Ноэль Роже - Новый потоп
Душераздирающие рыдания заставили его обернуться. Роза и хВиржини — обе плакали навзрыд. Инносанта тщетно старалась их успокоить. Склонившись к Еве, Макс шепнул:
— Это единственные из нас, чье несчастье, действительно, непоправимо… Ева, не хотите ли вместе со мной набраться храбрости?
Она молча вложила свои замерзшие пальчики в руку Макса. Он нежно ее обнял, и губы его потянулись к ее устам…
Разбуженная воспоминанием пылающих губ, которые как будто вдохнули в себя ее горе, Ева уже не могла заснуть. Такая сильная радость в такой печальный вечер… Макс! Ее Макс!..
Она услышала, как кто-то горячо шептал обрывки фраз, в которых повторялись все одни и те же слова. Она угадала навязчивую мысль Виржини, твердившую все, одно и то же:
— На перевале Ку… Я говорю тебе, что они на перевале Ку… Они пошли туда… Они думали нас найти… На перевале Ку…
Голос Розы подтверждал:
— На первале Ку… Наверное…
И Виржини опять принималась еще настойчивее твердить:
— Я пойду… Я возьму самую маленькую на спину… Через перевал Сажеру и ла Голет де л’Улаз, за Белыми Зубами… Он часто ходил туда…
А Роза обещала:
— Я тоже… Я пойду с тобой… Мои малыши хорошо ходят…
Послышался жалкий хриплый голос, который умолял:
— Не веди малышей… Оставь мне малышей, Роза… Ты хочешь вести малышей… Тогда и я пойду с ними…
В полусне до Евы еще долго доносились отрывочные слова спорящих женщин… Потом она перестала их слышать и заснула, унося во сне мысль о Максе и воспоминание о горячем прикосновении его губ…
В тревоге унылого утра никто не заметил отсутствия Виржини, Розы и ее старой матери. Франсуа видел, как они на заре спускались в долину, но подумал, что они пошли за сучьями рододендрона. Виржини несла свою крошку на плечах, а ее остальные дети скакали впереди. Роза держала своего младшего мальчика за руку, а старший держался за ее юбку. Старая мать шла последней, потупив голову, и плакала.
К вечеру Инносанта забеспокоилась. Ушедшие женщины не пришли за своей порцией жареного мяса и маиса. Ева вспомнила о слышанных ею словах: перевал Ку… Они там… Мы пойдем…
— Это безумие, — воскликнула Инносанта. — Перевал Сажеру? А оттуда на Белые Зубы? Трудный подъем вдоль длинных скалистых стен… Одни женщины… с детьми!
Игнац лаконически заявил, что он отправится на поиски. Макс хотел его сопровождать, но пастух отказался. В одиночку он подвергался меньшей опасности.
Игнац отправился еще до зари. День казался необычайно длинным. Никто не выражал определенно своих опасений, но каждый мысленно представлял себе эту жалкую группу — двух безумных женщин, старуху мать и детей, идущих навстречу смерти.
Настала ночь, Игнац не возвращался. Все запрятались в хижины.
Макс ждал пастуха, расхаживая при свете луны между скалами. Он весь дрожал, и сердце его сжималось от разраставшейся тревоги. Быть может, желая спасти других, Игнац поскользнулся и упал в пропасть? Быть может, он лежал где-нибудь внизу, ожидая ужасной смерти? Макс почувствовал, что любит как брата этого угрюмого смелого юношу, в котором угадывал мягкую и скрытную душу.
Луна исчезла за горами. Темная ночь окутала вершины. Макс все ждал.
Уже светало, когда он увидел быстро шагавшую фигуру Игнаца. Вздрогнув всем телом, он побежал ему навстречу. Но Игнац еще издалека закачал своей кудрявой головой:
— Ничего!..
Они шли бок о бок по наклонным плитам. Показались хижины, точно бесформенные груды камней, затерянные между укрывавшими их скалами.
— Как-никак, — пробормотал Игнац. — Пять маленьких детей!.. Он отвернулся от Макса, но тот успел заметить медленно ползущие по его лицу слезы…
— Какой опасности ты подвергался сегодня ночью на скалах! Игнац пожал плечом.
— О!.. Скалы!..
— А перевал Ку? — спросил Макс.
— Никого… Гостиница стоит одиноко среди воды. Я вошел, взял табаку, кофе и этот топор.
Он с веселой улыбкой открыл свой мешок. Несомненно, таможенники, так же как и мужчины Бармаца, спустились, чтобы спасти свое имущество… И поток захватил их так же, как женщин и стада.
— И ты не видел никаких следов в этих горах?
— Насколько охватывал глаз, — ответил медленно пастух, — была вода, всюду вода.
