Дмитрий Захаров - Репродуктор
Герман идет мимо «стены славы»: широкий коридор завешан фотографиями под стеклом в стеклянных же рамках. Здесь есть ряд редакторов — бывших и нынешних. Ряд лауреатов Госпремии, ряд «сотрудников года» и так далее. Герман никогда не обращал внимания на этот парад улыбок, а теперь ему кажется, что здешние обитатели просто показывают друг другу зубы. Железные и золотые, неровные и выбеленные. Это зубной гастроном, ставший музеем. Палеонтологическое пиршество.
Впереди холл, перегороженный невысоким турникетом. Герман прыгает через перекладину и идет к входным дверям — проверить, закрыты ли. Над дверьми мигает красная лампочка, значит, включена блокировка, но Герман все равно дергает за ручку. Нет, правда: все глухо. Он и здесь вставляет в замки ключи и загибает их плоскогубцами, по толстому верхнему даже залепляет пару раз для надежности молотком. В личинке замка что-то хрустит, а сама дверь начинает дребезжать.
Хорошо. Теперь остается найти последнего охранника и закрыть «документ». Герман уже не замечает скачущего сердца. В голове пустота, тело двигается на автопилоте. Он чувствует только лицо, которое горит от прилившей крови, будто обожженное взбесившимся солнцем.
Герман пересекает холл, снова перепрыгивает турникет и подходит к пульту охраны. Все три экрана наблюдения включены: два показывают пустые коридоры, один — крыльцо перед главным входом. Герман начинает листать изображения с разных камер: ничего, ничего, снова ничего. В «документе», уткнувшись в экран, сидит один режиссер — в наушниках он слышит только свой материал. Замечательно. Герман снова листает показания камер, и находит последнего охранника рядом с буфетом. Охранник направляется в это крыло.
Саданув по каждому из трех экранов молотком, Герман выходит этому парню навстречу. Вокруг мерцают коридоры. То ли из-за моргающих лампочек, то ли еще почему, но Герману кажется, что они плывут цветом, из охрового перетекают в оранжевый, из бледно-голубого в фиолетовый. Но больше всего серо-зеленого, он просачивается из теней и струится по полу.
По железной лестнице без перил Герман поднимается на второй этаж — металл гулко ухает под ногами. Он рывком распахивает дверь и смотрит в мерцающий коридор. Здесь никого нет.
Герман прячет руку с молотком под рубашку и двигается к буфету. Куда этот охранник мог свернуть? Разве что в кабинет чей-нибудь зашел.
Герман проходит треть коридора, когда охранник выныривает справа и радостно машет, подзывая к себе:
— Привет! Эти свиньи опять не закрыли кадровый центр, иди, запротоколируем. А то в прошлый они отбрехались и даже на нас пытались свалить.
Он делает шаг вправо и исчезает из поля зрения. Этот охранник маленький и лысый, с висячими рыжими или даже ржавыми усами. От него всегда пахнет кислыми щами, а ладонь при рукопожатии мягкая и потная.
Герман подходит к двери с табличкой «Кадровый центр». Дверь открыта, а лысина мелькает рядом со стопками пухлых папок на столе. Похоже, охранник пытается куда-то сгрузить личные дела…
Институт стран Востока. Станислав Борисович читает черновик речи Германа на защите кандидатской. Он задумчиво шевелит губами и слегка качает головой. Время от времени непонятно зачем расчесывает волосы пятерней и после этого несколько секунд держит ладонь на весу. Речь, как и кандидатская, озаглавлена: «Неофеодальные тенденции в посткризисном развитии ближневосточных государств».
Герман ждет. Он ерзает за партой и пытается по мимике своего научрука угадать, нравится ли тому текст. Кажется, нравится. Герман перебирает в голове состав научного совета: там вроде бы у Борисыча неплохие позиции, так что шансы хорошие.
Наконец Станислав Борисович отрывается от чтения, откладывает стопку листов, принесенных Германом, и, сощурившись, смотрит в окно.
— Это все хорошо, — говорит он, — только мы с вами все равно пойдем на хер.
Герман подпрыгивает от возмущения:
— Почему это?!
— У вас анкета не прошла.
— Какая анкета? — поражается Герман. — Я последнюю анкету больше года назад сдавал.
— Ну вот она и не прошла.
Станислав Борисович по-прежнему смотрит в окно, а Герману все сильнее хочется ударить его в правый глаз. Он даже слегка подается вперед…
Охранник рефлекторно вжимает голову в плечи и пытается обернуться, но Герман с размаху лупит его молотком в темя.
