Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь

За эти две недели я не раз ловил себя на мыслях о том, какими Сумы стали в моём будущем. Памятники и бюсты наверняка снесли — это к бабке не ходи, на Украине это происходило повсеместно; улицы, думаю, переименовали — тот же ещё не построенный проспект Маркса, наверное, будет носить гордое имя Степана Бандеры. Ну и так далее и тому подобное. Думать об этом почему-то было больно, но и не думать — невозможно, хотя те Сумы, которые рисовало моё воображение, вызывали только отвращение. Впрочем, мне этот город и сейчас не нравился. [1]

Я понуро вздохнул — одни вопросы и ни одного ответа. Впрочем, мне было не впервой искать ответы, да и вопросы я задавать вроде бы умел.

— Витёк, ты шо ли?

Голос боку вырвал меня из раздумий о судьбах человечества и вернул в реальность. Я повернулся и после обращения к памяти «моего» Орехова опознал говорившего — это был его одноклассник Сава.

* * *

Про Саву — вернее, про Савелия, но полным именем его никто и никогда не называл — «мой» Виктор ничего плохого не помнил. Они учились вместе до восьмого класса, потом Сава с семьей уехал в Харьков, но они пересекались, хотя последний раз — очень давно, лет восемь назад. Сейчас Сава превратился в высокого почти красавца, а его прикид был модным даже по московским меркам — правда, в Сумах широкие джинсы-клеш, пестрая рубаха с огромным воротником навыпуск, длинные волосы и «висячие» усы выглядели вызовом общественному мнению.

В руках Сава вертел красно-белую пачку «Мальборо» — тоже, если разобраться, вызов обществу в моем лице.

— Привет, Сав, какими судьбами тут? Угостишь?

К его чести пачку он протянул без колебаний, а потом помог прикурить от пижонской самодельной зажигалки, напоминающей Zippo — видимо, только формой и навязчивым ароматом бензина свежего. Но его присутствие на обкомовском мероприятии действительно было странным — таких хиппи, по идее, должны были ещё на дальних подступах останавливать милиционеры.

— А я тут работаю, — радостно объяснил Сава, небрежно махнув рукой на бетонную глыбу в стиле советского рационализма. — За звук отвечаю.

— А, так это из-за тебя на последних рядах ничего не было слышно? — ехидно спросил я.

— Из-за меня! — радостно согласился Сава. — Но аппарат дубовый, говорил же им, что надо импорт брать — «Маршалл» вполне подошел бы. А они уперлись — советское значит лучшее, валюты нет и не будет… Так и работаем.

Он даже руками развел, выражая своё негодование по поводу отсутствия нормальной аппаратуры.

— Ясно, — я улыбнулся. — А сам как? Давно вернулся? Ты же вроде в Харькове жил?

— Да, жил… А теперь вот тут живу. Про срочную я вроде тебе уже говорил, — я покопался в памяти Виктора и кивнул — было. — Во. А как вернулся, пошел в институт искусств, отучился — и попал сюда по распределению, эту махину как раз строили. Скучно тут, конечно, в Харькове веселее было… А ты чего сюда, опять к матери приехал?

— Нет… вернее, и к ней тоже, но вообще я тут в командировке, в длительной. Полгода буду тянуть лямку, — объяснил я.

— На завод?.. хотя постой… — Сава наморщил лоб. — Ты же говорил, точно — ты же в КэГэБэ учиться собирался! И к нам по этой линии? Или выгнали?

— Не выгнали, — я натянуто улыбнулся. — По этой, Сава, по этой. Только стараюсь не кричать об этом на каждом углу. Понимаешь?

Если бы это было возможно, я бы прикончил «моего» Виктора за его болтливый язык. И Саву — за компанию и за хорошую память. Я тронул левую подмышку — пистолета всё ещё не было, но этот жест странным образом меня успокоил, и я понял, что ничего страшного не произошло. В конце концов, Сумы не самый большой город, а должность у меня не самая маленькая, так что о моём назначении скоро даже собаки знать будут.

