Захар Петров - Муос: Чистилище
— Отойди… ты сказал… что отпускаешь нас, — у Веры заметно сбилось дыхание.
— А я вас и отпускаю… Только не сюдой… Профессору нужен свежий воздух…
Увалень указал на другой выход — на Поверхность. Вера не двинулась, сверля глазами одноглазого. В толпе каннибалов послышались смешки — теперь их мнение снова было целиком на стороне своего жестокого вождя.
— Ну, что не идёшь? Сейчас передумаю.
Кто-то осторожно толкнул Веру палицей в напряжённую спину, больно колонули шипы. Открыли дверь выхода на Поверхность. У Веры опять не оставалось выбора, и она шагнула в открытую дверь.
Ноги увязали в снегу, глаза слезились от яркого света и холодного ветра, едва не сбивавшего её с ног и продувающего её худое тело почти насквозь. Первое время она опасалась, что их настигнут каннибалы, но те и не подумали высовываться на Поверхность. Вот он гигантский овал бывшего стадиона «Динамо», из которого когда-то её отец уводил мать. Причудливый изгиб судьбы заставил её повторить то, что когда-то сделал её отец. Вера кое-как доковыляла до первого закутка, отгороженного парапетом спуска в какой-то подвальчик, и опустила Вячеслава прямо на чуть прикрытую снегом мёрзлую землю, прислонив его спиной к стене. От холодного воздуха и яркого света он быстро пришёл в себя и удивлённо смотрел на Веру. Он был истощён от голода, кровопотери и той страшной боли, которую испытал и наверняка испытывал до сих пор. Из своего следственного рюкзака она достала респиратор и насунула его на лицо Вячеславу. Себе она скрутила повязку из сложенного в несколько раз, оторванного от майки куска льняной ткани. Она сомневалась в эффективности такого противорадиационного средства, и всё же респиратор был нужнее Вячеславу, организм которого был ослаблен настолько, что радиоактивный воздух свёл бы его и без того небольшие шансы на выживание на нет. Вера, опустив респиратор, дала ему попить из фляги осторожно, чтобы вода не пролилась за превратившийся в окровавленные грязные лохмотья комбинезон учёного — на таком холоде она тут же бы стала замерзать.
Едва смочив пересохшие окровавленные губы, Вячеслав произнёс:
— Ступни болят.
— У тебя нет ступней.
Подумав, он произнёс едва улыбнувшись:
— Всё-равно болят.
Она вернула респиратор на место и очень серьёзно произнесла:
— Вячеслав, единственный шанс выжить у нас с тобой — это дойти до ближайшего известного мне незапертого входа в Муос, причём сделать это, как можно быстрее. Я тебя возьму на спину, а ты меня обхватишь за плечи. Только не теряй сознание, иначе отпустишь руки — и я тебя не удержу, или ещё хуже — замёрзнешь.
— Я постараюсь, но я не уверен.
— Чтобы не отрубиться, говори. Говори что-нибудь.
Вера, стиснув зубы, присела и взвалила Вячеслава на спину, а он неловко обхватил её за плечи. Стиснув зубы, она встала и пошла. Очередной порыв ветра, чуть не сбил её с ног.
— До какой же всё-таки нелепости я дожился — меня, мужчину, на спине несёт девушка, которая наполовину младше меня… И которую я бы сам хотел носить на руках…
— Вячеслав, не будем об этом… Расскажи лучше, что произошло на каторге.
И он начал свой рассказ. Завывание ветра, респиратор, скрадывающий звук, собственное надрывное дыхание Веры, едва державшейся на ногах и делающей мучительные шаги, мешали расслышать всё, что он говорил, но всё же общая картина происшедшего ей стала ясна.
Примерно неделю назад их перестали выводить на работу. Потом уменьшили и без того скудный паёк. Надсмотрщики, которых без Вериного прихода стало почему-то намного меньше, нервничали. Что-то происходило неладное, причём это происходило вне каторги, раз в них перестали нуждаться и перестали им давать еду. На третий день надсмотрщиков осталось только пятеро, остальные, похоже, сбежали. Те, которые остались, были на взводе. Они перестали давать еду, которой на каторге почти не осталось, и совсем перестали выпускать из камер каторжан, которые с каждым часом становились всё более злыми и неуправляемыми. Тогда кто-то из каторжан стал переговариваться с делопроизводителем, которая ползала по коридорам и к которой надсмотрщики привыкли. Та стащила у надсмотрщиков ключи для открытия камер и, подловив момент, открыла одну из них. Каторжане вырвались оттуда и открыли другие камеры.
Первым делом каторжане стали срывать злость на надсмотрщиках. Узники превзошли своих бывших мучителей в садистских издевательствах. Последний из них умер через сутки — и всё это время от него не отходили каторжане, которые с каким-то безумным упоением придумывали для него всё новые и новые мучения. Большинство из них даже не воспользовалось предоставленной им свободой — лишь меньше половины освобождённых ушло в этот день с каторги.
