Владимир Чистяков - Попадают по-разному (СИ)
— Да? А я думала, в голову попали.
— С чего ты взяла?
— С твоих предложений. Она теперь нестроевой нашей армии, а то, что ты предлагаешь — принуждение к торговле собой, притом не факт, что совершеннолетней. Это вполне себе преступление.
— Да ну? Мы же шутя, да и заплатила бы ей.
— А сколько? — неожиданно спрашивает Анид, — И, прошу прощения за вопрос, господин Ягран молодой?
Динка смеётся зло.
— Видишь, она и сама не против. Так что, никого принуждения.
— Ухи тебе Анид, драть уже поздно.
Та уши, на всякий случай, прикрывает.
— Ты, вроде, с тётей почти незнакома, а как она себя ведёшь.
— Как считаю достойно офицера Ставки, так и веду.
Солдат из первой личной сотни вбегает.
— Верховный срочно зовёт! Вас, — кивает Динке, — Вас, — мне, — И, и, — находит взглядом Анид, — и тебя.
— Её-то зачем?
— Там разведка из личных начальника кавалерии вернулась. Пленных привезли. Странных каких-то. Может, она их знает.
Въехать во дворец верхом — в этом вся Динка. Линки ей под стать. Динка снимает притороченный у седла плащ с капюшоном. Развернув, протягивает Анид.
— Вот. Накинь. Если там и правда твои бывшие… Знакомые.
Та торопливо завязывает плащ.
Госпожа в кресле сидит. Вино попивает. За спиной — стальной стеной застыли телохранители. Остальные солдаты просто толпятся вокруг, любуясь на бесплатное зрелище.
Пленных — двадцать два. Все, кроме одного связаны. От ценностей их избавили, но видно, простых воинов тут трое. Пятнадцать человек — знатные, или их ближние слуги, судя по холёным бородам. Ещё трое — толстые, безбородые — несомненно, скопцы. Такие слуги у храатов пользуются почему-то большим спросом.
Пред госпожой стоит последний, тоже жирный, совсем как свинья. Только бородатый и длинноволосый. В длинном чёрном одеянии, напоминающем траурное платье.
Анид шепчет.
— Святой отец…
— Ты его знаешь?
— Да. Их всех. Он здесь жил. Вон те трое — лекари. Вон ещё младшие друзья господина. Были с ним тут несколько раз. Вчера приехали… — замолкает.
— Чтобы вас убить? — заканчивает Динка.
— Да.
— Хм… Тут охрана была какая-нибудь?
— Да. Полсотни, — кивает на скопцов, — вот из таких. Они вчера сразу уехали.
— Ну ка, младших друзей ещё раз покажи. И имена их скажи, если знаешь.
Анид говорит торопливо. Кивнув, Динка направляется к матери. Та уже давно в нашу сторону смотрит. Приветствует дочь подняв пистолет. Слушает молча, только кивает пару раз. Криво ухмыльнувшись выдает что-то, от чего туша в чёрном дёргается, как от удара.
Динка к нам возвращается.
— Что госпожа сказала?
— И так знала, что вы дерьмо. Но даже не представляла, насколько именно. Овцелюбы.
Встаёт, держа пистолет стволами вверх. Бокал по прежнему в руке.
— Великая Госпожа их судить будет? — шепчет Анид.
— Я не слышала, чтобы кто-то судил скотов! — усмехается Динка.
Гремит голос Верховного.
— Слушай, свин, а девчонок-то зачем убил?
— Я им грехи отпустил!
Дина направляет пистолет ему в лицо. Злобно ухмыльнувшись опускает стволы вниз. Выстрел! Истошный вопль, переходящий в животный вой. Туша рушится на колени. Ударом ноги в лицо, отброшена на землю. Ещё выстрел. И ещё. Куда-то в живот. Не приходилось держать в руках трехствольного пистолета.
— Раны смертельны. Ты тут и подохнешь! — поворачивается к солдатам, — Потом голову отрежьте и солью засыпьте. Она нам ещё понадобится.
— А с этими что?
— Головами? Тоже самое. Что с остальным — меня не волнует.
Вой, переходящий в какое-то бульканье.
— За-за меня большой выкуп дадут! — голос на блеяние похожий.
— Вы-куп? Это хорошо! Развяжите его!
Вытаскивают одного. Развязали только ноги и в сторонке поставили.
— За кого ещё дадут выкуп?
— За меня! За меня!
— Хорошо! А теперь, солдаты, прирежьте этих голосистых. А ты, — обращается к первому, — постой и послушай.
— Выкупов в эту войну не будет. Ни за кого, и никогда! Мир слишком мал для нас и для них. Особенно, для таких, с кудрявыми бородёнками. Разговаривать будем только о сдаче. Только с теми, кто приползёт лизать мои сапоги. Любой храат, попавшийся с оружием, до утра не доживёт. Его пусть разъезды подальше отвезут и отпустят. Больше живым от нас никто не уйдёт. Он первый и последний. Да и ещё волосы и бороду ему на прощанье сбрейте.
