Беззаветные охотники (СИ) - "Greko"

— Я верю, имам, тебя еще ждет великое будущее! Ты прославишь ислам в горах Кавказа! — успокоил Шамиля его наиб. — Предаться на мгновение отчаянию позволительно любому. Но мы все также ждем твоего мудрого слова и твоих приказов!

— Что будем делать с дьявольской выдумкой урусов? Что за странные домики на веревках они ведут к нашей твердыне?

«Домиками» или «невиданной броней» защитники Ахульго прозвали плод инженерного гения русских саперов. Два молодых офицера предложили оригинальную галерею из плотно связанных деревянных щитов, предназначенную для устройства безопасного подхода ко рву перед первыми укреплениями Нового Ахульго. Из-за резкой крутизны спуска ее подвешивали на канатах, закрепленных на двух врытых наверху столбах. Хотя работы продвигались крайне медленно, все в русском лагере восхищались: никто подобного никогда не сооружал.

Шамиль созвал мюридов.

— Кто решится на вылазку и уничтожит творение хитрого шайтанова ума?

Охотников не нашлось.

— Клянусь! Или завтра не будет меня, или этих сооружений!

Сразу же нашлись удальцы. Ночью бросились на урусов, не ожидавших нападения, и сбросили под откос мантелет. Саперам пришлось начинать все сначала и использовать цепи. Дальнейшие попытки остановить работы оказались тщетными. 12-го августа Вася участвовал в отражении очередной вылазки. Солдаты подпустили мюридов почти к самому мантелету и бросились в штыки. Горцы бежали, оставив несколько тел.

Снова прислали переговорщика. К ним присоединился прибывший в лагерь чиркеевский старейшина Джамал. Русских он уверял в своей преданности, Шамилю советовал не покоряться.

— Не верьте Джамалу, — предупредил русских офицеров другой чиркеевец, не менее мутный тип Чаландар, служивший переводчиком и посредником. — Он говорил в ауле старейшинам: «Присягу дали русскому генералу, а сердце — имаму Шамилю».

— У нас достаточно улик, чтобы не сомневаться в его коварстве. Придет срок — мы его арестуем и сошлем в Сибирь, — пообещал генерал Пулло.

Чаландар радостно кивнул. Генерал не догадался, что чиркеевец выполняет хитрый план Джамала сорвать переговоры.

16-го августа четырехдневные бесплодные переговоры о сдаче были закончены, как и работы саперов. Галерея подошла почти к самому рву. Шамиль на ультиматум не ответил. На утро следующего дня генерал-адъютант Граббе назначил общий штурм.

Коста. Средиземное море, Константинополь, конец июня — начало июля 1839 года[1].

Фрегат «Браилов» несся на всех парусах в направлении Леванта. Яркое солнце, вполне терпимое благодаря ветру, голубое небо, лазоревая вода вокруг, пышные сады, тенистые рощи из пиний на итальянских и греческих островах — Средиземноморье ласкало взгляд и обещало райские наслаждения. Но не было покоя в моей душе. Раз за разом я возвращался мыслями к моей лондонской одиссее. Изводил себя упреками, что был столь легковерен. Что проглядел очевидные вещи и был с легкостью окручен вокруг пальца придворными интриганами.

— Ты слишком мало ценишь свои свершения, а потому чересчур близко к сердцу принимаешь любое поражение, — мудро заметила Тамара, пытаясь меня успокоить.

Работать сестрой душевного милосердия у нее выходило с трудом. С каждой пройденной милей, чем ближе и ближе к нам берега Кавказа, тем сумрачней и печальнее она становилась. Поручение царя подарило нам несколько месяцев такой близости, какой мы не имели за все время нашего знакомства и супружества. Тысячи новых нитей, сотни разделенных воспоминаний нас связали накрепко. На смену страсти — она не исчезла, нет — пришло понимание единства наших душ. И снова расстаться казалось ей невыносимо.

Она держалась до подхода к Стамбулу. И, как это обычно бывает у людей, которые долго сдерживают себя, чтобы не сдаться ударам судьбы, силы их покидают не в результате очередной страшной напасти, а из-за сущей безделицы: пролитого чая, упавшего бутерброда, прищемленного пальца, когда закрываешь дверцу шкафа… Да мало ли мелочей, которые могут вывести из себя, после чего уже не сдерживаешься. Клянешь судьбу, попутно швыряясь чем попало, круша все вокруг. А бывает и наоборот: силы покидают тебя на пике удовольствия. Тоже понятно. Кратковременная эйфория от полученного подарка сменяется жуткой депрессией: проблемы-то остались. И вспыхивает злость на судьбу. Все время спрашиваешь Всевышнего: «За что⁉» и указываешь на себя счастливого с минуту назад.: «Ведь можно же быть таким счастливым!» А так, получается, что тебя поматросили и бросили.

