Вадим Панов - Нянька Сатана
По приказу Бориса замаскированные видеокамеры установили на подступах к внутреннему городу, и они транслировали картинку с улиц в Оперативный центр, помогая охране предсказывать появление подозрительных элементов. А теперь благодаря им герцог с Лаурой имели возможность наблюдать за теми, кто был заражён. Точнее, за одним из них — за небритым мужчиной в ветхом военном комбинезоне, что сидел, прислонившись к стене, прямо напротив видеокамеры. Он снял маску — она мешала дышать, откинул капюшон и умирал «в прямом эфире». Дождь, как по заказу, стал слабее, и Дюк мог видеть лицо мужчины во всех подробностях: старый белый шрам на лбу, щетина, обвисшие щёки, мешки под глазами и круглые жёлтые пятна на коже — внешнее проявление вируса. Чуть позже выпадут зубы, ногти и волосы… В финале — активное кровохарканье…
— Мне нравится видеть, как они надеются, — продолжила Лаура, с легкой улыбкой глядя на монитор. — Когда человека бьют ножом или прилетает пуля, его надежду глушит боль. Резкая или тупая — не важно. Важно, что она отвлекает, мешает сосредоточиться на возможности спасения, на надежде. Поэтому я люблю вирусы, которые приносят смерть без мучений: есть внешние проявления, но нет боли. Совершенно нет боли. Люди угасают, понимают, что смерть близка, но до последней секунды остаются в сознании. Они видят, что происходит, и надеются… Посмотрите в его глаза, Дюк: в них нет боли — только надежда. Истинная, чистая, словно дистиллированная, надежда. Что может быть прекраснее?
Бухнер надеялся, что его ответная улыбка была спокойной…
Хотя внутри у него бушевал шторм.
Люди умирали.
Или трущобы?
Или город?
Чья смерть шла по улицам? По грязным, заплёванным, полным зависти, жадности, глупости, страха и желания жить улицам? Кто умирал на них: люди, трущобы или город? Ударит ли кошмар, что зарождается сейчас внизу, по самому ДылдаСити? По любимому. Предусмотрительно отгородившемуся от ненавистных Дюку «отбросов» запертыми воротами, усиленной охраной и снятыми с предохранителей пулемётами. И что будет на улицах трущоб? Как эти отбросы умрут? Тихо и покорно, надеясь до самого конца, как мужчина на мониторе, или же взорвутся от страха и желания жить? Бухнер не сомневался, что взорвутся. Никто не сомневался.
А пока же, как Лаура и обещала, всё шло по нарастающей.
Трущобы не заметили первых больных, не разглядели опасность, несмотря на звериное чутьё. У кого-то поднялась температура, кто-то свалился со страшной ломотой в костях, где-то заболела целая семья… но всё это в ДылдаСити видели и раньше — Зандр есть Зандр, зараза в нём обычное дело. К тому же пострадавшие оправлялись через день-два, их друзья и знакомые вздыхали с облегчением, а они сами возвращались к привычной жизни: ходили по улицам, торговались в лавках и на базарах, выпивали в барах… Затем появились первые заражённые. Пока — единицы, правда, все они были из окружения тех, кто болел раньше, но это обстоятельство не вызвало удивления. Зандр есть Зандр, здесь больные заражают здоровых. Однако очень скоро проявилось главное отличие от предыдущих разрозненных вспышек: эти несчастные стали умирать. В домах, на улицах, в лавках, на базарах, в барах… И именно их лица фиксировали бесстрастные видеокамеры.
— Полноценная эпидемия начнётся часов через шесть, — деловито произнесла Лаура. — На запланированный уровень смертности выйдем к полуночи, но так даже лучше, поскольку темнота и дождь будут препятствовать развитию паники. Двенадцать часов активной фазы, после чего эпидемия пойдет на спад — вирус начнет умирать. Вам лучше лечь спать.
— Что? — Бухнер оторопело уставился на наглую суку.
— Я советую вам пойти в свои покои, выпить стакан чего-нибудь крепкого, лучше — водки, и лечь спать, — невозмутимо повторила женщина. — В настоящий момент это самое правильное для вас решение.
В первое мгновение Дюк едва не впал в бешенство: наглые слова красивой твари наотмашь врезали владельцу ДылдаСити, показав, что он собой представляет… А затем Бухнер понял, что именно это он собой и представляет. Понял, что Най читает его, словно открытую книгу, и превосходно ориентируется в его настроении.
Она его уделала, но ему не было стыдно.
Ибо Дюк вдруг понял, что он человек, а не бездушная машина, которую корчил из него Зандр. Он — человек. А красивая тварь рядом с ним — нет. И это понимание позволило ему удержаться от удара.
— Сильно заметно?
