Андрей Посняков - Крестоносец
Миша за сараем только диву давался — вот это тип! Выходит, правильно все про него говорили. На месте участкового с таким бы не разговаривать надо, а под любым предлогом засадить в кутузку, чтоб не выпендривался.
— Ну, пошлите тогда присядем, к вам или на опорный…
— На опорный — через полпоселка ташшыться, а в доме у меня, уж извините, не прибрано, гостей-то не ждал… Ежели не возражаете, гражданин начальник, давайте вон тут, на дощечках присядем.
Горелухин кивнул на доски. Те самые, рядом с сарайчиком. Ратников затаился.
— А, как хотите, — младший лейтенант уселся и, вытащив из дипломата бланки, приладил чемоданчик на коленях. — Итак… В понедельник, первого августа, вы, гражданин Горелухин Геннадий Иванович, находясь в состоянии алкогольного опьянения…
— Постой! — громко возразил Геннадий Иваныч. — Не пил я тогда! Не было этого, врет она все, курва!
— Ну, вот, — участковый озабоченно нахмурил брови. — Опять оскорбляете.
— Не оскорбляю, а уточняю правду.
— Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша…
— Бранью не оскорблял! — Горелухин вскинулся. — А матом обложил — было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая…
— Гражданин!!!
— Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло…
— Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было?
— А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! — снова взъерепенился опрашиваемый. — Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавиться. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили — теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю — ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка — три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье?
— Видно, работала много…
— Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит — тянула — это да!
— Так вы, значит, признаете, что оскорб…
— Никого я не оскорблял!
— …что ругались матом.
— Матом — да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь?
— Хочу на авто ссуду взять…
— Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее — гнус, — никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… — Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот — участковому. — Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке — такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите!
— Так, наверное, родители им купили.
— Во-во — нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше — тем лучше.
Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно.
— Так… — участковый наконец закончил писать. — Прочтите… здесь вот напишите — «с протоколом согласен» или «не согласен».
— С протоколом не согласен, — выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. — Матом ругался, но не оскорблял. Все?
— Все. Тут вон, в уголке распишитесь.
— Так я же… А, ладно.
Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла — только теперь уже не со злобой, а преданно-радостно, видать, почуяла таки хозяина.
Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою — чего прятаться-то? Вышел:
— Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба?
— Да потихоньку, — младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. — Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где — в библиотеке или на почте.
— Скорей — на почте, — хмыкнул Михаил. — В библиотеку ты уже без фуражки ездил.
Участковый задумчиво взъерошил затылок:
— Да… так и есть — на почте. Придется зайти.
— Уж таки придется, — засмеялся Ратников. — Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще?
— Да не… Думаю, не погибла она и не утонула — рванула в Питер, а там — ищи-свищи, — милиционер неожиданно засмеялся. — Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила.
— Да ты что? — искренне удивился Миша.
— Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит — пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается.
— Еще и в Москву? — присвистнул Ратников. — Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то?
— Да Анька не помнит — как всегда пьяной была.
— Что — так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто?
— Не… говорит — точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах — так Анька сказала. И больше — никаких примет.
— В Рио-де-Жанейро надобно ехать, — хохотнул Ратников. — Там, если верить классике, все в белых штанах ходят.
Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый.
— А что Карякин? Ну, Колька-то?
— А выпустили… Нет трупа — нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили…
— Но он же Эдьку Узбека…
— А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего-то.
— Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь — всегда рады.
Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд».
— Максюта! Не уехал еще? Ах, вечером… да-да помню. Слушай, ты эти шортики свои пижонские, ну, которые белые… запрячь куда-нибудь подальше, а лучше — выкини… Почему? Да так… слишком уж ты в них приметный.
Максик все-таки уехал вечером, Ратников не поленился, специально проследил — и словно с души упал камень. Слава богу — одним беспокойством меньше. Участковый Димыч, кстати, тоже отправился в город этим же рейсом, уже в фуражке, нашел все-таки, видать, и в самом деле на почте оставил.
Проводив глазами только что отъехавший от остановки «ПАЗик», Ратников неспешно зашагал к машине, намереваясь еще зайти в магазин, подкупить пива, а то кончилось, а без пива, как известно, и жизнь некрасива!
Было уже часов семь, и оранжевое солнце медленно клонилось к закату. В воздухе плавился теплый деревенский вечер, галдела возвращающаяся с речки ребятня, мычали только что пригнанные пастухом с выпаса коровы. Выбравшиеся из подъехавшего кунга мужики с пилами деловито направились к магазину. Ясно — за чем.
Проходя площадью, Михаил вдруг краем глаза заметил знакомую, чуть сгорбленную фигуру с вытянутым лицом и вечно хмурым взглядом. Горелухин! Вышел с почты… с крайне озабоченным видом.
Вообще-то почта закрывалась в шесть, но работавший при ней магазинчик торговал до восьми. Оттуда Горелухин и вышел. И что такое могло его так взволновать? Интересно… Более того — подозрительно!
Прибавив шагу, Миша поспешил следом за подозрительным типом.
Геннадий Иваныч шел да оглядывался, и довольно часто, словно какой-нибудь шпион из старых советских фильмов! Пару раз Ратников едва не встретился с ним взглядом, но вовремя отвернулся, сделав вид, что с интересом изучает расположенную напротив магазина доску объявлений: «дешево продаются куры-несушки», «куплю нетеля», «сдам дом на август-сентябрь, место хорошее, у реки. Недорого». Нетель Михаилу не был нужен, как и куры, да и дом у него был свой.
Краем глаза увидев, как преследуемый свернул за клуб, Миша быстро зашагал туда же, причем — с самым озабоченным видом. Чтоб сразу было видно — идет человек по какому-то важному делу.
Так вот, с ходу, и выбрался в начинавшийся сразу за домом культуры лесочек, из которого доносились громкие детские голоса и вопли:
— Лови его, Витька! Стреляй!
— Ага, убит! Ты что? Убит же!
Детишки играли в войну…
А где же, интересно, любезнейший Геннадий Иваныч? Что-то его и не видать вовсе! И куда бы он тут мог пойти? К своему дому — так это крюк делать, в гости к деверю Кольке — совсем в другую сторону. А больше ни с кем Горелухин не знался, так что не к кому было и идти! Или все ж таки — было?
Подумав, Михаил зашагал прямо по тропке — она тут, похоже, была единственной. Широкая, усыпанная сосновыми иголками, а по обе стороны — как зашел в лесок — ягоды: черника, голубика, брусника. Может, ягод решил набрать Гена? Ага… такой, если и берет — то «хапалкой», и не для себя, а на сдачу. И не в поселке за клубом, а в своих, заранее присмотренных местах — у черта на куличках. Зато и ягод там видимо-невидимо.
