Андрей Дьяков - К свету
Я за мобильник схватился — Оксану вызванивать. Пока ответа ждал, такого насмотрелся… Люди к подземным переходам бегут, кто откуда. Водилы по тормозам бьют, народу на проезжей части как тараканов. Автобус один в сторону шарахнулся и со всей дури в магазин цветочный влетел. Продавщиц обеих насмерть… Кругом галдеж, ор… Несутся все, на ступенях ноги ломают. У переходов давка. Дети визжат, плачут. А люди кругом обезумели будто. Лезут, толкаются, дерутся. Бутылки в ход пошли. Каждый вдруг жить захотел… Мужик какой-то девушку из толпы вытащил. Без сознания была. Думаю — молодец, спасает. А он, выродок, на траву ее бросил и одежду сдирает… Ну я и озверел. Помню только, что мордовал того подонка, пока кисть не заныла.
Потом Оксану заметил. Бежит, бедняжка, хромает на сломанном каблуке. Растрепанная такая. Глазенки испуганные, как два блюдца. Меня увидела, замахала радостно… Тут ее толпа и накрыла… Проволокла по асфальту. Протащила… Затоптала.
Не помню, как к ней пробился. Тела кругом. Раненные стонут. Тротуар скользкий от крови. И всё за какие-то минуты… А девочка моя лежит с открытыми глазами, в небо смотрит. Мертвая…
Хотел вытащить ее из этого хаоса, а только ноги не держат. Как стоял там, так и рухнул на асфальт. Не помню, сколько просидел. Сидел и все смотрел на нее. Беспомощную такую. Хрупкую. Ее лицо удивленное по сей день у меня перед глазами стоит. Вроде долго сидел. Казалось, вечность прошла. На самом деле минут пять, не больше.
Снизу крики стали доноситься — «Ворота подняли!», «Не попасть на станцию!».
Где-то вдалеке сверкнуло. Да так ярко, что те, кто в ту сторону смотрел, за лица схватились. Глаза трут, корчатся. Мне больше повезло. Я на Оксану смотрел. И так жутко мне вдруг стало, что про все на свете я позабыл. И про людей, и про любимую…
Пока к больнице бежал, еще пару раз сверкнуло. Но, слава Богу, где-то очень далеко. Иначе остался бы я там вместе с остальными. Бегу, а навстречу мне люди. К метро спешат. Женщина какая-то детей двоих чуть ли не волоком тащит. Они, бедные, за ней не поспевают, спотыкаются. Плачут…
А я мимо несусь… И ведь не подумал даже, что спасти их могу. От страха вконец обезумел. Бежал что было силы. Шкуру свою спасал. Пока замок подвальный открывал, сзади грохотать начало. Тихо сначала. В отдалении. Потом все громче. А у меня руки трясутся — ключом в скважину попасть не могу. Пока с замком боролся, обделался со страху. Скатился в бомбоубежище, герму задраил и только тогда отпустило. Разрыдался как ребенок. Наверху грохочет, дрожит всё. Штукатурка со стен летит. А я свернулся клубком на полу и реву, не могу остановиться…
Отшельник сделал еще глоток, замолчал. Все молчали. Ната сидела бледная, не в силах продолжать разговор. Глеб потрясенно таращился на наставника. Такую длинную речь из его уст мальчик слышал впервые. И было в словах Отшельника что-то очень личное, сокровенное, тягостное.
— Мне два года всего было, когда… — Нарушил тишину Кондор. — Не помню ничего. Всё пытался потом у бати вызнать да выспросить про тот ужасный день… Дурак был…
— Испытания ниспосланы нам свыше, — робко заговорил Ишкарий. — И лишь стойкие духом обретут спасение. Мы должны вместе уверовать в…
— ЗАТУХНИ! — Раздалось сразу несколько голосов.
В полном молчании бойцы понуро глядели на огонь. Разговор как-то сам собой сошел на «нет». Повисло напряженное молчание.
Из пыльных динамиков, установленных Шаманом поверх груды ящиков, донеслось шипение. Сталкеры как один повернули головы. Механик монументально восседал посреди нагромождения вскрытых аппаратов, опутанный сетью проводов.
— Ну что там, Кулибин? Есть ли жизнь на Марсе?
Шаман не отреагировал. Зато хрип из динамиков стал громче. На мгновение шум резко оборвался, и в звенящей тишине отчетливо прозвучало: «…КРАЩАЙ ЭФИР ЗАСОРЯТЬ!».
Затем приемник снова засипел и забулькал.
— Стой! Стой! Крути назад! Сделай громче! — Разом заголосили бойцы, ринувшись к приборам.
Шаман застыл у пульта, вцепившись взмокшими руками в верньеры настройки. Со лба крупными каплями стекал пот. Взгляд пристально следил за колеблющимися стрелками шкал.
— Давай, Шаманчик, давай! — Ната нетерпеливо пританцовывала за спиной механика.
— Назад крути, говорю! — Вопил над ухом Ксива.
— Тихо все! Заткнитесь, ироды!
Шаман рявкнул на мгновенно притихших бойцов и снова склонился над аппаратурой.
