Александр Зорич - Клад Стервятника
Под могучим ударом Гордея вылетел первый кирпич. Мы вложили в пролом какой-то стальной брус, напоминавший старую заржавленную гардину. Поднажали, выдохнули — причем Анка повисла на этом импровизированном рычаге вместе со всеми — и наконец разворотили стену.
Первой в пролом проскользнула Анка, за нею поспешал Гордей. А я, как самый опытный член команды и лицо материально заинтересованное, последовал за ними, кряхтя и обдирая локти с коленями.
В помещении имелось аварийное освещение — вот это новость так новость! Гордей в перекрестье двух лучей наших фонариков покопался в силовом щитке, затем с чувством щелкнул тумблером — и в зале зажегся свет.
— Мать честная, — расплылось добродушное лицо очкарика В восхищенной, почти детской улыбке.
Перед нами ровными рядами до потолка высились книжные стеллажи. Это была библиотека.
Мне показалось, что я вдруг вернулся сразу на десять лет назад и теперь очутился в библиотеке клуба моей родной воинской части № 019,62. Те же полки и стеллажи, знакомые до боли картонные квадратики с карандашными буквами алфавитной каталогизации и бесконечные ряды запыленных книг, собраний сочинений классиков, сборников, журнальных подшивок. Даже горы старой, подготовленной к списанию литературы были так же сложены у дверей стопками, ненадежно перевязанными бечевой.
Но в этой библиотеке буквально все, от пола до потолка, покрывал рыхлый зеленоватый налет невесть чего. Будто искусственным снегопадом приятных глазу тонов присыпало книжные стеллажи, несколько столов читального зала и кипы старых газет (кажется, еше времен советской империи).
А за столом выдачи книг на абонемент на стуле библиотекаря сидел полуистлевший труп, сложившийся почти пополам так, что уронил коричневую птичью голову на длинный яшичек открытой картотеки. Это была литера «3», и я отчетливо разглядел у виска мертвеца карточки с фамилиями авторов: «Зорин», «Зорипов» и еще чьей-то короткой, но показавшейся мне и смутно знакомой.
Гордей тем временем взял пробы зеленого налета, осторожно понюхал, помахав на расстоянии растопыренными пальцами, и озадаченно хмыкнул.
— По первому впечатлению это — книжная пыль. Аллерген, необычный окрас пигмента, чересчур рыхлая органолептика, это понятно. Но по сути — действительно книжная пыль.
После этого заявления Анка, сославшись на сильную аллергию «имен-но к эт-той пыли», поспешно отправилась назад, к отцу. Мы проводили ее задумчивыми взорами, как две коровы в поле.
— Ты поверил? — с сомнением спросил я.
— Нет, конечно, — вздохнул Гордей. — Но что ты хочешь, Гоша? Она уже достигла своей цели. А с нами сейчас только из вежливости. И еще — как говорится, за компанию.
— Небось сейчас станут делить свой «синтезатор», — мстительно произнес я.
— Оставь, — махнул рукою Гордей. — Им есть о чем поговорить и без мифического клада старого, выжившего из ума сталкера.
— Ты тоже веришь, что клада не существует? — тихо спросил я.
Он медленно покачал головой.
— Я видел мертвого излома после того, как он ударил тебя в грудь. Поверь, Гоша, еще никто в целом свете не выжил после этого. А карта тебя спасла. Это просто невероятно. Я уже начинаю думать, может, она и есть — клад? Сама карта?
— Ага. Если прикрывать ею попеременно то грудь, то голову, то задницу, — горько сказал я. — Как ту соломку, которую нужно вечно носить с собою, чтобы подстелить в нужном месте. Если, конечно, успеешь.
Я со злостью рванул на себя ближайший ящик картотеки и выхватил оттуда первую попавшуюся карточку. Кажется, это было академическое пособие по гражданской обороне. Вроде «Как вести себя после ядерного взрыва, оказавшись в зоне радиационного поражения». Под редакцией какого-то академика Огрехова. И с неизменным штампом «Пропущено военной цензурой».
Потом долго смотрел на этот кусочек картона невидящим взором, чувствуя, как туман застилает мне глаза.
Этот каталог, эта библиотека, весь этот виварий со всем остальным Агропромом-2 — да что там, вся эта гребаная Зона были сейчас моими Ватерлоо. Местом моего личного, сокрушительного поражения.
Пальцы сами разорвали ни в чем не повинную картонную карточку. И швырнули на пол. На поле проигранного мною боя.
