Юлия Зонис - Время Химеры Геном Пандоры
Ковальский затрясся так, что задрожали начисто выскобленные половицы. Отец Элиэзер вновь укоризненно покачал головой и поднес палец ко лбу.
- Телепортация. А вдруг не телепортация?
Он поднял глаза, исполненные чистого недоумения, и уставился Ковальскому в переносицу.
- Вдруг все же нечистый сильнее, чем мы полагали? Вдруг гнусное его копыто уже ступило на землю святой обители? Надобно разузнать, надобно разузнать.
- К... как разузнать? - заикнулся доктор, таращась на кнут.
- Как? Вот именно что «как»? Вряд ли слуги нечистого прямо ответят на вопрос, помогал ли им кто-то из братьев. Скрытность и лживость присуща порождениям тьмы. Поэтому, боюсь, придется нам прибегнуть к испытанию. С другой стороны, не хотелось бы нам, чтобы бесовские твари испустили дух до праздника Всесожжения. Посему решили мы прибегнуть к помощи специалиста... Вы ведь, брат Иисус, были врачом?
Ковальский деревянно кивнул. Он плохо понимал, что происходит.
- Отлично, отлично. Стало быть, сумеете понять, сколько именно ударов перенесет сатанинское отродье - принявшее, добавлю, человеческий облик, и потому повинное законам смертной плоти - без того, чтобы не отдать душу мерзостному своему пастырю?
- Вы хотите, чтобы я наблюдал за... пытками? - пробормотал врач.
- О нет! - улыбка отца Элиэзера расцвела, как астра в огороде. - Я хочу, чтобы вы, именно вы провели испытание.
При этих словах брат Захария вытащил из-за пояса кнут и сунул в вялую ладонь доктора. Тот автоматически сжал кнутовище.
- Вас ведь не затруднит этот небольшой труд на благо общины? Вы, насколько я помню, говорили что-то об искуплении?
Доктор Ковальский молчал.
- Вот и отлично, - заключил отец Элиэзер, поднимаясь со стула. - В час, когда тень от церковного шпиля коснется калитки сестры Полины, я буду ждать вас на площади. Не забудьте прихватить хлыст.
Колдуну еще никогда не было так весело. Точь в точь вирт-игра по Средневековью - только в роли демонов, заключенных в церковных подвалах, выступали они с Хантером.
Когда свет в узких окнах загустел и сделался малиновым, двери распахнулись, и в церковь ввалилась толпа поселян. В руках у мужчин были дубины. Хантера это не смутило, но после нескольких ударов он утихомирился и позволил вытащить себя на крыльцо - сопровождая это, впрочем, страшной руганью.
На небольшой площади перед церковью в землю были вкопаны два грубо обтесанных столба. С Колдуна и Хантера сорвали рубашки и привязали лицом к столбам. В живот Колдуну немедленно впилась щепка. Спину холодил ветерок. По небу неслись облака, в их разрывы пробивались косые лучи закатного солнца. Площадь словно пылала, пылали лица собравшихся прихожан, пылала осенняя листва кленов. Черный и красный, отличное сочетание. Для полного ощущения, что он находится в вирт-игре, Колдуну не хватало лишь музыки. Органная фуга, какой-нибудь Бах, прерываемая рыданиями скрипок. На первый взгляд какофония, но с глубокой подлегающей гармонией. Колдун как раз заканчивал сочинять скрипичную партию, когда от толпы отделился отец Элиэзер. На лбу преподобного вздувалась здоровенная шишка, и Колдун обозрел ее не без гордости.
Отец Элиэзер приблизился к столбу и негромко сказал:
- Малыш, твоя песенка спета. Но, если не будешь дураком, мучиться не придется.
Это настолько не подходило к ветхозаветному слогу «Тварей чистых и нечистых», что Колдун с трудом сдержал смешок. Преподобный, не заметив произведенной реакции, продолжал:
- Погляди-ка направо.
Колдун послушно взглянул направо. Там, немного впереди сомкнутых и угрюмых рядов прихожан, стоял доктор Ковальский. Ковальский стоял, опустив голову, как будто собственные ботинки вызывали у него немалый интерес. В руке у медика был хлыст.
- Я знаю, что вас выпустил этот мошенник. Мне нужно лишь громкое подтверждение от тебя.
- И?
- И тогда ты умрешь быстро.
- А если нет?
Отец Элиэзер улыбнулся.
- Думаешь, этот трус тебя пощадит? Да он всю шкуру с тебя спустит. С тебя и с твоего дружка. Так что, голубки, решайте.
Колдун задумчиво оглядел упитанную физиономию преподобного. Неплохо было бы плюнуть ему в глаз. Порыв холодного ветра хлестнул Колдуна по спине. По коже побежали мурашки.
- Что же вы не попросите Хантера об услуге?
- Хантер твой будет молчать из чистого упрямства. Знаю я его породу. Встречал таких в Вегасе.
Колдуну было очень любопытно, чем преподобный занимался в Вегасе - но, пожалуй, ситуация для удовлетворения любопытства была неподходящая.