— А ты почему не ушёл? — кричала сквозь завывание вьюги Вера.
— Да из-за отца Василия, помнишь, я тебе рассказывал про священника. Он вступился за надсмотрщиков, влез в толпу, не давая их мучать. И этот, который Увалень, его избил, из-за чего у отца Василия случилось сильное сотрясение головы, он не мог идти, ну а я не мог оставить этого необыкновенного человека. И, кстати, после того как это произошло между Увальнем и отцом Василием, многие отстали от надсмотрщиков и ушли с каторги. А когда отец Василий уже смог подняться на ноги, нас оттуда уже не выпускали.
Не успел умереть последний надсмотрщик, а Увалень объявил себя паханом каторги и заявил, что с неё теперь никто не уйдёт. Тут же он сломал шеи двум или трём недовольным сменой власти и так утвердился в качестве правителя этого отстойника. Упившись кровью и мучениями надсмотрщиков, каторжане скатились к состоянию нелюдей. Тут же в голову им пришло решение продовольственной проблемы — они стали съедать тех, кто лежал в камерах для неработающих инвалидов, переименовав эти помещения в «Мясосклад № 1» и «Мясосклад № 2». Но Увальню мало было насытиться самому и насытить своё озверевшее окружение. Ему хотелось перестроить под эти звериные правила поведение всех обитавших на каторге. Когда он заметил, что кто-то, помирая от голода, всё же отказывается есть человечину, он с помощью своих прихвостней построил всех в ряд в длинном коридоре каторги и произвел личный обход строя с котелком. Его помощник всаживал в рот каждому в строю ложку с варевом, и они дожидались, пока это не будет проглочено и проглотивший не покажет язык, доказав, что во рту у него ничего не осталось. Если кого-то после съеденного рвало, процедура повторялась до тех пор, пока они не убедятся, что человечина осталась в желудке проверяемого на лояльность к людоедским правилам. Восемь человек отказались — их закрыли в камеру.
На следующий день с отказниками процедура повторилась. Расчёт Увальня подтвердился — двое не выдержали голода и приняли эту страшную пищу. На следующий день сломалась ещё одна женщина. Но ещё днём позже все пять оставшихся отказников, едва державшихся на ногах, выдержали испытание. А потом от голода умерла одна из них. Тогда отца Василия, посчитав зачинщиком этого неповиновения, подвесили на цепи и стали избивать. Кто-то предложил его съедать понемногу, и ему сначала отрезали ступни, потом голени, а потом и бёдра. Сколько мог, он молился; молился за этих людей, ставших нелюдями.
Ещё, когда ему отрубали ступни, один из четырёх отказников попросил его выпустить — он сам подошёл к чану и под радостное улюлюканье других людоедов съел так много, что от резко перенасыщения умер прямо там, возле чана, и уже на следующее утро сам угодил в этот же чан.
— В камере остались только я и Виола. Отец Василий, ещё до того, как его забрали от нас, её окрестил. Она ж молоденькая совсем, из того поколения, когда крестить детей перестали. Он же её исповедовал и меня тоже. Поэтому она была совершенно спокойна. Вот ведь какая девушка — мы её считали хуже всех, раз она с надсмотрщиком жила, а оказывается, всё наоборот. Ей непременно надо было выжить тот год, на который была осуждена за воровство. А воровала она для своих двух маленьких сестёр-инвалидок. А вот переступить черту человечности не посмела, в отличие от тех, кто ещё недавно её презирал. Потом вытащили Виолу. Видела, что с нею сделали? А потом и меня…
Вера думала о том, в чём заключается человеческая мощь. В силе мышц и ловкости? Умении драться? Навыках владения оружием, дающих возможность быстро убивать? Или в способности гипнотизировать других людей и манипулировать ими? Или же в интеллекте и управленческих навыках, с помощью которых повелевают поселениями или целой Республикой? Если так, то Солоп, Булыга, Жанна, Дайнеко, Славински, Увалень и многие другие мерзавцы являются одними из самых мощных людей! А как же Присланный, Светлана, Вячеслав, Джессика, Святая Анастасия и, наконец, Виола, которая и сейчас медленно умирает из-за твёрдой решимости остаться человеком? Нет, что-то подсказывает, что именно эти обычные человеки стали в ряд самых сильных людей Муоса. И если будущему всё же суждено быть, тогда что посчитают более важным историки этого будущего: Верины подвиги, исчисляющиеся десятками трупов, или же книгу Вячеслава, которая, быть может, подымет из дикости умершую цивилизацию? Нет, на своей спине она несёт не слабого калеку, не соответствующего брутальным идеалам настоящего, а Человека с большой буквы, не оставившего в беде своего нового друга, доказавшего свою силу отказом жрать с другими человечину и сознательно обрекавшего себя тем самым на муки; доказавшего свою силу в выполнении своей настойчивой, незаметной и совершенно неблагодарной миссии по просвещению будущих поколений. И чего бы это ей не стоило — она должна его донести!