— Суки! Настоящие суки, — шепчет он, добавляя удары.
Охранник валится на пол, но Герман не смотрит в его сторону. Герман не пытается проверить, жив тот или нет, Герман уже несется по коридору в сторону документальной секции. Когда в какой-то момент на стенах вновь начинается галерея скалящихся людей, Герман бьет молотком в эти зубы и носы. Сзади сыплется стекло, а он бежит дальше…
Лева отбирает у Германа бутылку.
— Пошел ты в жопу, Геша, так себя гробить, — говорит он ласково. — Вот какого хера ты пьешь, когда не умеешь этого делать совершенно? Кто же спивается красным полусладким?
Герман зло отмахивается. То, что с ним происходит, действительно не похоже на запой. Это похоже на отравление: тошнит, болит голова и отключить сознание никак не получается.
Лева нюхает горлышко и морщится, после чего находит под раковиной переполненное мусорное ведро и сует туда бутылку.
— Мог бы и обратиться, между прочим, — произносит он, выкладывая на стол корочку «Сторонник Старосты».
Герман брезгливо раскрывает ее указательным пальцем — корочка на его имя.
— Ничего себе, — хмыкает он и идет к холодильнику за холодной водой. — Может, мне тогда сразу в партию записаться?
— В партию сейчас тебя никто не возьмет, — веско замечает Лева. — Безработный, в порту постоянно трешься… Геша, ты же взрослый человек, должен понимать, что там целая рота сидит и все протоколирует: кто пришел да что делал.
— Нерабочая часть порта у нас не закрыта для посещения, — огрызается Герман, прикладывая холодную бутылку к голове.
Лева грустно улыбается.
— Тебе не идет казаться глупее, чем ты есть. У нас и выезд не запрещен, если ты помнишь. Ладно, — Лева стучит пальцем по удостоверению сторонника. — Возьмешь вот это и завтра пойдешь устраиваться на работу.
— Куда? — ехидно интересуется Герман.
— На радио. Будешь сменным дежурным с окладом специалиста первой категории. Все уже договорено. Включил-выключил — и сидишь, примус починяешь.
— Стратегический объект хочешь мне доверить?
— А то…
Выдался на удивление безветренный, тихий вечер. В небе видна хмурая тень инфодирижабля и бледный отпечаток луны — чуть левее стелы Гагарина. Оно будто бы упало на землю и созвездия разбились на мелкие осколки. Вон там, в районе вантового моста через речку Ключ фонари пробуют собрать хвост Скорпиона, в порту лежит сплющенная Малая Медведица, а по проспекту Народовольцев — ближе к ЦУМу — растекаются Весы. Стаи звездочек кружат по городу, разлетаются по улицам и площадям, рисуя совершенно новые небесные карты. Скоро они проложат путь и сюда. Двинувшись с проспекта Матерей, зацепят площадь Космонавтики, свернут на Энтузиастов и выйдут на Академика Нестерова трассирующим пунктиром. Но это будет еще минут через тридцать, а может, даже через сорок.
Сидя на крыше Репродуктора, Герман смотрит, как город сам себе выключает свет. Город будет спать — долго и с удовольствием, видя во сне куриную ногу и разноцветные воздушные шары. И только те граждане, что выключили приемники до конца вечернего эфира, наверняка спать не будут. Сейчас они прижались к своим черным коробочкам «Связной» или «Маяк» и с ужасом-восторгом ловят шуточки Вечернего Пилота и Лики Трубецкой. Во всех приемниках города прописалась измена.
Герман перенастроил трансляцию за сорок три минуты до конца официальной программы: блок госновостей лопнул посередине, так и не появился имеющий «постоянный контакт» со слушателями Марф. Вместо него заговорил замредактора «Волны» Нагорный, он как раз заканчивал очередную серию из цикла «Курильщики».
Герман тоже хотел послушать сегодняшний эфир, но вытащенный на крышу приемник отказался работать. Может, его забивает помеха от головной антенны, черт знает. В итоге он запер главную аппаратную, а потом и весь техотсек, педантично проделал с их замками то же самое, что и со всеми остальными, после чего выбросил оставшиеся ключи и инструменты.
Уже поднявшись на крышу, он слышал, как в разных кабинетах начинают заходиться телефоны. На это Герман удовлетворенно улыбнулся. На него вдруг накатила расслабляющая волна эйфории, и все происходящее стало казаться сюжетом для развлекательного канала. Чем, собственно, и являлось.
