Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия
Резкий визг — Рони всегда сравнивал его с визгом поросенка, которого обрекли стать колбасой, — прервал их. Целест подначивал напарника насчет Элоизы, Рони традиционно пожимал плечами, но тревога напомнила о том, кто они.
— Около Белого ручья. Улица Новем, — встряхнул брелок Целест. Змеиные зрачки и координатная сеть ощутимо жгли запястье.
— Там дома. Жилые, — уточнил Рони зачем-то, на самом деле высматривал ближайший мобиль. Если владелец не захочет отдать Магнитам добровольно, допускается краткосрочный гипноз. Устав, параграф восемьдесят два дробь шесть. — Неужели никого дежурных поближе?
— Должны быть. Тиберий с Иллиром вроде, — припомнил Целест; он выскочил на проезжую часть и размахивал нудно пиликающим брелком. Почти тут же затормозил длинный пурпурный мобиль — сигнал тревоги знаком не только Магнитам, но и простым гражданам. Или тот, кто сидел за рулем, просто не решился размазать Целеста по асфальту.
— Не справляются, значит, — Рони пронаблюдал, как Целест за шкирку выкинул владельца мобиля — невысокого и какого-то смазливого, словно фарфоровая кукла с яркими губами и волосами из желтых шелковых нитей, паренька; тот шипел и потрясал затянутыми в серый бархат кулаками, но мобиль уступил.
«Дополнительная причина недолюбливать Магнитов», — подумал Рони.
В салоне крепко пахло сиренью. Целест выжал максимум, а мотор был хорош, улицы и фонари закрутились, почему-то напомнив Рони шоколадный коктейль с вкраплениями разноцветных капель-мармелада.
«Я еду убивать, а думаю о мармеладе…» — Он потер щеку. Он забыл пристегнуться и теперь вцепился в скользкое лакированное сиденье до побелелых ногтей.
— Не убивать, а выполнять долг. И незачем думать вслух. Это тебе нет разницы, пользуется собеседник языком или нет, а не окружающим. — Целест резко повернул налево, подрезал сразу двоих. Вслед полетела отборная брань. Он помахал из окна, демонстрируя свой визгливый универсальный пропуск.
Брань, пожалуй, стихла — почти стихла. Выражения изменились — точно.
Но «ублюдок мутированный» звучит не лучше простого «куда прешь, болван».
Улица Новем, что у Белого ручья, более всего напоминала задний двор. Одна из первых в Виндикаре, застраивалась она стихийно, а кровью в ее тощих жилах была вода. Каждый норовил поставить дом поближе к холодному чистому источнику — вроде бы подземному: Белый ручей не вытекал из реки и не впадал в нее; дома напоминали кур у поилки — кур облезлых и тощих; как и хозяева, они ссорились из-за удобного места, возвышения, узких мостиков и чахлых кустов. Бедняцкие хижины в два, редко три этажа — каждый забит под завязку — давно облупились, выставив напоказ уродливые кирпичные шрамы. В криво огороженных дворах висело белье и играли чумазые ребятишки. Власти Виндикара уже лет десять собирались облагородить улицу Новем, однако все проекты благополучно засыпали под сукном.
«Может быть, теперь займутся», — подумалось Целесту. Они ворвались в смрадный туман — смесь нечистот, прогорклого рыбьего жира и моченых яблок, бурый и плотный, как болотные испарения. Рони даже отпустил свое сиденье и зажал нос.
— Магнитов-то зачем вызвали? — зафыркал Целест. — У них канализацию прорвало…
Мобиль едва протискивался между домов- «кур». Скоро придется бросить, а далее бежать на своих двоих. Целест покосился на Рони: неважный спринтер. Хорошо бы «клиент» не оказался в каком-нибудь недоступном тупике…
— Одержимый травит. — Рони подумал о том же, вздохнул. — Либо иллюзия.
— Вычислить никак?
— Ты ведь знаешь — «психи» сильнее мистиков. До призыва.
Мобиль подцепил закругленным носом связку развешенного белья и сочно плюхнулся в огромную лужу — по окна. Лужа, кажется, не высыхала со времен первой эпидемии.
— Вылезаем, — объявил Целест. Круглое лицо Рони вытянулось, и Целест счел нужным ободрить напарника: — Я слышу крики, и вроде… недалеко.
Они вымазались в грязи и едва не заблудились среди одинаковых, как кротовьи норы, лачуг и вонючего тумана. Людей по пути не попадалось, неудивительно — от одержимого или бегут, или… не успевают.
«Крики», — сказал Целест. И ошибся.
На пустыре, зажатом свалкой, ручьем и дикими колючками, творилось действо. Именно так — действо. Обитатели улицы Новем решили присягнуть на верность самозваному правителю, а то и божеству. Мужчины, женщины, старики и дети застыли в коленопреклонной позе перед ядовитым «святым» — косматым парнем, типичным работягой с низким лбом и мощными руками. Парень был плотью от плоти улицы Новем — и ее безумием. Люди нечленораздельно подвывали, выражая покорность одержимому. Монотонный гул перемежался всхлипами.
