Мария Чурсина - Петербург 2018. Дети закрытого города
Оглянуться она не смогла бы, даже если бы очень захотела. Еще полквартала: мраморный силуэт памятника между кленами, знакомая вывеска продуктового магазина. Вете повезло: дверь подъезда оказалась не заперта изнутри.
Она бросилась пешком по лестнице, опасаясь, что лифт отключен. На пролете пятого этажа со ступенек поднялась темная фигура.
– Где ты ходишь? – Антон схватил ее за плечи. – Ты с ума сошла, да?
Прижимая к груди грязные туфли, Вета сжала зубы, чтобы не заплакать.
– Я… там что-то было. Что-то черное, вылезло из подвального окна и пошло за мной. Это не человек. Что это?
Антон отобрал у нее сумку, вытряс из бокового кармана ключи. И только когда дверь квартиры захлопнулась за ее спиной, сказал:
– Успокойся, не надо устраивать панику. Я уверен, что это поймают и уничтожат. Это сущность. Нельзя выходить на улицу по ночам.
* * *Дальше потянулись одинаковые дни. Небо, серое, как воды Совы, висело над домами, цепляясь за антенны и верхушки кленов. Вета вставала в шесть каждый день, без будильника. Она привыкла к тому, что постоянно хочет спать, и по дороге в школу закрывала глаза, лбом упираясь в поручень автобуса. Она ловила себя на том, что верх ее мечтаний – сидеть в полной тишине, бессмысленно глядя в пространство.
Одинаковые дни.
– Отчеты о воспитательной работе с классом! – прикрикивала Лилия на собраниях. Лилия нужна была для того, чтобы в мире оставалось что-то незыблемое. И Вета выводила каллиграфическим почерком: «Майский Арт прогулял урок математики. Проведена беседа. Успеваемость повысилась. Дементьев Валера пришел в школу в мятой рубашке. Проведена беседа. Стал одеваться аккуратнее».
– Вера, где твоя жилетка? Опять в стирке? Я с первого сентября ее на тебе не видела. Сегодня буду звонить родителям.
«Елизавета Николаевна, вы что за мазню устроили в журнале! Это официальный документ, между прочим». Очередные нападки Лилии. На такое главное – молчать.
С утра они рисовали стенгазету. Во вторую смену Вета приходила к ним на уроки.
– Что Тихонова, что краснеешь, стыдно? – в голос возмущалась математичка, глядя на мнущуюся у доски Аню. – Перед кем, интересно, передо мной или перед вашим классным руководителем?
Мероприятие в музее – Мир показывал восьмиклассникам фотографии строящегося Петербурга. Дети были притихшие какие-то, прибитые. Может, так же спали с открытыми глазами, как Вета. Серое небо висело над школой, как разорванное ватное одеяло.
Одинаковые дни. Однажды Вета замерла над стопкой контрольных работ и пришла в себя только оттого, что Роза толкала в ее сторону очередную коробку с печеньем – изрядно зачерствевшие сахарные звездочки. Она глотала их, запивая чаем, почти не чувствуя сладости.
– Запишите: гладкая мускулатура.
Пишет Руслана на первой парте, Алейд на второй. Вера делает вид что пишет. Аня рисует в тетради фантастические цветы, Валера мнет в пальцах оборванный с фиалки листочек. Нужно сделать ему замечание, чтобы окончательно не угробил цветы – наследство Жаннетты, – но нет сил. Вета сама почти спит, указкой тыча в развороченный кишечник манекена.
За окном автобуса по утрам – серое марево тумана, как будто небо опускалось на асфальт, а к полудню медленно поднималось выше, оставляя грязные клоки на ветках деревьев, на фонарных столбах. По вечерам огни Петербурга таяли в этом тумане.
В десять выключали свет во всех домах. Она приезжала в девять и торопилась, чтобы успеть хотя бы помыться. Есть она приспособилась в темноте. В темноте же по выверенной очереди она звонит восьмиклассникам. Трубки брали чаще родители – уставшие, нервные, дерганые, как и сама Вета. Она добивалась, чтобы они заглянули в комнату к ребенку. Они рапортовали: уроки сделал.
Они придумали эту любовь, они в нее поверили.
Это просто ее работа. Кто-то стоит с автоматом на вышке, а она добивается, чтобы мама Арта постучалась в дверь его комнаты. Иначе Арта завтра найдут мертвым.
Вета уже давно не бывала в своей квартире, и даже не вернулась за брошенной там зубной щеткой – купила новую. После музея ее часто забирал Антон, и в служебной машине вез домой. Они молчали, как будто застревая в двух разных пространствах. Вета наспех пролистывала учебник, чтобы хоть знать, о чем говорить завтра, на уроке в девятом классе.
Одинаковые дни.
«Двадцать третье», – выводил в тетради пятиклассник Слава, засевший за первой партой.
«Двадцать третье?» – поразилась Вета.
Лилия больше не говорила с ней лично. Покривила губы, разглядывая стенгазету, положенную по воспитательному плану, и молча отошла. Поздоровались восьмиклассницы, устроившиеся на подоконнике.
– Слезайте немедленно! – шикнула на них Лилия.
– Вера, где безрукавка? Давай я ее сама постираю, раз у тебя нет сил, – устало возмутилась Вета.
– А я в безрукавке! – похвасталась Алиса.
Серое небо висело, проткнутое верхушками кленов.
Глава 19
Темнота
Двадцать четвертое сентября. Служа другим, расточаю себя
– Это ненаучно, – согласилась Вета, разглядывая блики в чашке с чаем.
Щелк – выключили свет. Без мерного гула холодильника стало непривычно тихо.
«Десять вечера, – отметила она машинально, она всегда определяла время по этому щелчку, – пора по кроватям».
Вета услышала, как Антон садится на стул напротив, схватилась за горячий бок кружки.
– А что научно? – монотонно протянула она. – Научно – ставить эксперимент с контролем. Ты считаешь, я должна обращать внимание, например, на Арта и абсолютно забыть, например, про Аню? И посмотреть, как быстро она помрет? Это будет научно?
Антон многозначительно хмыкнул.
– Научно, – согласилась Вета сама с собой. – Но я так не сделаю.
Он повозил кружку по столу. Когда глаза привыкали к полумраку, заливавшему комнату, становилось спокойнее. Редкие фонари вдоль трассы тянулись ожерельем до темного горизонта.
– Так ты долго не продержишься, – повторил Антон фразу, с которой и начал разговор. Он, видимо, готовил ее и долго выверял, потому что повторял раз от разу, как единственный аргумент. – Ты и так еле жива. Ты вся бледно-синяя, я удивляюсь, как еще шевелишься. В таком состоянии долго не протянуть.
– И что делать? – задала Вета резонный вопрос. Больше всего в эти одинаковые серые дни она боялась забыть кого-нибудь, упустить, просто из-за того, что слипаются глаза и в руках не держится даже карандаш. И утром услышать страшную новость.
Она тогда часто-часто задавала себе этот вопрос: «что делать?» – и засыпала, не успев даже придумать мало-мальски приличный ответ.
Он рубанул ладонью воздух.
– Нужно понять… механизм действия. Не знаю, как это назвать. И вместо того, чтобы тратить силы, пытаясь обхватить все, нанести один точечный удар.
– Точечный удар, – усмехнулась Вета. – Пускай его ваши военные нанесут. Тоже небось шарятся, как слепые кутята. Ловят этих сущностей, которых сами же наплодили.
– Ну, это был несчастный случай, – примирительно проговорил Антон.
Она не специально уводила разговор в сторону, просто думать не было сил, а на языке остались только слова, уже придуманные или услышанные в сводках по радио. Говорили, что скоро испытания закончатся. Сейчас – просто небольшие технические неполадки, но вообще-то все под контролем Говорили. Весь сентябрь твердили одно и то же, пока от вечерних новостей у Веты не начало сводить ноющей болью зубы, и она выключала радио, не слушая возмущений Антона.
Затянувшаяся неизвестность давила на нервы. Даже до школы иногда доносились мерные удары и гул, будто ветер гулял в исполинских трубах. От него в окнах звенели стекла. Тогда Вета обрывалась на полуслове и отчаянно вглядывалась в окно, за которым эпилептически тряслись клены. Дети тоже оборачивались и тоже смотрели, стихали даже шепотки на задних партах. И не было в этом городе ничего страшнее их общей беспомощной тревоги.
Антон поскреб пальцами в затылке. На сером фоне окна Вета видела его сгорбленный силуэт над чашкой.
– Просто ты не знаешь. Надо узнать.
– Предлагаю: вызови Лилию на допрос, – усмехнулась Вета. – У вас тут разрешены пытки? Боюсь, без пыток она ничего не скажет.
Мигнули фонари над трассой – так бывало часто, они иногда даже гасли на пару минут. Но без фонарей становилось совсем плохо. Тогда в темноте терялись привычные очертания предметов, и от беспомощности хотелось забиться в угол и зажмуриться, что есть сил. Человек – такое все-таки слабое существо. А новый человек?
Вета прижала холодные ладони к пылающим щекам.
