Тамара Вепрецкая - Сантрелья
Этот последний экзамен совпал с невыносимой жарой. Стояла такая духота, что, казалось, из окружающей среды полностью выкачали воздух, и людям нечем стало дышать. Они, подобно рыбам без воды, хватали воздух ртом, но кислород не поступал в легкие. По ночам на город обрушивались оглушительные грозы, не приносившие облегчения. Утро уже встречало всех влажной духотой.
Студент радостно помахал зачеткой и выскочил из душной аудитории. Я упала головой на руки, не в силах двинуться. Немного переведя дух, я заполнила ведомости, сдала их в учебную часть и предстала перед необходимостью выползти на пыльную, жаркую улицу. От влажности пыль казалась разбухшей, а от зноя — горячей.
Пока я добиралась домой, мысли мои беспорядочно блуждали, перескакивая с одного предмета на другой. Мозг не в состоянии был на чем-то сосредоточиться. Когда голова освобождалась от работы, я всегда неожиданно ловила себя на воспоминаниях о Святогоре. Я гнала их прочь, но они все ширились и множились, пока я полностью не погружалась в то время. Что-то екало в груди, однако уже без боли, без надрыва, без острого отчаяния. Неизбежность требовала смирения, и отчаяние сменилось глубокой грустью.
Я никого из близких не посвятила в тайну своей любви. Маму я не хотела огорчать: ей хватило волнений в наше отсутствие. С отцом мы никогда особо не обсуждали подобных тем. Ольга сама переживала тяжелый период — семейный кризис: ее брак грозил распадом, и она прикладывала титанические усилия к его сохранению. Игорю просто не полагалось знать об этом, ни в коем случае. Я боялась какой-нибудь его неосторожной реплики, обидной и насмешливой, которую он бросит с досады, и причинит мне страшную боль, хотя и будет потом всю жизнь раскаиваться. Посвященным был лишь Коля, а он находился далеко.
И вдруг я подумала, что очень давно не получала вестей от него. Уже три месяца они с Людой жили в Испании и писали раз в две-три недели, а изредка и баловали меня звонками. Чаще писала Людмила. Ее письма, обстоятельные, образные, с юмором, разительно отличались от Колиных кратких сводок "с зоны боевых действий".
Особенно замечательное письмо написала Люда о самых первых впечатлениях испанской жизни:
"Ленок!
Свершилось!!! Вчера был знаменательный день! Брат твой пребывает в состоянии крайнего возбуждения: руки дрожат, он ими все время всплескивает и что-то нечленораздельное выкрикивает. Посему я взяла на себя обязанности его личного секретаря, чтобы попытаться в подробностях изложить тебе события вчерашнего дня.
Прибыли мы в Сантрелью утром и подкатили с ветерком прямо к подножию холма, наплевав на его заколдованность. В тот ужасный день, ознаменовавшийся началом поисков Коли, а завершившийся началом поисков тебя, помнишь? — в тот день мы по жаре чапали по каменистой пыли от дороги к холму — не ближний свет!
Взбирались на холм довольно долго, так что в зобу дыханье сперло: во-первых, высоко, а во-вторых, страшно. Подземелье привело меня в полное уныние. Длинный, бесконечный темный тоннель, ведущий в никуда. Холодно, сыро. Я физически ощущала махину холма, давившую на нас сверху, и мне не хватало дыхания, словно меня замуровали заживо. Только Коля все гнал вперед, как пес, взявший след, не давая никому возможности разбираться в собственных ощущениях.
Наконец, мы добрались до разрушенной лестницы, которая, вероятно, тебе хорошо знакома, и нырнули в коридор, такой узкий, что у меня почти развилась клаустрофобия. К счастью, он скоро расширился и привел нас в тупик. Я еще тогда подумала, что тупик — то самое слово. Ты знаешь, я очень боялась за Колю: что бы с ним было, если по какой-то причине предмет его поисков был бы блефом. Ну, к примеру, накачали вас там где-то галлюциногенными препаратами и спать уложили. Вот и примерещилось каждому свое!
Потом Коля ловко так отвлек наше внимание, показывал нам какое-то бра для факела на стене, разглагольствовал о том, как устроены стены в тупике, заставляя нас с умным видом пялиться в угол. А когда мы повернулись к другой стене, мы ахнули — перед нами предстала брешь в стене, зиявшая ужасающей чернотой. Лен, здесь бы фильм ужасов снимать! Надеюсь, Володя отразит все эти таинственные прелести на пленке. Коля ликовал! Потом он признался мне, что опасался, что через тысячу лет механизм не сработает.
Затаив дыхание, мы вошли в подземный зал — настоящий древний храм, причем храм каких-то смешанных верований. Но если бы ты видела этих деревянных истуканов? Ой, что же это я, ты-то как раз их и видела!
Возле одной из стен на постаменте покоилась каменная плита, которую мой муж ласкал, как будто именно она — его супруга, а не я. Признаюсь, я даже приревновала его. Шучу!
Археологи онемели от изумления. Мы с Колей переглянулись, понимая, что до конца ему практически никто не верил, даже помешанный на Тартессе Альварес. Они нашли, что это древнее святилище — кладезь для археологической науки. Звучали различные предложения — даже идея создать там подземный музей Сакромонта…
Итак, плита, именуемая святыней, добыта. Столетия охраняли ее тайну, а теперь ее охраняет специальный сейф в Музее археологии. Коля же размахивает руками, подрыгивает ногами, повизгивает и подергивается в предвкушении ее изучения…"
Остальные письма посвящались уже деталям будней, семейным делам и лишь вскользь упоминали о святыне в рубрике "Николай и Тартесс". Коля писал, что идет кропотливая работа по анализу самого камня, его датировке и расшифровке.
В письмах брат иногда говорил об активной съемочной деятельности Рахманова. В моей памяти оживала наша последняя с ним встреча, такая странная, и наш разговор, вызвавший в моей душе непростой интерес к этому человеку. И только я решила его больше не избегать, как он уехал, и никаких известий ни о нем, ни от него я не имела.
Два дня назад я принимала экзамен у Алексея, который с присущей ему непосредственностью объяснил мне, что идет отвечать первым, потому что приехал его отец. Он добавил, что не видел отца несколько месяцев и торопится повидаться с ним. И я тогда подумала, что Владимир мне обязательно позвонит и расскажет о Колиных делах. Я даже немного волновалась, предвкушая наш разговор. Но он до сих пор не объявился, и теперь, два дня спустя я чувствовала некоторое разочарование.
Я плелась домой, размышляя о странных поворотах судьбы людской и сравнивая ее с переменчивостью погоды. Только что вовсю светило солнце, и внезапно спустилась чернота, распласталась своей тяжелой тушей на нашем городе, сдавив воздух до предела. Такая духота и испуганное затишье природы — все это чревато было ливнем или даже грозой. И я прибавила шаг.
Пока я искала ключ и открывала дверь, в квартире надрывался телефон. Я влетела в коридор, бросилась к трубке — гудки! У кого-то на том конце провода не хватило терпения или желания дозвониться. Я отошла от аппарата, собираясь налить себе стакан холодной воды. Телефон снова зазвонил.
— Алло! Алло! Я слушаю! — схватила я трубку.
— Елена Андреевна Здравствуйте!
— Здравствуйте! — вежливо ответила я.
— Это Рахманов, если еще помните такого.
Неужели он думает, я не узнала его голос — голос Святогора? Просто от неожиданности я не нашлась, что сказать.
— Здравствуйте, Владимир! Конечно, я вас помню.
Глупый разговор. Вежливый. Натянутый. Совсем не такой, как перед расставаньем.
— Лена! Я привез для вас письмо и передачу от Николая. Мы могли бы с вами встретиться? Может быть, я подъеду к вам? — также напряженно продолжил он.
— Да, конечно, Владимир. Когда вам будет удобно?
— Я могу приехать прямо сейчас?
— Приезжайте, я жду вас.
Экое расшаркивание! Что же случилось? В прошлый раз мы признались, что нам легко друг с другом общаться. И вдруг — такой осторожный разговор, будто каждый опасался сказать что-то лишнее.
Приехал он очень скоро, словно звонил с полпути. Он загорел и отчаянно напоминал Святогора. Я была рада его видеть. Но некоторая неловкость еще сохранялась. Я провела его в комнату, накрыла кофе на журнальном столике и приготовилась бомбардировать его вопросами.
— Не спешите, — улыбнулся Владимир, прочитав мои мысли, и натянутость как-то вдруг ослабла, сразу стало легко и даже весело. — Сначала прочитайте Колино письмо. Такова его воля. Почти из первых рук. Это его слова. Только читайте внимательно.
— Но, может, я потом одна почитаю, а сейчас лучше побеседую с этим источником информации "из первых рук", — попыталась возразить я.
— Об этом не может быть и речи. Читайте, пожалуйста. Мне поручено описать вашу реакцию, — заявил Рахманов.
— Ага, так вы будете шпионить за мной? — возмутилась я.
— Да, и не скрываю этого. Сдавайтесь, — он подмигнул и протянул мне конверт.
— Что же, вы играете на моем нетерпении. Я давно мечтаю узнать, какие там новости, — и я распечатала толстый конверт и развернула письмо.