— Понимаю, — Сава посерьезнел и сделал жест, словно закрывал свой рот на молнию. — Я — могила! Никому и никогда!

Я рассмеялся.

— Да забей, никакая это не военная тайна, — сказал я. — Просто не надо бегать по улицам и кричать, что Орехов служит в Комитете.

— А, понял, — он кивнул — всё ещё серьезно. — Ну, здорово. А звание у тебя какое?

— Капитан я.

— О, круто… но я понял. Никому говорить не буду, но если вдруг чего — буду просить тебя о помощи.

— А что, у наших есть к тебе вопросы? — поинтересовался я.

В принципе, вопросы у нашей Конторы могли возникнуть к любому гражданину Советского Союза, но я с трудом представлял, что сумские опера разрабатывают допущенного к таким мероприятиям звуковика местного концертного зала, пусть и со слегка вызывающей внешностью.

— Да нет, вроде… — Сава помотал головой. — Проверяли, конечно — там же в зале такие люди, но я им всё честь по чести оттарабанил, меня Тарас Николаевич натаскал предварительно.

— А Тарас Николаевич это?..

— Директор наш, вот такой мужик, — Сава показал мне большой палец. — Даже репетировать нам разрешает, когда оборудование простаивает… Правда, мы за это в сборниках всяких выступаем — ну там «Червону Руту» спеть или «Свадьбу». Но это без проблем, мы ж с пониманием.

* * *

Обе названные Савой песни я, разумеется, знал — они недавно победили на «Песне года», и их крутили без преувеличения из каждого утюга. К тому же «Свадьбу» пел незабвенный Магомаев, который и без того был кем-то вроде советского Элвиса — с толпой поклонниц и слепым обожанием; насколько я помнил, «Свадьба» у него станет типа визитной карточки. А «Червона Рута» — это такое украинское музыкальное событие, случайно прорвавшееся на всесоюзный уровень.

Когда я узнал, что буду следить за идеологией в одной из областей УССР, я попытался выяснить у своих музыкальных контактов всё, что они знали про украинскую эстраду — сам я в этой теме плавал конкретно, потому что помнил только Софию Ротару, да и то не был уверен, что она не молдаванка. Правда, мои собеседники тоже плохо знали, что происходит с музыкой на Украине, но какое-то представление я всё-таки получил.

Выяснилась одна интересная вещь — все украинские певцы, певицы и вокально-инструментальные ансамбли в буквальном смысле варились в собственном соку. За пределами УССР их почти не знали, а редкие исключения можно было пересчитать по пальцам — вернее, по паре пальцев, поскольку речь шла как раз о Ротару, под которую был создан ВИА «Червона Рута», и об ансамбле «Смеричка», который, собственно, эту самую «Руту» сочинил и первым исполнил. Ротару же к этой песне примазалась — её сняли с солистами «Смерички» в фильме про эту песню, после чего она приватизировала её название. В итоге «Смеричка» осталась в тени — хотя именно они пели на «Песне года», а активно раскручивалась Ротару. Впрочем, мои контакты ничего возмутительного в этом не видели — сейчас подобное было чуть ли не в порядке вещей, а певица и в самом деле была более перспективной, чем какие-то невзрачные хлопцы.

«Рута», кстати, была уже не единственным украинских хитом на всесоюзном уровне. Сейчас на местной эстраде активно поднималась песня «Водограй» — в Сумах я уже слышал её несчетное количество раз, и многие были уверены, что эта композиция тоже выйдет в финал «Песни», повторив успех предшественницы. Я лично в этом нисколько не сомневался — в СССР любили поощрять артистов в национальных костюмах, поющих бог знает что. Впрочем, некоторые из них были даже очень приличные — вспомнить хотя бы нанайца Кола Бельды, который как раз сейчас уводит песню «Увезу тебя я в тундру» у «Самоцветов», или чуть более поздний «Учкудук» узбекского ансамбля «Ялла». А вообще в СССР поиск талантов в республиках был поставлен на поток и регулярно приносил плоды то в виде «Песняров», то в виде, прости господи, Лаймы Вайкуле.