С Тамарой случился второй вариант. Ночь перед Стамбулом не спали. Занимались любимым делом. Как всегда — неистово. Только-только отлипли друг от друга после очередного круга. Пытались восстановить дыхание. Только через несколько секунд я понял, что не слышу Тамариных вздохов-выдохов. Повернулся к ней. Она уже кусала губы.

— Любимая?

Тамара сначала издала протяжный вой, потом — слёзы градом. Повернулась ко мне, сложилась калачиком. Уже рыдала взахлёб.

— Что, что? — я растерялся.

Обнял жену, прижал к себе, гладил по голове.

— Что, любимая?

Тамара не отвечала. Не могла. Ни с плачем, ни со слезами справиться не получалось. Только сильнее обняла меня.

— Мне страшно! — наконец прорвалось сквозь захлебывающееся дыхание.

— Душа моя, я уже столько раз…

— Мне столько раз и было страшно! Просто не показывала!

— А сейчас?

— А сейчас устала! Устала провожать, жить без тебя месяцами, думая, что ты можешь не вернуться. Устала!

— Я понимаю, любимая! Ты, наверное, так устала, что иногда думаешь, что лучше бы мы с тобой остались в Вани. Жили бы простой жизнью. Да?

Тамара лишь покачала головой, соглашаясь со мной.

— И я так же думаю. Но в следующую секунду…

— Мы оба понимаем, что не смогли бы так жить, — Тома всхлипнула. — А уж после того, что пережили, сколько увидели всякого. Конечно, не смогли бы. Я понимаю. И все-таки…

— И все-таки — ты устала. И я понимаю тебя. И мне невыносимо тяжело без тебя, солнце моё! Но…

— Но ты офицер. У тебя приказ Императора. Ты не можешь ослушаться и все сейчас бросить.

— Не могу, любимая. Не могу.

— Я понимаю. Просто… — Тамара не договорила, сильнее прижалась ко мне. — Ты уже столько сделал для страны, для Императора. Может, хватит? Пусть теперь другие.

— Душа моя, я обещаю тебе две вещи: я выживу и вернусь к тебе. И я постараюсь придумать что-нибудь, что уже не разлучит нас. Или не будет разлучать на долгое время. Хорошо?

— Хорошо.

— Хорошо. А теперь: глазки закрывай! Баю-бай!

Тамара засопела по-детски, сдерживая смешок. Послушалась. Заснула.

Дождался, когда стало понятно, что спит глубоким сном, встал, оделся, вышел на палубу. Не удивился, обнаружив на ней Бахадура. Он стоял грустный, разглядывая лунную дорожку на Мраморном море. Встал рядом. Помолчали.

— Плачет? — спросил он.

— Да.

В принципе, памятуя его заявление, что за каждую слезинку Тамары по моей вине я буду получать по уху, был готов. Но Бахадур обнял меня.

— Её можно понять. Устала. Извелась.

— Да, друг, знаю.

— Так, может, пора заканчивать с войной?

— Как⁈ Ты же знаешь…

— Знаю, знаю. Я не говорю, что сейчас. Закончи это дело. Возвращайся. И заканчивай. Дом есть. Тамара — богиня! Будете так счастливы! Детей нарожаете. Десять детей!

— Бахадур!

— Ладно — пять! — друг с легкостью убрал одну пятерню. — Мальчиков! Я их воспитывать буду!

— Представляю твое воспитание! — я улыбнулся. — Научишь ножи метать и по женщинам бегать!

— Разве это плохо⁈

— Ну… А, если будут только девочки?

— У Тамары⁈ — Бахадур фыркнул. Потом задумался. — Только одна. Такая же, как она! И всё!

Спорить не стал. Тоже засмотрелся на лунную дорожку, думая о том, что и Тамара и Бахадур — правы. Все доводы «за» были налицо. Можно было не волноваться за семейное благополучие. Даже если отнимут императорский подарок, без крыши над головой не останусь. Без денег тоже. Прокормлю и себя, и Тамару и пятерых детей. Доходы будут. Есть еще сестра и зять. В случае чего всегда можно будет уехать к ним. Да даже и в Одессу к Папе Допуло. Точно не пропаду и обеспечу семье достойное существование. Все доводы были «за». Включая и тот, что мирная жизнь в кругу большой семьи всегда лучше войны! Вроде, все так! За исключением одного: разве для этого Господь забросил меня в это время в теле прапрадеда? Разве я не знаю, как закончится здесь мой-его жизненный путь? Разве я имею право свернуть с него? Уйти на боковую дорожку сытой и благостной жизни… Может, и имею. Может, Господь этого и хотел. Чтобы я спасся и спас пращура. Так где же верный ответ?