Андрей Русанов - Охотники на людей
Глава 3
По ту сторону окна, в легком свинцовом полумраке за карнизом музицировал сам Великий Дождь. Дивная мелодия была столь грустной, что капли слез маэстро нотами разлетались во все стороны, струясь по стеклу самым гармоничным музыкальным произведением, какое мне доводилось слышать в своей жизни. Окно моего зрительного зала было распахнуто настежь, и я сидел в удобном кресле, поглощая все великолепие и свежесть майской грозы.
Как давно я не бегал под упругими струями небесной воды, не ловил ртом теплые тяжелые капли, не раскрывал навстречу небу свои объятия, не стоял в луже с салатово–желтыми от пыльцы цветущих деревьев берегами. Как же давно я умер…
Последняя нота сыграна. Маэстро встал и поклонился.
Идеальная музыка рождает идеальную тишину: как в сказке все замерло на несколько минут, затем последовал взрыв аплодисментов – мириады кленовых носиков, подхваченных порывом ветра, взмыли во всплеске эмоций на высоту десятиэтажного дома.
Концерт, достойный тебя, человече…
Я лежу в кровавой луже, ледяные розги секут мое трясущееся мелкой дрожью тело. Холодная мокрая пелена застилает глаза. Повернув голову, я вижу небольшие розовые шарики, что катятся по багровой поверхности воды, уменьшаются и возникают с каждой новой упавшей каплей. Взрывы от ударов капель отдают грохотом в мозгу, а стеклянные брызги так красивы, что не оторвать глаз. Зрелище настолько завораживает, что мое сознание сливается с ним. И вот уже я сам капля, бьющаяся о тугую поверхность бесконечной реки со всей силой, заложенной во мне при рождении. Мир готов слиться со мной, но я не хочу этого, и уменьшаясь, растрачивая себя, качусь, качусь, качусь… Пока совсем не растворяюсь в наполненной звуками тишине.
Облако комаров, ежесекундно жаля, кружит над моими голыми ногами. Я вижу и ощущаю зудящие розовые бугорки укусов, но никак не могу до них дотянуться – руки удаляются в бесконечность. Комары сливаются в серую массу, которая медленно поглощает меня. Мне становится страшно…
Я сижу в удобном офисном кресле, милая девушка настойчиво предлагает мне на время ожидания чашечку кофе, я, улыбаясь, отказываюсь. Дверь на мгновение закрывается, чтобы затем снова открыться. Опять входит та же хрупкая девочка. Ее странный взгляд направлен куда‑то левее меня, на лице выражение страха и обреченности. Я поворачиваю голову, чтобы увидеть, что так ее напугало, и обнаруживаю крупного комара – таких в детстве мы еще называли «малярийными». Улыбаясь, я интересуюсь, что же с ним сделать, в ответ слышу едва различимое – «прогнать». Легкое движение, сжатие двух пальцев и насекомое повержено на пол.
В то же мгновение помещение меняется. Теперь это – заброшенная комната, заполненная оранжевыми отблесками огня. Мебель обветшала, изломана, обои оборваны и свисают с серого бетона лохматыми белыми лоскутами, на ковролине – слой прелых березовых листьев, мелких осколков и битого красного кирпича. Окна нет. За пустым проемом пылают руины незнакомого города. Черный пепел хлопьями летает в воздухе. Комната начинает кружиться, ускоряясь с каждым мгновением. Я теряю равновесие и лечу в пылающую бесконечность.
Дождь кончился. Мне тепло, я чувствую зудящую боль в руках, левой ноге. Я расслаблен, все тело вибрирует и гудит, словно небольшой генератор. Мне хорошо. Мне комфортно. Я закрываю глаза…
Словно в дымке, вижу старый, забытый Богом город, в котором я жил когда‑то давно. Неширокая улица обсажена деревьями, по обеим сторонам ларьки. Я иду к выходу из метро против людского потока, всматриваясь в лица людей. Лиц нет. Есть маски – восковые, из пластилина, маски без глаз, маски, на которых невозможно сфокусировать взгляд. Есть маски – нет лиц. Я пытаюсь отыскать глаза хоть у одной, но вижу лишь черные впадины, пустые, заполненные серо–коричневым туманом, глазницы. Глаз нет… Эти люди – всего лишь истлевшие изнутри пустые оболочки, покрытые паутиной. Они сливаются с тенями, они серые и лишены жизни…
Чем дальше я иду, тем страшней мне становится. И уже нет людей, а есть лишь светло–желтый зыбкий туман. Вдруг осознаю: я часть всего этого, я съеден, я не существую. И тогда что‑то, что еще живет в самой моей глубине, начинает с неистовым криком вырываться наружу сквозь гнилой трухлявый кокон, в какой я успел превратиться…
Лишь тихий шепот наполняет серый весенний воздух. По серому–серому небу медленно плывут серые–серые облака. Моросит серый дождь. За пазухой у меня суетится жирная серая крыса.
НЕНАВИЖУ КРЫС!
Я открыл глаза.