Сквозь шум помех стал пробиваться чей-то голос. Глеб заворожено вслушивался в хриплое бормотание, но, как ни силился, разобрать не мог ни слова. Шаман продолжал колдовать над древними приборами. Уверенный голос на грани слышимости продолжать монотонно бубнить, но вот что…
Затем на крышу диспетчерской обрушился жесткий удар, сбивая сталкеров с ног. Еще один. Противный скрежет металла резанул по ушам. Вся конструкция разом содрогнулась. Сверху донесся протяжный утробный рык.
— Вырубай фонари! Туши горелку!
Путники затихли, прислушиваясь. Неведомый исполин заворочался, переступая гигантскими лапами по скатам диспетчерской. Одну из столешниц, приколоченных к окну, с грохотом вышибло, и в проеме показался полутораметровый изогнутый коготь.
— Етить колотить… — Ксива полез под приборную панель.
Фарид принялся нашептывать молитвы своему Аллаху. Кондор судорожно стравливал трос в шахту. Отшельник растянулся на спине, направив дуло автомата в потолок. Дым нервно дожевывал так и не начатую сигару.
Мальчик лежал, ни жив, ни мертв и испуганно таращился на потолок, по которому уже змеились внушительные трещины. Если б он знал слова, то начал бы сейчас молиться вместе с Фаридом. Жуть пробирала до самых костей. Не спасало даже близкое присутствие наставника.
Что-то отчетливо дзенькнуло, вышку качнуло, донесся шелест гигантских крыльев. Исполин улетел.
Перепуганные сталкеры еще некоторое время лежали в абсолютной тишине, пока не зазвучал раздосадованный голос Шамана:
— Вот падла! Антенну снес, хряк пернатый!
Подскочив к приемнику, сталкер покрутил ручки, покопался в раскуроченных внутренностях, но всё было тщетно. Динамики хрипели, но загадочный голос пропал безвозвратно.
— Уходим. — Отшельник подцепил с пола рюкзак.
— Ты чего, сталкер, умом тронулся? Дело к ночи, куда мы пойдем?! — Ксива неуверенно поднялся с пола.
— Он прав, надо валить. — Кондор прислушивался к чему-то, держась за трос. — Чувствуешь вибрацию?
Словно в подтверждение его слов, снизу донесся не предвещавший ничего хорошего гул. Вышка содрогнулась. Гул нарастал.
— Сейчас рухнет, — тихо подытожил Дым. От волнения зеленокожий мутант побледнел и цветом теперь напоминал моченый капустный лист.
Бойцы один за другим торопливо полезли в шахту. Мелькнул в проломе плащ брата Ишкария. Кондор собрался было спускаться следом, но вовремя заметил Шамана. Механик отрицательно мотал головой и продолжал судорожно копаться в проводах.
— Шаман, быстро вниз! Расшибемся!
— Нет, нет, — бормотал тот. — Я должен настроить… должен поймать сигнал…
Кондор подлетел к механику и грубо потащил его к дыре. Вместе с Отшельником им удалось запихнуть упиравшегося сталкера в шахту. Когда последние члены отряда выскакивали из здания, конструкция уже содрогалась в предсмертной агонии. Еще мгновение, и железный столп, накренившись, с ужасающим грохотом обрушился на землю, разметав вокруг тонны прибрежной грязи.
Кондор долго смотрел на результаты локального апокалипсиса, потом сплюнул и забористо выругался.
— Маски надеть! Проверить оружие! Шагом марш!
* * *Надежда сродни отражению в воде. Вот она есть, и вдруг внезапно истаивает, подернувшись рябью сменяющихся событий. Стремительно исчезая, она всё же оставляет после себя еле ощутимый аромат, теплится где-то в глубине сознания и, спустя некоторое время, на спокойной глади уснувших эмоций вновь проявляется ее изменчивый образ. В такие мгновенья приходит понимание того, что нашел что-то давно утерянное. Нашел то, что в любой момент можешь потерять снова. И так без конца.
Глеб оглянулся напоследок на руины «Раската», с сожалением думая о погребенном приемнике, но в голове отчаянно билась согревающая душу мысль: «МЫ НЕ ОДНИ…».
Надежда — странное чувство.
Глава 9
Семеро одного не ждут
Природе потребовалась какая-то пара десятков лет, чтобы до неузнаваемости изменить территории, принадлежавшие когда-то человеку. Теперь о существовании этого донельзя странного вида не осталось практически никаких воспоминаний. В одно мгновение человек стер всё. Себя, свой мир, города, технологии, складывавшиеся веками устои и моральные нормы. Стер, поддавшись самому опасному пороку человеческой души. Алчности. За многовековую историю из-за нее горели города, сменялись эпохи, гибли цивилизации. Но человека это никогда не останавливало. Он методично вскармливал, взращивал, холил и лелеял свой главный порок, не желая признавать свою неправоту… не умея делиться… но научившись завидовать… Алчность застила глаза человеку в тот памятный день, за какие-то часы сожрав своего заботливого хозяина. Алчность останется рядом с обглоданным трупом человечества до тех пор, пока еще теплится жизнь в норах метро.