Впереди ждал Стерх, и это значит, будущего у меня уже не оставалось. Ни светлого, ни серого, ни в крапинку.
Еще несколько дней, и за мою жизнь никто не даст и ломаного гроша. И карты Стервятника за нее никто не даст, каким бы универсальным щитом она ни стала для своего владельца. Великий и могучий Защитник в формате А4, угу.
Шаткая надежда, пусть и призрачная, пусть и во многом придуманная мною самим, рухнула. Увы, из иллюзий не выстроить долгой и счастливой жизни. Последняя из двенадцати труб хрипло проиграла отбой всем моим планам. А значит, приходит время тромбона. Полного и окончательного тромба.
И бафли тебе будут, Гоша Трубач, и саталлар, и полная тигында! Да канца!
Тонкие, сильные пальцы, перепачканные в зеленоватой пыльце, медленно подняли кусочек картона.
Поднесли к моим глазам.
И я воочию увидел, как на нем исчезают буквы и собранные из них слова.
Исчезали выходные данные, рассыпалось количество страниц, таяла краткая аннотация, гибла прямо на моих глазах братская могила редакции составителей пособия. Один лишь академик Огрехов продержался дольше всех, пока и он не исчез с обрывка карточки, очевидно, переместившись в какую-то следующую, более уютную для него реальность.
Я наклонился и поднял с пола моего последнего боя вторую половинку карточки. Она тоже была пуста. Потом я поднял голову и встретился с глазами Гордея. Как всегда умными, внимательными, пристальными.
И торжествующими.
После следующих двух часов бесконечных опытов, ошибок, прозрений и разочарований мы составили для себя полную опись клада Стервятника.
Гордей оказался прав: кладом была сама карта старого грифа.
Но не только она.
В глубине библиотеки мы отыскали множество пачек плотной чистой бумаги, по своей фактуре полностью идентичной той, на которую нанесли карту. Поэтому когда Гордей отыскал на стене скрытый тяжелым стеллажом знак безумного сталкера, мы даже не удивились. Потому что удивляться уже не оставалось сил.
Носатый гриф с голой шеей в куцем воротнике драных перьев хищно глядел, как мы раз за разом отрывали от чистого листа бумаги клочки и царапали их, рвали, поджигали. А также стремились уничтожить всеми другими возможными способами.
Пару раз к нам заглядывала любопытствующая Анка. Но мы были слишком заняты, и она, не понимая ни сути, ни принципа наших опытов, исчезала вновь. Мы же с Гордеем от души надеялись, что ее переговоры с отцом принесут какие-то важные плоды, необходимые сейчас каждому из них. Как больной, который нуждается в лечении покоем, доверием и твердой надеждой на будущее здоровье.
К тому времени, когда Анка заглянула к нам в третий раз, мы уже твердо знали, что вся бумага в этой библиотеке — такой же универсальный защитник, как и карта старого Стервятника.
Что у нее немало других, не менее значимых свойств.
Что зеленая пыль не имеет к этим свойствам никакого отношения, потому что без пыли бумага не теряет этих свойств, зато выглядит чище.
Если произвести любое механическое действие над любым фрагментом бумаги из этой библиотеки, будь то учетная карточка, страница из книги, чистый лист из запечатанных канцелярских стопок или обрывок плотной упаковочной бумаги от любой из трех массивных бухт, стоящих в дальнем конце зала, — происходит ее активация. Бумага становится чистой и гладкой, как новенькая, даже если минуту назад это была потрепанная страничка, рваная обложка или листок бледной машинописи.
После этого над бумагой из библиотеки можно провести одно — и единственное! — действие, которое моментально зафиксируется.
Что-то написать.
Надорвать краешек.
Поцарапать ножом.
И все, что еще предложит наша с Гордеем больная на голову фантазия.
После чего бумага сама фиксировала результаты механических или химических воздействий и защищала их от любых попыток стереть, вырезать, выжечь и прочая.
Также мы попробовали поджечь еще не активированный лист. Бумага сгорала, как любая другая, но пепел от нее хрустел под ногами стеклянистой коралловой крошкой и не думал ломаться, трескаться или рассыпаться. Даже под ударом автоматного приклада или тяжелого пресс-папье со стола библиотекаря.
Разумеется, активированная бумага защищала не только себя, но и любой объект, который она накрывала своей поверхностью. Этим объяснялась загадка руки Слона, извлеченной из зыби внутри карты; это было причиной и сломанной боевой конечности излома, и того, что аз еще есмь, а стало быть, реально существую.
