свежем воздухе, покуда стоим. При начальнице не слишком-то получается, не любит категорически. Да и водила мой, почуяв в лице доктора Рат союзницу, начал позволять себе критику в адрес некоторых злоупотребяющих никотином. Злодей! Покуда вдвоем ездили — помалкивал.
Присел на пенек близ теплой морды машины, дымлю неспешно. Виднеющаяся вблизи окраина болота на диво тиха. Никто не рычит, не жрет друг друга и не воет, пожираемый, леденяще. Лишь перебегают с кочки на кочку призрачно-бледные болотные огни.
Ты тоже не любила, когда я курил. Завидя, как привстаю, чтобы достать пачку, всегда задавала один и тот же вопрос:
— Оно тебе сильно нужно? — и тянула к себе. Оказывалось — не нужно. Находилось дело поинтереснее, чем пускать дым. Когда спохватывался, что так и не покурил, порой проходило несколько часов.
Злая и жестокая штука — время. Мы вместе — и его песок пересыпается вниз с потрясающей скоростью. Не успели встретиться, обняться, перемолвиться уже пуста стекляшка колбы, пора провожать тебя на вечернюю электричку.
А не видимся — оно тянется и тянется мягкой резиной бесконечно пережевываемой жвачки. Встречаемся в понедельник — уже с субботы не знаю, куда себя деть. Брожу из угла в угол бессмысленно, все из рук валится, ничем занять себя не могу. Как его скоротать? Каким тумблером щелкнуть, чтобы выкинуть два дня?
Безжалостно время. Беспощадно.
Тебе воскресным утром уезжать с семьей в отпуск, мне тем же вечером — в командировку. Накануне, оба поглощенные сборами в дорогу, не виделись. А прощались в пятницу. Долго-долго не находили сил оторваться друг от друга. Расстаться — что кусок от себя отрезать.
В день отъезда меня подбросило с постели, едва занялся рассвет. С трудом дотерпев до времени, когда уже не слишком неприлично кого-нибудь разбудить, ринулся к телефону.
Ты сказала «до свиданья»,
Не «прощай». Но я уверен,
Целый месяц ожиданья
Вечность без тебя. И вижу:
Будут лишь воспоминанья
О тебе. Тебя не будет.
Это срок, что зря потерян.
Мне останется на память
С запахом твоим одежда,
Положу ее поближе,
Чтобы каждый день касаться.
Мне останется надежда:
Пусть не скоро, но вернешься,
Мы сумеем повстречаться,
Я тебя еще увижу.
Твой голос дрогнул:
— Спасибо, Шура. Господи, до чего хорошо…
Целый день я дергался поминутно на каждый взбрех моих собак. Меня не покидало чувство, что вот сейчас за калиткой окажешься ты. Открою — услышу: «Я осталась…»
Что бы я с этим делал? Мы же не свободные люди, ежишка…
Прибыв утром в чужой город, немедленно бросился к ближайшему таксофону звонить тебе — а вдруг действительно осталась? Конечно же нет. Со странной смесью разочарования и облегчения сломал пополам исчерпанную карточку и пошел заниматься делами.
Мы шутя называли этот месяц «генеральной репетицией», имея в виду предстоящую разлуку. Уже совсем недолго оставалось пробыть нам вместе после твоего возвращения из поездки. Кто мог знать, как оно на самом деле обернется?
Надолго — не навсегда. Человек жив надеждой. Отбери надежду — что у него останется? Что теперь осталось у меня?
Чуть не вскрикнул от мягкого прикосновения к голой коже руки. В голове вспыхнуло: «Пришла!» Шура, не будь настолько сумасшедшим.
Поворачиваюсь: гость желанный. Гибкое кошачье тело грациозно замерло подле меня, легко касаясь плеча. Огромные глаза гостьи горят в темноте льдисто-синим неровным пламенем.
Та, Которой Принадлежит Ночь. Волшебное существо, как и я, не рожденное в этом мире. Ее могущества не хватает, чтобы вырваться отсюда, — такая же, по сути, пленница. Одинокая, несчастная и потерянная, невзирая на всю ту силу, которой владеет. Обладательница сотен имен, данных ей разными народами в разных мирах и временах.
Я обращаюсь к ней по-своему, называя ее Линой. Она напоминает мне тебя, такая же сильная, гордая и независимая с виду, а внутри — просто мягкая, слабая женщина, ищущая опоры и тепла.
Обнимаю шею хищницы, утыкаюсь лицом в короткий серебристый мех, пахнущий непривычно резковато, но приятно.
Как я любил твой запах! Ты умела пахнуть потрясающе замечательно. Должно быть, завяжи мне глаза — сумел бы разыскать в любой толпе по неповторимому аромату твоей кожи…