— Теперь проще определить, а? — заметил Целест. Никто не помешал им подойти ближе, ступая чуть не по головам или откляченным задам. Казалось, они развалятся комьями протоплазмы, словно трухлявые грибы, стоит толкнуть посильнее.
— «Псих»? Но запах… откуда? — Рони моргнул. Он заметил, что почти все жертвы ранены; у светловолосой девушки в рваном голубом платье были выколоты глаза, и в кровоточащее месиво забилась галька из ручья. Ее сосед скалился единственной верхней челюстью. Нижнюю глодал поодаль, в репейных зарослях, бродячий пес. Пес вилял хвостом и тоже по-своему благодарил одержимого — сознательно, в отличие от людей.
Затем Рони увидел обнаженную беременную со вскрытым животом — плод вывалился и болтался на пуповине, похожий на крупное яблоко, женщине полагалось биться в агонии, а она кланялась самому ложному из богов; он отвернулся.
— Не слишком буйный, — сказал Рони: смрад и зрелище подталкивали к горлу комок тошноты. Побыстрее закончить, и… наверное, кого-то еще можно спасти.
— Я прикрою — Ногти Целеста потемнели и ощерились иглами. Десятки игл — в них яд, но не смертельный; попадет в человека и вызовет сон. Предосторожность.
Рони шагнул ближе — едва не поскользнулся на кровавом пузыре плаценты, на чьей-то оторванной кисти. Пара минут. Пара его личных кошмаров — профессиональных, спасибо учителю Иллиру — и не только ему, кошмаров… а потом улица Новем станет почти прежней. Мертвых оплачут, а Магнитов — проклянут, «как всегда, опоздали»; ничего не меняется.
— Ближе, мальчик, — внезапно сказал одержимый. Рони остановился, открыл рот, позволяя отравленному воздуху въедаться в легкие.
Опять! Опять эти «новые», разумные одержимые — их следовало связывать и пытать в Цитадели.
«Вместо честного боя — истязание», — говорил Целест. Целест прав. И это плохо. Очень, очень плохо…
Жестяной баллон с нейтрасетью охладил руку, а строки указа — разум.
Да будет так.
Целест сжал челюсти до скрипа, на скулах дернулись желваки. «Разумный» одержимый — нужно присоединиться. Телекинезом он извлек напугавший официантку баллон, мрачно подумав: хорошо, что в действии не видела. Баллон поплыл вперед, мерно покачиваясь, будто запечатанная бутылка с посланием на океанских волнах. Живой ковер из истерзанных «рабов» зашевелился, смыкаясь перед Рони — протянутыми руками, изуродованными лицами с засохшей слюной и кровью; одержимый по-бычьи мотнул приплюснутой головой.
Разумный, да… он сознавал силу, он умел ею распоряжаться. «Чем он отличается от Магнита, если соображает? Жаждой крови? И только?» — мелькнула мысль, и Цел ест отогнал ее; солдатам не следует рассуждать о человеческих лицах за звериными масками врагов. Себе подобных убивать трудно.
«Сейчас начнется».
— Эк вас набежало, — одержимый оскалился нечищеными зубами. В его колени тыкалась слепым щенком девочка лет двух или трех, он подхватил ее. Девочка тихонько пискнула, когда одержимый вдавил мозолистые пальцы в глазницы, и заструилась бело-розовая, как яичный белок с кровью, жижа. Одержимый швырнул ее Рони, и ослепленная прижалась лицом к бедру, пачкая джинсы. Рони медленно отодвинулся. — Пшел отсюда, если не хочешь того же.
— Ты не настоящий одержимый, — баллон скользил, и Рони боялся его выпустить. «Не смотри на людей. Нельзя спасти всех». — Тем хуже. Ты убийца.
Белесые ресницы дрогнули — Рони сливался сознанием с одержимым, то была битва. Мистик справится с «психом», подобное исцеляется подобным. Одержимый — болезнь, а он — лекарство. Нейтрализуется. Потом — нейтрасеть. Нейтра. От слова «нейтральный». Вне войны. Вне боли. Это правильно. В отличие…
— Твою мать! — где-то в иной галактике заорал Це-лест. Рони мотнул головой, словно отгоняя навязчиво зудящего комара.
Нет, не прервется. Недо-призыв/контроль требует сил, размыкать нельзя. Введенное в кровь лекарство (яд?) не откачать, хоть вскрой бритвой вены.
— Твою мать, — повторил Целест негромко. «Паства» одержимого закопошилась, подгоняемая «пастухом», Целест сравнил их с сонными осенними пчелами. Рони потревожил матку — пчелы будут кусаться.
