Тамара Вепрецкая - Сантрелья
— Не дождесся. Я пришел как раз за твоим советом.
Я вопросительно посмотрела на него. Похоже, он волновался.
— Ты считаешь, что нам реально завтра вылететь в Москву?
— Честно говоря, не знаю, — призналась я. — Я понимаю, что тебе не терпится обнять Люду, потискать Саньку. Мне тоже ужасно хочется повидаться с родителями. Но очень может быть, что завтра мы все еще не улетим. Билетов же пока нет. Насколько я поняла из рассказа наших друзей, сегодня нас встретили случайно, хотя и давно готовились к нашему возвращению.
— Да-да, значит, по-твоему, завтра мы, скорее всего, не уедем в Москву?
— Думаю, нет, а что?
Коля замялся, опустил голову и молчал. Потом встал, прошелся по комнате, снова сел. Что-то мучило его. Но я, ослепленная своей драмой, не могла никак взять в толк, чем он озабочен.
— Аленушка, милая моя, добрая, самоотверженная сестра, — начал он с грустной нежностью в голосе. — Только ты способна понять меня. Я раздваиваюсь. Я жутко раздваиваюсь!
— Как это?
— Я два месяца не видел Люду, три месяца не был дома, не видел сына и родителей. Я всей душой рвусь к ним!
— Ну, так мы скоро вернемся. Все уже позади, — все еще недоумевала я.
— Но я не могу сейчас, особенно сейчас, уехать отсюда! Неужели ты не понимаешь? Аленка, я же стою сейчас перед осуществлением мечты всей моей жизни!
— Тартесс, — выдохнула я, и почему-то мне захотелось выругаться.
— Нельзя мне уезжать, пока я не удостоверюсь, что святыня на месте, что с ней все в порядке. Как ты думаешь, может быть, нам отложить отъезд, хотя бы на пару дней? А завтра или послезавтра мы бы еще раз съездили в Сантрелью?
— Лучше через неделю, — пробормотала я, невесело усмехнувшись.
— Почему через неделю?
— Это будет пятница, и я…
— Ты что задумала? — вскричал он.
Похоже, мои слова несколько отрезвили его. Он сказал:
— Нет, тебя пора увозить отсюда немедленно!
— Значит, ты считаешь, что я правильно поступила, вернувшись в свое время? — выпалила я вдруг.
— Этого я не говорил. Но ты уже вернулась. И теперь не стоит менять свое решение. Поздно.
— Я знаю, — пролепетала я и, подумав, произнесла уже громче:
— В таком случае, вот тебе и мой совет. Сейчас тебе надо возвратиться домой. Завтра ты встретишься с археологами и обсудишь перспективы вашей совместной работы. В Москве ты официально оформишь свою поездку как командировку.
— Но я должен убедиться, по крайней мере, что она там! — в отчаянии возразил он.
— Но ты сам сказал, что если она там, она — там, а если нет, то…
— Но я уже выдал ее местонахождение…
— Молиносам? Рахманову? — расхохоталась я. — Они, по-твоему, побегут завтра ковырять стены подземелья, или пол, или потолок? И потом, брат, тебе, что, нужна слава?
— Да при чем тут слава? — отмахнулся Коля. — Мне нужно самому вскрыть святилище, и самому найти там святыню, и самому начать работу по ее расшифровке. Это мне просто необходимо для себя, как воздух! И еще я, видимо, несу за нее ответственность перед лицом тысячелетия.
— Да, я понимаю тебя, — сказала я.
— Спасибо.
— Но все равно сначала надо возвратиться в Москву, — произнесла я с мягкой настойчивостью.
— Наверное, ты права, — смирился он. — Извини, что отвлек. Отдыхай.
И я осталась одна. Несколько минут переживала я разговор с братом. Я и понимала его, и осуждала. С детства наблюдая его увлечение Тартессом, я осознавала, что он стоял сейчас на пороге нового этапа своей жизни, который, возможно, приведет его к научному открытию и к осуществлению своих детских устремлений. Однако, жена и родители два месяца оплакивали его как пропавшего без вести, то отчаиваясь, то обретая надежду. Мечта в такой ситуации могла немного подождать! Отношения с близкими все же были превыше всего!
Придя к такому выводу, я бросилась к своему рюкзаку, свидетелю моих приключений в одиннадцатом веке. Рукопись являлась для меня теперь не просто древним документом. Она стала для меня посланием от любимого.
Манускрипт оказался на месте, но я все же опасалась, что что-нибудь мне еще не позволено знать. Дрожащими от волнения руками я начала листать его. Текст четкими печатными буквами чернел на белоснежных страницах. Я пробегала глазами то, что мне уже известно. Подробнее я буду читать и неоднократно перечитывать его потом. Сейчас мне необходимо знать, что со Святогором, как он, чем занимается после моего ухода. Ага, вот оно!