Макс больше ни о чем не спрашивал. Он потащил своего друга к их норе в скале, и они оба забились туда.
Лежа рядом со спящим пастухом, Макс почувствовал, как грудь его сдавливают рыдания. Он хотел удержать слезы, но против его воли они катились безостановочно. Он плакал по этим безумным женщинам и их детям, и по всем тем жизням, которые были связаны с его собственной неведомыми нитями. Он плакал о пустынном перевале Ку, о безлюдных вершинах и о бедной хижине, где отдыхали его близкие. Он плакал потому, что слишком долго ждал и задыхался от тоски. Он плакал от отчаяния, счастливый тем, что никто не был свидетелем его слез, и находя неведомую сладость в том, чтобы выплакаться под ровное дыхание своего друга, около его теплой груди…
V
Возврат к первобытной жизни
В течение первых дней беглецы находились в полусознательном состоянии, как существа, не вполне пробудившиеся от кошмара. Напряженность ожидания прошла. Они больше не надеялись. Нервная сила их покидала. Они лежали распростертыми на теплых плитах в полудремоте, погруженные в скорбное отупление. Временами кто-нибудь из них восклицал:
— Разбудите меня! Сжальтесь и разбудите! Этот нелепый ужасный сон длится слишком долго…
Первыми очнулись Макс и пастух, сильные своей молодостью, потом Инносанта и старый Ганс, которых тяжелая жизнь приучила к покорности. Вопрос шел о том, чтобы жить.
Жить!.. Это слово стало лозунгом долины Сюзанф!
Робинзон на своем острове имел, по крайней мере, в своем распоряжении орудия и оружие, которые он перетаскивал из корпуса погибшего корабля. У беглецов не было ничего, кроме карманных ножей, ножниц из дорожного несессера и нескольких бокалов, кружек и кубков из алюминия, если не считать одного серпа и топора, принесенного Игнацом… Робинзон располагал всем богатством тропической природы, деревьями, плодами, фруктами. Долина Сюзанф представляла собой одни скалы, поросшие до того редкой травой, что Инносанта с ужасом спрашивала себя, как ей удастся поддержать существование своих немногих коз и овец во время суровой зимы. Она посылала за травой детей и молодых девушек в низкие части долины. Пучок за пучком высушивали они этот тощий корм на солнце. Сколько трудов было потрачено, чтобы получить ничтожную кучку сена! Крестьянки с унынием следили за тощими запасами, которые сваливались в новой хижине, построенной Гансом и Франсуа и прозванной Губертом «продовольственным складом». Он все еще старался вызывать улыбку у своих сотоварищей по несчастью, чтобы не потерять этой привычки.
Ложем им служили сучья сломанных елей, которые Макс и Игнац выуживали у Новых Ворот. Питались они молочными продуктами и мясом, жареным на прутьях, а соль получали путем испарения морской воды, которую Игнац каждый вечер приносил в своем бачке.
С тех пор, как маисовая мука, спасенная Игнацом, была уничтожена, самым большим лишением являлось отсутствие хлеба.
Последний кусок мыла был израсходован… Приходилось умываться у самой воды на берегу ручья, пробегавшего между плитами недалеко от хижины. Иногда молодые люди спускались к подножью ледника и купались в самом потоке.
Инносанта каждый день придумывала новые работы. Она коптила и солила к зиме по местному способу козье и баранье мясо, заготовляла сыры, собирала камни, чтобы строить новые хижины для прикрытия скота и хранения дров… Она говорила:
— Надо торопиться, скоро настанет зима…
Все ей повиновались. Молодые люди находили даже в этой работе какой-то отдых… Усыплялось на время сознание, и картина суровой действительности отодвигалась на задний план.
Де Мирамар чувствовал себя самым несчастным из всех. Каждая мысль причиняла ему страдание, но от назойливости этих мыслей он не мог освободиться. Неспособный к физическому труду, не умея даже поддерживать огонь, который теперь не гасили за отсутствием спичек, де Мирамар проводил долгие часы возле своей неподвижной жены, следя глазами за веселыми играми Поля. В новой обстановке, предоставленный полной свободе, ребенок расцветал. Он убегал от гувернантки, и ни о каких уроках не могло быть и речи. Как можно учиться читать, когда не было даже книг! Его больше не заставляли «прилично» есть… Все теперь ели пальцами. Он мог в свое удовольствие мочить себе ноги, ходил босиком и становился таким же ловким и смелым, как и его новые друзья — мальчуганы из Бармаца. Его гувернантка уже не бранила его, когда он разрывал свою матросскую куртку; она была слишком занята с госпожой Андело собиранием растений, которые они сушили для приготовления «горного чая». Как и другие мальчуганы, Поль бегал теперь с обнаженным торсом.