Динка касается моей руки.
— Пошли отсюда. Дальше будет бойня.
Тащу Анид как куклу.
Линки в креслах развалились. Вторая тоже доспехи сняла. Динка торопливо набухивает полный бокал самого крепкого вида из тех, что нашла, и протягивает Анид. У той трясутся руки.
— Что случилось?
— То, что и должно было. Верховный пришла сюда старые счёты сводить. Вот и начала.
Анид протягивает бокал.
— Ещё можно?
Динка наливает. Я мысленно потешаюсь. Принцесса угощает вчерашнюю рабыню.
— Что смеёшься? Ничего весёлого, вроде, не произошло.
— Ничего неожиданного — тоже.
— Великая Госпожа нанесла смертельное оскорбление родичу самого Меча Божия.
— Мы и так давно уже враги. Оскорблением больше, оскорблением меньше. Да и дела нам нет до проклятий местных божков.
— Бог один.
— Да дела мне нет. Один он, или несколько. Его последователи детей в рабство продают. Убивают, считая, что душу от страданий освобождают. Не так?
— Я… Я не знаю.
— Вчера утром ты была уверена, осталось жить около двух лет.
— Это что-то новенькое, Осень. Ты не говорила.
— Потом расскажу. Затем, кто-то решил, твой последний день наступил. А теперь никто не знает, когда этот день придёт.
— Даже Великая госпожа?
— Даже она.
— Но меня же вам подарили!
Коснувшись руки Динки шепчу еле слышно.
— Не перебивай, так ей легче понять будет.
— Тебя не подарили, а отдали мне в услужение. Не насовсем, а до конца войны. Потом уйдёшь, куда захочешь.
— Но, куда я уйду? У меня есть только то, что на мне.
— С этим разберёмся! — уверенно говорит Динка, — Платить тебе будут… Не за то, о чём подумала. Ты что делать умеешь?
— Меня… Только удовольствие доставлять учили.
— Хватит мне об этом. Из того, что вижу — с доспехами обращаться умеешь. Два языка знаешь. Писать умеешь?
— Да. Вашим старым и новым письмом.
— Уже дело. Писцов с двумя языками много понадобиться.
— Анид, ты вроде, говорила, петь умеешь.
— Умею. И танцевать могу.
— Догадываюсь, какие танцы, — встревает Динни.
Кто-то тормошит. Просыпаюсь. Эрия. Она откуда здесь. Опасность? Прислушиваюсь, но всё тихо.
— Осень, проснись.
— Не сплю уже.
Встав, оглядываюсь по сторонам. Динка спит в соседнем кресле. Обе Линки и Анид — на кровати. Чуть ли не в обнимку. Солдатики дорого бы дали за такое зрелище. Не скажешь, что двое — воины. Все три девочками из цветочного выглядят.
— Что случилось? Тебя же посылали полевую больницу разворачивать.
— Уже. Но там я нашла кое-что. Сама врач, но такого не понимаю.
— Наверху, пошли отведу.
Эрия идёт не торопясь. Знаю, многие на величавую походку заглядываются. Не знают — она училась так ходить, чтобы скрыть хромоту, нога полностью так и не прошла.
Часовые у лестницы пропускают. Наверху — тоже. Телохранители у дверей докладывают о нас.
— Пусть заходят.
И здесь кровать с шелковыми покрывалами. Раза в два больше чем внизу. Пол завален книгами и листами гравюр. Похоже, те самые, что Анид говорила. У Верховного привычка — если где книги найдёт не успокоится, пока все не просмотрит. Неважно, совокупления там или богословие.
Госпожа сидит за столом. Когда она вообще спит? Усмехается.
— Вот уж не думала, что публичном доме буду ночевать!
Вопросительно смотрит на Эрию.
— Помещений примерно на шестьсот человек. Готовы к приёму двухсот. К вечеру подготовим остальное. Воды много, и хорошей. Если будем зимовать — большой запас дров.
— С этим могла бы и гонца прислать. Что ещё?
— Вы говорили, там жили, те кто от мира ушёл… Как их там?
— Монахи.
— У них там тоже вроде как больница.
— Да ну?
— Они говорили, тех людей, местных, даже рабов они лечили.
— Они не сбежали?
— Большинство да. Человек десять только осталось, но половина точно слабоумные. Больных осталось человек двести пятьдесят. Большинство — неходячие.
— Они помещаются отдельно?
— Да. Даже за стенами.
— Так в чём дело?
— Понимаете, я этих людей смотрела. И решила. Это не больница. Условия ужасные. Скученность, грязь. Но не это главное. Люди, находящиеся там, несомненно, больные. Несколько диагнозов я с лёту определила. Но потом. Я не понимаю связи, но этих людей из-за их заболеваний самыми зверскими способами пытали. Некоторых по много дней. Многие умерли. Занимались этим монахи. Притом, считали, оказывают благодеяние. Я приказала их схватить. Но у меня права нет полевого суда.