"Врата времени имели силу, подтверждая могущество Всевышнего и узость взгляда нашего на вещи в этом мире. И покинули меня друзья мои, пришедшие в наше столетие из будущего столь далекого, что воображение человека, устремленного в грядущее, охватить его неспособно. Друзья, мои спутники надежные и верные в уже описанном мною путешествии, полном опасностей, прошли сквозь врата загадочные в свой мир. Мне же остались лишь воспоминания.
И я вдруг остро ощутил тоску по стране своей, далекой и холодной. И не однажды я подумывал о возвращении домой. Теперь же родичи мои из будущего, меня покинули, я ощутил, что надобно мне отыскать пути на землю родную, с детства оплакиваемую. Тогда я ближе окажусь к друзьям моим не во времени, так в пространстве.
Впрочем я службу продолжал у дона Ордоньо. А в арабском халифате война братоубийственная полыхала с неослабевающей силою. Возвращались и вновь направлялись на бойню эту небольшие отряды христианские. И господин мой предложил мне к арабам отправиться, коли будет таковое мое желание. Причем заметил он участливо, что оставляет за мной право выбора стороны, ибо свободен я в действиях своих. Ответствовал я, что в сей войне нет интересов моих. И противится сердце мое и не может принять ни одну сторону, ибо разрушается на глазах могущество просвещенного общества арабского, и чья-то жажда бессмысленная единоличной власти приводит к гибели людей ни в чем не повинных.
Развязанная Мохаммедом Аль-Махди война арабов с арабами, мусульман с мусульманами, все больше запутывалась, вовлекая в круговорот этот смертоносный все растущее число людей — и жертв невинных, и иноверцев и чужеземцев, алчущих добычи и разбоя. Бежал Мохаммед Второй из Кордовы, войсками Сулеймана захваченной, и призвал на помощь каталонцев и сакалибов. И одержал с ними ряд побед над берберами и христианами Сулеймана, и в Кордову вновь вошел победителем, и халифом вновь себя провозгласил. И вспомнил я тогда слова пророческие Гайлана, моего учителя.
Но не снесли берберы, воинственные и кровожадные, поражения своего, напали внезапно на отряд каталонцев, и в яростной схватке разбили его наголо. Отказались от борьбы неправедной каталонцы недоумевающие и покинули Кордову многострадальную, оставив ее беззащитною.
Однако, Аль-Махди, ослепленный самовластием, самоуверенно пытался построить оборону перед неминуемым берберов наступлением. Но вожди сакалибов предали узурпатора, и отыскав в темнице Хишама, единственного Омейяда законного, в Мадинат Аль-Сахру его доставили. И вновь возвели на престол халифа моего непутевого. И казни подвергли узурпатора. Питал надежду я, что отныне в халифате все стороны утихомирятся, ибо возвратился на престол правитель законный. Остановиться же никто не мог иль не желал. И в этой бойне продолжительной сами арабы оказались оттесненными. И сакалибы, и отряды христианские пользовались среди мусульман раздорами. Берберы же особенно бесчинствовали, учиняя грабежи и погромы. И погиб в нечестивом том водовороте город-дворец Мадинат Аль-Сахра, бывший домом мне многие годы. Пал дворец, разграбленный, униженный, растоптанный, сожженный, в крови потопленный. И осталась лишь легенда о величии халифата Кордовского, о могуществе и культуре его халифов, о веротерпимости и открытости арабов.
Сердце мое кровью обливалось, когда о судьбах размышлял людских. Всей душою рвался я на родину. Давно уж принял я решение в дорогу дальнюю отправиться. Уйти рассчитывал тайно, никого не оповещая. Но как-то обратился ко мне дон Ордоньо с разговором, необычным и волнующим, врасплох меня заставшим. Напомнил мне господин мой, как года три тому назад при обстоятельствах невероятных пообещал он даровать мне титул рыцарский. Удивление выразил сеньор мой, что до сих пор я не обмолвился ни словом о том его обещании. Отвечал я, что нимало титул сей не изменит к службе моего прилежания, что он был когда-то нужен мне по очень личным обстоятельствам, теперь уже ушедшим в прошлое. Об этом помнил господин мой, без сомнения. И высказал большое чаянье, что ушло то время безвозвратно и ни следа в моей душе не оставило. От ответа уклонился я. Господин же мой торжественно предложил мне руку Беренгарии.
Эта девочка была мне не чужой. С детства языкам, наукам обучал. Не посмел бы обмануть беспечно ее чаяний. И всем сердцем я любил ее как учитель, как наставник, старший друг ее. Но любови той, какую должно супругу к женщине испытывать, в своем я сердце не отыскивал. И не найдя другого выхода, признался дерзко я хозяину, открыл ему свое намерение вернуться в сторону родимую. Впервые я во всех подробностях поведал господину своему историю жизни моей подлинную. Признался, что здесь на чужбине я ни арабом, ни кастильцем не стал, а на родине моей я был бы русич, и им в душе все годы я считал себя. И что особо ясно осознал я то, когда в замок приходили чужестранцы, таинственные гости наши, русичи по крови.
