Дмитрий Глуховский - Метро 2033 . Метро 2034
Старика не покидало ощущение, что он уже видел что-то подобное, и совсем недавно. Где и когда? И что, черт возьми, творилось с бригадиром? Гомер пытался звать его, но докричаться до одержимого было невозможно.
А люди на платформе не обращали на Хантера ни малейшего внимания; он не существовал для них точно так же, как они не существовали для него. Их явно заботило другое: они все тревожнее посматривали на наручные часы, недовольно надували щеки, переговаривались с соседями и сверялись с красными цифрами электронных часов над жерлом туннеля.
Гомер прищурился, глядя на них вслед за остальными… Это был счетчик, замеряющий время с момента прохода предыдущего поезда. Но его табло казалось неестественно вытянутым, десятизначным: восемь цифр до мигающего двоеточия и еще две — секундомер — после. Змеились красные точки, отсчитывая убегающие секунды, менялась последняя цифра в невероятно длинном числе: двенадцать с чем-то миллионов.
Раздался крик… Всхлип.
Старик отстал от загадочных часов. Хантер, неподвижный, ничком лежал на рельсах. Гомер бросился к нему, еле перевернул тяжкое неживое тело лицом кверху. Нет, бригадир дышал, хоть и рвано, а ран на нем не было видно, хоть глаза и закатились, как у мертвеца. Правая рука не разжималась; и только тут старик обнаружил, что Хантер все же не был безоружен в этом странном поединке. Из кулака выглядывала рукоять черного ножа.
Гомер отхлестал бригадира по щекам, и тот, стеная как похмельный, заморгал, приподнялся на локтях, обшарил старика мутным взором. Потом одним махом вскочил на ноги и отряхнулся.
Морок рассеялся: без следа сгинули люди в плащах и ярких куртках, погас слепящий свет, и пыль десятилетий снова осела на стенах. Станция была черной, пустой и безжизненной — именно такой, как Гомер помнил ее по своим предыдущим походам.
* * *До самой Октябрьской никто больше не промолвил ни слова, только слышно было, как перешептываются и пыхтят, запинаясь кирзой о шпалы, приставленные к ним караульные. Саша злилась даже не на музыканта — на саму себя. Он… А что он? Вел себя так, как и должен был вести. В конце концов ей стало даже неловко перед Леонидом — не слишком ли она была резка с ним?
И вот на Октябрьской ветер переменился.
Совершенно естественно. Просто, увидев эту станцию, Саша позабыла обо всем на свете. За последние дни ей пришлось побывать в местах, в существование которых она раньше даже не поверила бы. Но Октябрьская затмевала своим убранством любую из них. Гранитные полы были устланы коврами — изрядно оплешивевшими, но все еще хранящими изначальные узоры. Светильники, отлитые в форме факелов, начищенные до блеска, заливали зал ровным молочным свечением. За расставленными тут и там столами сидели люди с лоснящимися лицами, занятые тем, что лениво перебрасывались между собой словами и бумагами.
— Здесь так… богато, — смущенно сказала Саша, чуть не свернув себе шею.
— Мне кольцевые станции напоминают куски свиного шашлыка, нанизанные на шампур, — шепнул ей Леонид. — Так и сочатся жиром… Кстати! Может, перекусим?
— Времени нет. — Она замотала головой, надеясь, что он не услышит приветственное урчание в ее животе.
— Да брось. — Музыкант потянул ее за руку. — Тут есть одно местечко… Все, что ты ела раньше, не идет ни в какое сравнение… Ребята, пообедать не против? — подключил он стражников. — Ты не волнуйся, через пару часов будем на месте. Про свиной шашлык я не случайно заговорил. Здесь такое делают…
Он чуть ли не в стихах повел рассказ о мясе, и Саша дрогнула, сдалась. Если до цели всего два часа, получасовой обед ничего не изменит… В запасе еще почти целые сутки, а кто знает, когда удастся перекусить в следующий раз?
И шашлык оказался достоен стихов. Но им дело не кончилось: Леонид попросил бутыль браги. Саша не удержалась, проглотила рюмку из любопытства, остальное музыкант распил с охранниками. Потом она опомнилась, вскочила на размякшие ноги и строго приказала вставать Леониду.
Тем строже, что, пока обедали, разморенная жаркой брагой, она замешкалась и чуть запоздала стряхнуть со своей коленки его пальцы. Легкие, чуткие. Нахальные. Тот сразу поднял руки — «Сдаюсь!» — но кожа запомнила его прикосновение. Зачем прогнала так быстро, спросила себя Саша, путаясь, и сама себя наказала щипком.
Надо было теперь стереть эту кисло-сладкую обеденную сцену из памяти, заболтать ее чем-нибудь бессмысленным, припорошить сверху словами.
— Здесь странные люди, — сказала она Леониду.
— Чем? — Он махом осушил стакан и наконец вылез из-за стола.
— У них в глазах чего-то не хватает…
— Голода, — определил музыкант.
— Нет, не только… Им как будто больше ничего не надо.
— Это потому что им больше ничего не надо, — хмыкнул Леонид. — Они сыты. Ганза-царица кормит. А что глаза? Нормальные осоловелые глаза…
— Когда мы с отцом жили, — Саша посерьезнела, — нам столько на три дня хватило бы, сколько мы сегодня недоели… Может, надо было забрать, отдать кому-нибудь?
— Ничего, собакам скормят, — ответил музыкант. — Нищих тут не держат.
— Но ведь можно было бы отдать на соседние станции! Где голод…
— Ганза благотворительностью не занимается, — встрял в разговор один из караульных, тот, которого назвали Костылем. — Пусть сами крутятся. Еще не хватало бездельников на себе тянуть!
— А ты сам коренной, с Кольца? — поинтересовался Леонид.
— Всегда тут жил! Сколько себя помню!
— Тогда ты, наверное, не поверишь, но те, кто родился не на Кольцевой, тоже иногда должны жрать, — сообщил ему музыкант.
— Пусть жрут друг друга! Или, может быть, лучше у нас все отнять и поделить, как красные говорят?! — напирал солдат.
— Ну, если все будет продолжаться в том же духе… — начал Леонид.
— То что? Ты помолчи-ка, шпендель, потому что ты уже тут наговорил на депортацию!
— На депортацию я наговорил еще раньше, — флегматично отозвался музыкант. — Мы сейчас этим и занимаемся.
— А могу тебя и сдать куда надо! Как красного шпиона! — загорячился караульный.
— А я тебя за пьянку на дежурстве…
— Ах ты… Да ты же сам нам… Да ты…
— Нет! Простите нас… Он ничего такого не хотел сказать, — вмешалась Саша, вцепилась музыканту в рукав, оттащила его от тяжело задышавшего Костыля.
Она чуть не силой выволокла Леонида к путям, посмотрела на станционные часы и ахнула. За обедом и спорами на станции прошло почти два часа. Хантер, с которым она взялась соревноваться в скорости, наверняка не остановился ни на секунду…
Музыкант за ее спиной пьяно засмеялся.
Весь путь до Парка Культуры караульные не переставали недобро шипеть. Леонид то и дело порывался ответить им, и Саше приходилось то осаживать музыканта, то смирять его уговорами. Хмель никак не выветривался из его головы, добавляя ему и храбрости, и наглости; девушка еле изворачивалась, чтобы оставаться вне досягаемости его разгулявшихся рук.
— Я тебе совсем не нравлюсь? — обижался он. — Не твой тип, да? Ты же не таких любишь, тебе мышцы подавай… Шраааамы… Что же ты пошла со мной?
— Потому что ты мне пообещал! — Она оттолкнула Леонида от себя. — Я не за тем…
— Я не та-ка-я! — Он грустно вздохнул. — Вечная тема. Знал бы я, что ты такая недотрога…
— Как ты можешь?! Там же люди… Живые… Они все умрут, если мы не успеем!
— А что я сделаю? Я еле ноги передвигаю. Знаешь, какие они тяжелые? На вот, попробуй… А люди… Все равно умрут. Завтра или через десять лет. И я, и ты. И что?
— Так ты врал? Ты врал! Гомер говорил мне… Предупреждал… Куда мы идем?
— Нет, не врал! Хочешь, поклянусь, что не врал? Сама увидишь! Еще извиняться будешь! И пусть тебе потом будет стыдно, и ты мне скажешь: Леонид! Мне так со-вест-но… — Он наморщил нос.
— Куда мы идем?!
— Идем дорогой тру-у-удной… Мы в Город Изумру-у-удный. Что-то там трам-пам-пам… Дорогой непростой, — дирижируя указательным пальцем, запел музыкант; потом выронил из рук футляр с флейтой, выругался, нагнулся подобрать и чуть сам не свалился.
— Вы, пьянь! До Киевской сами дойдете вообще? — окликнул их один из стражников.
— Вашими молитвами! — поклонился ему музыкант. — И Элли возвратится… — продолжил он песню, — и Элли возвратится… С Тотошкою… Гав! Гав! Домой…
***Гомер никогда не верил в легенду Полянки, и вот она решила его проучить.
Некоторые называли ее Станцией судьбы и чтили как оракула.
Некоторые верили, что паломничество сюда в переломный момент жизни может приоткрыть завесу над будущим, намекнуть и дать ключ, предсказать и предопределить остаток пути.
Некоторые… Но все здравомыслящие люди знали, что на станции случаются выбросы ядовитых земляных газов, воспаляющих воображение и вызывающих галлюцинации.
