Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)
— Долго нам еще идти? – не выдержала я спустя какое-то время. Гич смотрел вперед, но отозвался:
— Расстояние лишь в твоем сознании, маинганс. Путь завершится тогда, когда вы будете к этому готовы.
— Мы уже готовы, – возразила я. – Пусть он сейчас кончается.
— Еще нет. – Гич все-таки поглядел на меня искоса. – Иначе бы ты так не говорила.
— Откуда ты знаешь?
— Ты сказала это, не обдумав, маинганс.
— Почему ты меня так называешь? Меня зовут Нэйси!
— У человека может быть много имен. Ты ведь зовешь своего отца отцом, а твоя мать называет его мужем?
— У меня нет родителей.
— Когда-то же они были.
— У патрульных по два имени, – ввернула Алиса.
— Ага, – осадила я, – и ты не знаешь, почему Дэннер – Дэннер.
— Нэйси, ты ведь и сама не знаешь.
— Ну и что…
— А если бы ты была патрульным – как бы тебя звали? – вдруг поинтересовался Гич.
— Забияка, – выдала Алиса, и я развернулась.
— Ах, ты!.. – Я хотела ей двинуть хорошенько, но эта дура спряталась за Гича, а его обойти было трудно.
— Я ж говорю!
— Гич, скажи ей! – окончательно расстроилась я, но он только засмеялся и велел нам прекратить.
Дэннер
Кажется, меня начало потихоньку отпускать. Или не потихоньку…
Ярополк все так же полз по заданному нами маршруту, но врагов больше не наблюдалось. Не то спрятались, не то награбились вдоволь – не знаю. Девочка уснула, так крепко, что ни шум двигателя, ни неровности дороги не могли ее разбудить. Она тихо сопела, прижавшись ко мне и уткнувшись носом в плечо, а я сидел как дурак и боялся пошевелиться. Ласточка прижалась к другому плечу. Молчал даже бортовой компьютер, хотя ему и не давали такого приказа.
Наконец, когда мы исколесили город вдоль и поперек, израсходовали последние остатки топлива и вымотались окончательно, Ярополк остановился у дверей Храма. Двигатель чихнул напоследок и заглох.
— Приехали? – встрепенулась Ласточка.
— Система охлаждения двигателя имеет незначительные повреждения, – буднично отозвался компьютер. – Дальнейшее передвижение не представляется возможным.
— Придется пешком идти, – расстроилась Аретейни.
— Наверняка, – согласился танк и предложил в своем репертуаре: – Можете отдохнуть, составить отчет и выпить чаю.
Я ощутил, как где-то в груди кольнуло иголочкой. Отчет... задания, рейды – вся работа в патруле. И отчеты. Ничего этого больше не будет. Нет больше патруля. Нет больше города…
Голос прозвучал хрипло.
— Да никому они теперь не нужны, отчеты эти.
Ласточка вздрогнула и тревожно посмотрела на меня.
— Дэннер…
Я только отмахнулся.
— А что с охлаждением? – спросила Аретейни.
— Забилось, – ответил компьютер, который, похоже, был не лишен некоторых человеческих способностей, вроде распознания разговорной речи. Я поднялся и осторожно уложил ребенка в навигаторское кресло.
— Я посмотрю.
— А ты разбираешься? – удивилась Ласточка.
— Ты мне поможешь. – Хлопнула дверца шкафа – я перехватил чемоданчик с инструментом. – А если прочистить, оно заработает, Ярополк?
Компьютер немного помедлил – будто задумался.
— Весьма вероятно.
Низкий ему поклон, что хоть не стал высчитывать процент этой вероятности.
Снять крышку оказалось тяжело – приржавела напрочь. Мне казалось, что я сейчас ее отдеру вместе со всем двигательным отсеком, а Ярополк подбадривал нас армейскими анекдотами, которые я не понимал, зато понимала Ласточка. Она мерзла и дрожала, но смеялась и очень хотела мне помочь, а я ее отстранил. Чем помогать – когда крышка-то всего одна. Антикоррозийная жидкость шипела и вспенивалась, соприкасаясь с металлом и стекая вниз краснеющими струйками. От струек поднимался пар. Наконец, мне удалось добраться до нужного отсека.
Было очень интересно разглядеть вживую двигатель внутреннего сгорания, перебрать, потрогать. Я ведь до этого о таких машинах только в книжках читал, да иногда видел чертежи.