— Вы прекрасно держитесь, Борис, но у меня опыт. — Лаура нежно провела рукой по щеке герцога, и он… Он не вздрогнул. Точнее, сумел не показать, что вздрогнул. — Мало кто из заказчиков оставался спокоен, глядя на мою работу, хотя среди них были такие же сильные личности, как вы… Были тупые, беспощадные звери, больше напоминающие питекантропов, чем людей… Были патологические садисты… Но, чтобы сохранять спокойствие при данных обстоятельствах, нужно…
— Быть запредельно жестоким? — хрипло перебил женщину Бухнер.
Все-таки не сдержался.
— Не льстите себе, Борис, вы сами запредельно жестоки и даже не чихнули бы, доведись вам убить всех этих людей своими руками.
— Пожалуй, — помолчав, признал Дюк. По-прежнему хрипло.
— Всё дело — в страхе. Сейчас вы испытываете не сожаление, не грусть и не раскаяние… Сейчас, Борис, вы боитесь. Вы инстинктивно боитесь, что можете разделить участь бродяги с монитора. Вы боитесь умереть, не увидев опасности. Вы боитесь меня…
— Сука! — Он сдавил её руку, оставив на изящном предплечье синий след.
— Да, сука. — Красивая, смертельно опасная, с неземной улыбкой, страшная. Она стояла перед ним, и он не мог отвести взгляд. — Но раз уж ты не хочешь пить водку, я могу предложить кое-что другое…
* * *«Внутри моей головы никогда не бывает тихо. Это плохо. Но, будучи роботом, я никогда не впадаю в панику. Это хорошо.
Эмоции меня не душат, не отвлекают, я всегда хладнокровен и выдержан. Я могу потерять сознание, но никогда не потеряю рассудок. А когда я прихожу в себя, сразу же принимаюсь анализировать происходящее, ведь даже будучи без сознания, я продолжаю принимать и запоминать аудиосигналы.
Это немного утомляет — отсутствие настоящих эмоций.
Я изображаю их, потому что люди ждут их проявления, люди ведь думают, что я всё-таки человек, поэтому приходится подыгрывать. Я изображаю эмоции, но не испытываю их. Я всегда хладнокровен и выдержан.
Иногда, конечно, скучаю по возможности разозлиться, стукнуть кулаком по столу, испугаться… Я помню, каково это — испугаться. Помню противное ощущение дрожащих рук, губ, холода внутри, беспокойства… Помню, мне это не нравилось, но теперь скучаю. Однако страх исчез до того, как я стал роботом — со своими чувствами я распрощался самостоятельно.
Я перестал бояться, и Цезарь это понял. Он тогда долго смотрел на меня, после чего сказал: „В страхе нет постыдного, это разновидность инстинкта самосохранения“. А я ответил: „Плевать на инстинкт, любую машину можно починить“. После этого Цезарь смотрел на меня ещё дольше и ушёл.
И не возвращался три дня.
Цезарь — не Бог, как бы он ни старался.
Он изменил меня снаружи, но не смог залезть внутрь. Свои чувства я убил сам. И некоторые из них — ещё до встречи с Цезарем.
Наверное, поэтому он не смог ничего сделать со мной.
Но я скучаю по эмоциям.
Однако иногда я рад, что их у меня нет. Потому что человеку трудно мыслить, будучи подвешенным к потолку, а роботу — плевать. Робот всегда хладнокровен и выдержан».
(Аудиофайл 625–789–8–209845 статус: любопытный стереть: нет) * * *— Тебе не больно? — почти участливо осведомился Боксёр.
Вопрос вызвал вполне объяснимое недоумение:
— Учитывая обстоятельства, любой мой ответ выглядел бы глупо, — криво усмехнулся Сатана, чьи скованные руки были притянуты к потолку, отчего тело вытянулось в струну. Ему не было больно — искусственные конечности «держали» неудобную позу, — однако раздражало ощущение беззащитности, понимание, что он в полной власти Боксёра.
— Ты уже ответил.
— И что ты понял из моих слов?
Подвешенный за соседний крюк Майор саркастически — насколько это было возможно — усмехнулся, за что тут же получил по рёбрам от падлы, которого главарь — обладатель переломанного носа — называл Горьким. Ещё один подручный, знакомый друзьям Мешок, только-только уселся на перевёрнутый ящик — умаялся избивать пленников — и оттуда издал одобрительное восклицание. Майор коротко ругнулся. Боксёр неприятно улыбнулся.
В низеньком помещении — подвале бара, название которого друзья не разглядели, — было душно и влажно, резко, до тошноты, воняло потом и кровью. Пока — старой кровью, накопившейся за долгое время «использования» комнаты, въевшейся в стены и пол, но было очевидно, что рано или поздно падлы начнут резать пленников и к застарелому запаху добавится свежий, острый.