- Давай, колись, - добродушно поторопил отец Элиэзер. - Обещаю поджарить вас быстро.
Колдун внезапно почувствовал, как на его правое плечо упало что-то колючее, маленькое и тяжелое. Он покосился направо. На плече сидела муха. Обычная мясная муха, черная, глянцевито блестящая, с непомерно огромными фасеточными окулярами. Колдун снова перевел взгляд на служителя чистоты.
- А я обещаю, - звонко сказал он, глядя прямо в выцветшие очи преподобного, - что, если вы нас сейчас отпустите, я не буду вас убивать.
Отец Элиэзер улыбнулся, и тогда Колдун, не удержавшись, все же плюнул ему в глаз.
Ковальский решил, что первым ударит старшего. Он уже не сомневался, что будет бить, но первым все-таки старшего. Длинный и жилистый, тот дергался в веревках и сквернословил без передыху. Светлая шевелюра его стояла дыбом. А младший был совсем мальчишка. Тощий, с бледной, будто никогда не видевшей солнца кожей, он зябко ежился на ветру. Ковальский принял решение и ждал сигнала, когда отец Элиэзер, вздумавший зачем-то поговорить с младшим пленником, вдруг отскочил от столба. Отирая физиономию, преподобный выкрикнул несколько слов, совсем не подобающих его сану, и ткнул пальцем в своего собеседника.
- Ковальский, сначала - этого!
Медленно, волоча ноги, доктор подошел к столбу. Кнут тоже волочился за ним по пыли. Глядя на выступающие лопатки мальчишки, Ковальский пробормотал быстрой скороговоркой:
- Послушайте, я не хочу этого делать. А вы, пожалуйста, не выдавайте меня. Вам же все равно умирать. Я постараюсь бить небольно.
Паренек повел плечами и небрежно ответил:
- Да чего уж там. Валяйте. Меня никогда еще не били кнутом. Это, должно быть, очень интересно.
Да он просто издевается, понял Ковальский. Они все над ним измываются: Элиэзер, Захария, а теперь и этот шкет. Ведь он хотел помочь, просто хотел помочь, а неблагодарный щенок плюет ему в лицо и смеется. Доктор поднял хлыст.
Первый удар получился не очень, но от второго мальчишка закричал, и лопатки его перечеркнула красная полоска.
- Убьет, - хрипанул в ухо Захария, и отец Элиэзер тоже понял - убьет.
Это было бы нехорошо, и преподобный повелительно мотнул головой. Захария поспешил к докторишке своей косолапой походкой и перехватил руку с хлыстом. Хлыст удалось забрать не сразу, доктор рвался бить еще и еще. Отец Элиэзер удовлетворенно хмыкнул. Вот так и вырабатывается истинное рвение.
Когда доктора оттащили, преподобный подошел к мальчишке. Тот мешком висел на веревках, вся спина исполосована. Кровь струйкой стекала в пыль. Ухватив парня за волосы, преподобный заглянул ему в лицо. Отпетый на соседнем столбе надрывался:
- Ты чего его, сучара, трогаешь? Ты меня тронь!
Игнорируя вопли бандюги, отец Элиэзер спросил:
- Ну как? Будешь говорить, или тебе мало?
Парень уставил на него черные глаза - странные, глаза безо всякого блеска, как старые матовые снимки. Облизнув прокушенные губы, мальчишка сказал:
- Святой отец, можно задать вам вопрос? Отчего бог в вашей церкви слепой?
Вопрос так огорошил преподобного, что он чуть было не ляпнул привычное: «Чтобы чистые очи не взирали на людские непотребства». Но не ляпнул, не таковский он был, чтобы ляпнуть - лишь змеей мелькнула непрошенная мысль, что гляделки у мальчишки точь в точь как у того, в церкви. Тоже словно замазаны краской. Мелькнула и пропала.
- Та-ак. Значит, мало. Ладно. Когда подпалим тебе пятки, увидим, как ты запоешь.
Парень, скосив глаза, смотрел на что-то на своем плече. Муха. Крупная, толстобрюхая мясная муха. Странно, вроде уже не лето. Отец Элиэзер автоматически поднял руку, чтобы согнать насекомое, как вдруг земля поплыла под его ногами. Преподобный поспешно шагнул в сторону, успел увидеть свежий раскоп, успел увидеть даже, как из раскопа выскочило что-то серое - и тут это серое впилось в поднятую руку отца Элиэзера, и пришла ужасная боль.
Когда прекрасный наземник взял ее за руку, не притронувшись и пальцем, Сиби перестала слышать Старого. И это было тяжело, потому что, оказывается, Старый здорово помогал думать. Как будто половина мыслей принадлежала ей, Сиби, а половина Старому. Или даже нет - первая половинка одной мысли Сибина, вторая - Старого, или нет - мысль, может, и Сибина, но правильная ли это мысль, знает только Старый. Тут Сиби окончательно запуталась и чуть не заревела от огорчения. И все же не заревела, потому что рука наземника - самая настоящая, теплая рука - погладила ее по голове. Ничего лучше с Сиби никогда не случалось.