Поломка и, правда, оказалась совсем ерундовой – шланг забился неизвестно, откуда взявшимся, песком. Ярополк заверил, что понятия не имеет, как и когда такое могло произойти, а я промолчал о том, что признал в куче слепленных песчинок гнездо чернохвосток. Чернохвостки маленькие, и людей обычно боятся. Вот, из страха и нападают, как правило, первыми. Если такая малютка укусит – два часа будешь кино смотреть. Проблема в том, что мозги после укуса не восстанавливаются.
К счастью, сейчас весна, и чернохвостки, перезимовав, ушли. Гнездо было пустым и безопасным. Зато на движке можно было, наверное, картошку жарить, а шланг едва не разорвало.
Покончив с ремонтом и старательно отмывая руки в ближайшей луже, я и не заметил, как девочка подошла сзади. Очнулся только, услышав за спиной растерянное «Папа?..»
Мысленно сосчитав до трех, я заставил себя обернуться. Девочка стояла всего лишь в паре шагов от меня, и куталась в пушистую вязаную шаль, сонно моргая. Пока я соображал, что ответить, как объяснить, подоспела Аретейни и, к моему величайшему счастью, подхватила ребенка на руки.
— А ты чего вышла? – заговорила она. – Замерзнешь…
Девчонка вскинула голову, сжимая ее воротник, и, щурясь, неуверенно позвала:
— Мам?..
Аретейни осеклась и замолчала. Захлопала враз отяжелевшими ресницами.
— Я… – Голос срывался. – Я не…
— Совершенно верно! – Такой прыти я и сам от себя не ожидал. – Ты поспи еще, мы тебя к ужину разбудим. – И, не позволяя Ласточке заговорить и оспорить, перехватил у нее девочку. – Идем-ка, отдохнешь пару часиков.
— Ага, – согласилась девочка, сладко зевая и послушно закрывая глаза. Пробормотала сонно: – Только ты мне спой, ладно?.. А то я не усну…
Еще этого не хватало!.. Я растерялся, а Ласточка сделала страшные глаза и живо кивнула:
— Спой ребенку колыбельную!
Мне еще ни разу не приходилось петь колыбельные. С трудом втиснувшись в люк с девочкой на руках, я завернул ее в подсунутый Ласточкой спальник и устроился рядышком. Девочка ухватила меня за руку, устраиваясь поудобнее.
— Тепло… – промурлыкала она. – Ты пой. – Черт побери, я не умею убаюкивать детей! Я ножи кидать умею… и еще кости ломать… и вообще, у меня с гуманитарными талантами напряженка…
Надо было срочно что-то делать, пока девочка не пробудилась окончательно и не вспомнила кровавую резню в собственном доме, и я поспешно запел первое, что пришло в голову:
Птицы поют в сосняке придорожном,
В ясное небо подолгу смотрю...
Жить на земле и не петь невозможно,
Это я точно тебе говорю…
Тут голос прервался, и я нерешительно обернулся на Ласточку, ища поддержки, но она только улыбнулась и показала большой палец. Тума-ан…
Надо друзей выбирать осторожно,
– обреченно затянул я, –
Но без опаски им сердце дарю.
Жить на земле без друзей невозможно,
Это я точно тебе говорю.
Сотни ночей я провел бы тревожно,
Лишь бы с любимою встретить зарю...
Жить на земле без любви невозможно,
Это я точно тебе говорю.
Счастье порой понимается ложно,
Все же нужны паруса кораблю...
Жить на земле без мечты невозможно,
Это я точно тебе говорю.
Заткнувшись, наконец, я различил уютное сопение. У-ух… получилось. Слава богам, спит. С последним куплетом даже Аретейни зевнула, прикрыв рот ладонью. Заметив мой взгляд, Ласточка ободряюще улыбнулась и задумчиво произнесла в пространство:
— Какой у тебя красивый голос… и почему ты мне никогда не поешь?
— Больше подземных нет? – Я решил проигнорировать это издевательство. Аретейни покачала головой и бесшумно выбралась наружу. Я выбрался следом.
Стихло. Город больше не хрипел от боли, только дышал горьким затихающим дымом, но и он, казалось, лениво уползал в щели. Дождь гасил догорающий огонь. По небу неслись тревожные рваные облака, но лес за дальними домами уже заволокло серой пеленой тумана. Кончилась битва, растворилась в сыром мареве, и слышно было осторожное чавканье первых упырей. Некому было оттащить трупы, некому отогнать голодных тварей. Я устало опустился на тротуар. Ты жив еще, Город посреди леса?.. Ты уже не дышишь теплом печей, погасли окна-глаза, замолчали дома. Не лают собаки, не смеются дети, не шумят мастерские. Но ты не умер, город, я чувствую твой пульс.