Слева от меня, на корточках, сидел одетый в грязное промасленное тряпье незнакомец лет сорока пяти–пятидесяти. Все бы ничего, но, во–первых, он шарил по нагрудным карманам моей одежонки, а во–вторых, это был не человек. С такими травмами человек жить не может. Он просто обязан умереть. Левая часть лица и головы этого создания представляла собой сплошное черное месиво, покрытое сухой коркой. Почерневший глаз блестел, бровь гноилась, покрывавший ее зеленоватый гной напоминал плесень. Запах тухлого мяса, исходивший от несчастного, вызывал желание разучиться дышать.
Мой мозг в который раз меня удивил. Безмолвный вопль «Зомби!» выплеснул в кровь дозу адреналина, которая смогла бы легко убить слона в Киевском зоопарке, меня же просто тряхнула судорога. Правая рука сжалась в кулак, совершенно случайно зацепив конец пики. Молниеносно я нанес два удара. От первого прут, как горячий нож в масло, вошел в бок, пробив тело насквозь и выйдя в районе груди. Вторым – проткнул бедняге шею чуть пониже челюсти.
Все произошло за считанные доли секунды, несчастный успел лишь вздрогнуть от неожиданности, когда я резко открыл глаза. Я солгал бы, если бы сказал, что на этом все и закончилось.
Очень скоро – я только‑то и успел, что подняться, скрипя зубами от боли, и пройти несколько метров до входа в подвал – «зомби» очнулся. Судорога, выгнувшая дугой его тело, выбросила вместе с кашлем из его искривленного болью рта добрый стакан черной жидкости.
Обессилев, я сидел, опершись спиной о деревянную дверь подвала, а в двух метрах от меня стонал и звал маму убитый мной неизвестный. Зрелище, скажу я, не для слабонервных. В паузах между стонами и мольбами о помощи он кашлял и, выплевывая сгустки черно–бордового цвета, пытался перевернуться, но мог лишь медленно крутиться на месте, перебирая и время от времени мелко суча ногами. Будь я в другом состоянии, я бы его добил – все же жалость мне еще присуща. Но это было не то стечение обстоятельств, не тот случай.
Я снял разодранный плащ – не будь его, все закончилось бы плачевно… Мертвец закашлялся и выплюнул хорошую порцию кровавой пены. Он явно не спешил умирать. Теперь в перерывах между конвульсиями он просто орал, и это гортанное «А–а-а–а!», смешанное с хрипами и бульканьем, каждый раз висело в воздухе невыносимо долго.
Со мной же все было не так плохо, как могло бы быть, но не так хорошо, как хотелось. Левая рука распухла – собака ее здорово «прокомпостировала», но кости на ощупь были целы. Благодаря тому, что я лежал на руке, словно спеленатой рукавами от рубашки и плаща, несколько глубоких рваных ран не кровоточили, хотя выглядели ужасно. На правой было несколько «легких» укусов, но мясо вырвано не было. Левая нога ныла чуть ниже колена, да немного саднил правый бок. Словом, если не обращать внимания на сильнейшую дрожь и слабость во всем теле, я очень неплохо отделался…
Лежавшее неподалеку тело еще раз конвульсивно дернулось, застонало, выдало в мой адрес смесь проклятий, мата, хрипов и крови. Я же думал лишь о том, когда «оно» все‑таки сдохнет.
Сдохло «оно» не скоро. Не знаю, по какой причине этот человек или не человек не умирал. Но я не слишком хотел это знать – я был занят собой.
Кусок рубахи, веревка, немного подорожника, тысячелистник… Больше ничего… Ничего хорошего… Ткань, закрывшая раны, веревка, намотанная виток к витку поверх, растения – пусть даже и подходящие для такого случая. Это не панацея, а всего лишь отсрочка… Игра в рулетку с удачей. Рваные раны от укусов, грязь… Вполне достаточно в таких условиях. Это почти неминуемая смерть. Не надо быть врачом, чтобы понять, насколько ничтожны мои шансы.
Медленно и неотвратимо текло время, приближая темноту ночи. Подвал все еще был слишком опасен, и мне пришлось искать другой более безопасный ночлег. Нет, я не привередлив, я довольно быстро адаптируюсь к самым разнообразным ситуациям, местам и запахам, но этот подвал источал запах смерти, и интуиция подсказывала мне, что лезть туда не стоит, особенно теперь, когда я в таком плачевном состоянии. Неужто не найдется хоть один подпол, хоть что‑то еще на пепелищах?
Озарение пришло, когда я уже отчаялся найти ночлег: РУССКАЯ ПЕЧЬ! Внутри достаточно места для взрослого человека. Вокруг их много стоит, подпирая трубами небо! Почему нет? Осталось только найти хоть одну заслонку… Не хочу же я стать начинкой в каменном пирожке. По крайней мере, легкодоступной начинкой. Мне долго не везло, но у последней груды кирпичей я наткнулся, наконец, на драгоценный кусок металла. Говорят, сложно собирать выбитые зубы сломанными пальцами… Не знаю. Скажу только, что достать из‑под кирпичей металлический лист с приваренной к нему скобой, да одной рукой, да еще и ослабевшему израненному человеку, тоже весьма и весьма нелегко…
