Андрей Колганов - Жернова истории 3
— А с урожаями у вас как? — это ведь ключевой вопрос, и не только для меня.
— Не очень, — посуровел лицом агроном. — В прошлом году девять центнеров пшеницы с гектара сняли, правда, в 1927 – уродилось одиннадцать. Сложные тут условия. Заморозки часто посевы бьют, а иной раз пшеница и вызреть не успевает, под снег уходит. Ячмень тут куда как лучше родится, но одним ячменем сыт не будешь. А вот сортов пшеницы, чтобы специально для наших мест, пока еще нет. Правда, Анна Николаевна с позапрошлого года у нас семеноводческой работой занимается на селекционной станции. Но новые-то сорта не в один год выводятся. Эх, — оживился он, — вот под Покровском хорошие земли есть! Там, при правильном подходе, и до тридцати центнеров можно взять, а в урожайный год, пожалуй, и больше.
— А тут не сможете? — мне стало интересно. Ведь по остальной Якутии пшеницы хорошо, если 4–5 центнеров с гектара берут, а то и 1,5–2 выходит. Фактически только семена оправдать.
— Ну-у, мы тоже сложа руки не сидим, — парировал он. — Травопольную систему Вильямса начинаем внедрять. А чтобы на первых порах не сократить запашку под хлеба, мы окрестные залежи и целину поднимаем, благо, трактора теперь есть, и с ними можно с такой задачей справиться. Вот мы часть залежи под культурные пастбища и отвели. Правда, из облисполкома на нас нажимать пытались. "Нечего траву сеять, — кричат, — надо все под хлебную запашку пускать! Нам самому товарищу Эйхе в Иркутск рапортовать об увеличении посева хлебов, а вы тут траву разводите!". И никакие доводы на них не действуют. Пришлось до крайкома дойти, ходоков в Иркутск к Сырцову посылали, так он телеграмму в Якутск тут же отбил, чтобы нас в покое оставили. Засеяли мы луговыми травами приличный клин. Заодно малость коровок прикупили и лошадок. Рассчитали, по методу Прянишникова, на какие почвы какие удобрения вносить, и сочетаем минеральную подкормку с внесением навоза и перегноя. Так что мы от всех систем что-нибудь полезное берем, — вернулся он к вопросу, который был задан ему самым первым.
— А где же тут у вас фермы? — поинтересовался Тихон Михайлович. — Я что-то не заметил.
— Пока нету. Коров и лошадей работники совхоза на своих приусадебных хозяйствах содержат.
— Как же так? А обобществление? — удивился Руднев.
— Так они обобществленные! — засмеялся молодой специалист. — Тут у нас такая хитрая матрёшка образовалась. Сам-то зерносовхоз животноводством особо не занимался. А вот приплод от скотины, что в приусадебных хозяйствах держали, мы оформили как паи в мясомолочную артель. Контракт с кооперативными заготовителями заключили, сепаратором обзавелись, сейчас с их помощью и вскладчину с несколькими колхозами мясохладобойню под Якутском собираемся строить. А с прошлого года у нас и свой зоотехник есть, — тут он улыбнулся, вспоминая что-то ему одному ведомое, и продолжил:
— Хороший парнишка. Курсы для односельчан организовал, а сам ко мне плакаться пришел. "Меня, — говорит, — мужики слушать не будут. Скажут – яйца курицу не учат". Это он верно подметил. Даже и своего слушать не стали бы, а уж если бы кто со стороны приехал… В общем, присоветовал я ему. "Пройдись, — говорю, по дворам, уточни, у кого скотина лучше всего содержится, у кого надои хорошие, у кого привесы побольше. Вот пусть они первые у тебя на курсах и выступят, расскажут, как правильно скотину растить". — "Так многие из них складно двух слов связать не могут" – возражает мне он. — "А ты с ними заранее переговори, да все в мелочах выспроси, что да как они делают. Глядишь, у них самих в мозгах все по полчкам и разложится. И на курсах этих, — меньше сам говори, а больше их спрашивай. Так, под сурдинку, глядишь и сам что полезное им втолкуешь".
Интересная выдалась поездка. И люди нам встретились интересные. Но дела настоятельно звали обратно, в Москву.
Обратная дорога в Москву прошла в раздумьях. Очень меня беспокоили перспективы зернового баланса текущего, 1929 года. От успехов хлебозаготовительной кампании этого года зависело, сумеем ли мы обеспечить экспортную программу, и, следовательно, сумеем ли заработать достаточно валюты для импорта оборудования и демонстрации своей кредитоспособности. Кроме того, неуспехи в хлебозаготовках могли укрепить позиции тех, кто призывал к форсированию темпов коллективизации и разворачиванию борьбы с кулачеством вплоть до полной его ликвидации.
Разумеется, экспортная программа зависела не только от хлеба. Вклад лесозаготовок и заготовок разнообразных видов сельскохозяйственного сырья (помимо зерна) в нашу экспортную программу был еще более значительным. Но на зерно падала еще одна важная функция, которую нельзя было заменить ни лесом, ни мехами, ни льном – продовольственное снабжение городов. Вместе с развитием индустриализации росло и городское население. Росло быстрее, чем удавалось поднять производство сельскохозяйственных продуктов. А вытащить дополнительный хлеб из деревенских единоличников можно было только двумя путями – либо силой (в какие бы формы она ни облекалась), либо встречным предложением пользующихся спросом товаров по приемлемым для крестьянина ценам. Однако оба этих пути имели естественный предел в низкой производительности единоличного хозяйства даже у зажиточных крестьян. Поэтому без организации крепких колхозов и крупных совхозных "зерновых фабрик" проблема быстрому решению не поддавалась.
Глава 28. Быстрые решения
Быстрые решения… Как они соблазнительны! И как много они имеют приверженцев среди того слоя номенклатуры, который выдвинулся во времена "военного коммунизма" и всем прочим методам руководства предпочитает силовой нажим. Вот и сейчас, даже без всяких понуканий сверху, — хотя и в верхах уже зреют подобные настроения, — множество мелких и средних начальников на местах стали исповедовать нехитрую логику. Партия поставила во главу задачу ускоренной индустриализации? Поставила! Значит, тот, кто добьется скорейшего движения по этому направлению, может рассчитывать на карьерный рост, на всякие пироги и пышки. Пока подобные поползновения снизу удавалось отбивать ссылками на плановую и договорную дисциплину, на государственные стандарты, на борьбу за повышение качества и снижение себестоимости продукции. Но сдержать напор становилось всё труднее.
Вступление в строй ряда заводов, начатых строительством в 1926-27 годах, дало приличный прирост продукции. Подведение итогов первого года пятилетки – 1928-го – дало в руки сторонникам более высоких темпов весомые аргументы. Многие члены ЦК стали рассуждать таким образом: повышенные задания, даже если они не вполне реальные, заставят хозяйственников и рабочих мобилизовать свои усилия, и тогда, глядишь, даже если не дотянут до повышенных заданий, рост экономики всё равно будет больше, чем по отправному плану. Смогли же в первом году пятилетки превысить контрольные цифры!
Единственное, что позволяло как-то ограничить шапкозакидательские настроения вверху, это загодя произведенный мною маневр, когда удалось ограничить круг обязательных плановых директив только государственными заказами, оплаченными из бюджета. Так что достижение контрольных цифр пятилетки давалось на откуп умению хозяйственников на местах и умению центра подобрать для этого соответствующие стимулы. Но вот ретивости самих "красных директоров" такая схема планового хозяйства противостоять не могла, особенно когда то тот, то другой ответственный деятель ЦК начинал призывать положить все силы на дело социалистической реконструкции народного хозяйства.
Несколько неожиданно для меня одним из самых опасных сторонников ускорения темпов индустриализации оказался Троцкий. Он все громче начал распинаться на тему о том, что руководство партии страдает неверием в творческие силы рабочего класса и рядовых членов партии. Сумев найти среди специалистов нескольких достаточно сговорчивых, он открыто выступил на Политбюро с предложением увеличить программу капитальных вложений, а для этого поднять розничные цены, увеличить налог с оборота, и расширить применение повышенных ставок обложения зажиточных крестьян, обосновав свою позицию соответствующими расчетами.
Мне довелось узнать об этом, когда однажды вечером, уже после окончания рабочего дня, покидая свой кабинет, чтобы отправиться домой, я столкнулся в коридоре с Дзержинским, который имел просто взбешённый вид. Таким его видеть мне ещё не приходилось.
Малость оторопев, спрашиваю его:
— Что случилось, Феликс Эдмундович?
Он остановился, повернул ко мне побледневшее лицо, медленно разжал стиснутые губы, не сразу отреагировав на вопрос. Потом коротко дернул головой вбок:
— Пройдем ко мне!
Когда за нами закрылась обитая дерматином дверь, Дзержинский сделал несколько нервных шагов по комнате, затем, вопреки своему обыкновению устраиваться за письменным столом, плюхнулся на диван у стены, и некоторое время сидел молча, откинув голову назад. Было очевидно, что он пытается взять себя в руки, не желая начинать разговор во взвинченном состоянии. То, что сегодня в Кремле заседало Политбюро, для меня секретом не было. Неужели там учинилась какая-то пакость? Наконец, он заговорил:
