Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей

— Кузьмич, сколько до Менорки? — спросил Лёха, оглядываясь на приближающиеся «Фиаты».

— Восемьдесят километров, тащиться ещё минут двадцать таким темпом, — ответил Кузьмич без заминки, словно уже прикидывал маршрут в голове.

Тем временем итальянцы стали ощутимо сокращать дистанцию. Подбитый бомбардировщик Николаева терял высоту, стараясь хоть как-то удержать скорость, но повреждённый двигатель стал обильно дымить.

— Алибабаич, сколько у тебя патронов осталось? — спросил Лёха, понимая, что без боезапаса ситуация станет критической.

— Командир, ещё один лента полный и один половина осталось, — «обрадовал» его стрелок.

Прошло ещё пять минут, прежде чем пара «Фиатов» приблизились метров на четыреста и открыли огонь. Пока их очереди были слишком неточными и разбросанными, но Лёха понимал, что это только вопрос времени, прежде чем они сократят дистанцию и прицелятся точнее.

— Стрелок, огонь только в упор, экономь патроны.

Лёха добавил газу и, стараясь отвлечь внимание от подбитого бомбардировщика, пошёл выписывать петли за его хвостом. Под крылом кончилась суша, и внизу снова заискрилась синяя гладь Средиземного моря.

— Пятьдесят километров и пятнадцать минут, — доложил Кузьмич, — и у Николаева встал левый винт.

Заметив остановившийся винт, итальянцы, словно обрадовавшись, выжимали из своих бипланов всё возможное. Расстояние между ними и Лёхиным самолётом сократилось уже метров до двухсот, и несколько раз пули глухо стукнули по фюзеляжу.

— Стрелок, я сейчас пойду влево. Как итальяшки выйдут из-за хвоста — долби длинной очередью по переднему, — приказал Лёха, бросая взгляд в зеркало на приближающихся противников.

«Не дай бог эти итальяшки попадут куда-то серьёзно», — промелькнуло у него в голове.

Он не мог и не хотел бросать подбитый бомбардировщик Николаева.

Лёха плавно нажал на левую педаль, разворачивая самолёт и открывая Алибабаичу поле для стрельбы. Стрелок не подвёл. Он сначала дал пару коротких пристрелочных очередей, буквально в несколько патронов, поймал дистанцию, а потом уже длинной серией засадил по ближайшему итальянскому биплану. «Фиат» буквально налетел на огненную струю, очередь прошлась по правому крылу и упёрлась в мотор. Яркие вспышки мелькнули под крылом, и биплан резко сорвался вправо и вниз, пропадая из виду.

Не дожидаясь дальнейших приказов, Алибабаич дал короткую очередь по второму итальянцу. Тот пытался держаться секунд двадцать за удирающими бомбардировщиками, несколько раз долбанул в ответ, но видимо понял, что дело плохо, и тоже ушёл переворотом вниз, отказавшись от преследования.

— Командир, патроны йок! — радостно крикнул Алибабаич в эфире. — Штук двадцать осталось, на один короткий очередь только, — с восторгом добавил он.

Заключительные очереди всё-таки достались подбитому бомбардировщику. Левый мотор Николаева окутался густым чёрным дымом.

— А баки-то у нас не протектированные, — запоздало пронеслась у Лёхи мысль. — Один выстрел и бабах, приехали!

24 мая 1937 года. Небо над островом Менорка.

Побережье Менорки было уже совсем близко.

— Командир, аэродром Сан-Луис левее на два часа, тридцать километров, десять минут до подлёта, — доложил Кузьмич.

Лёха добавил газу, вырываясь вперёд и правее, чтобы поддержать Николаева. Несколько раз он указывал своим самолётом на курс к аэродрому, направляемый голосом Кузьмича.

Наконец, подбитый бомбардировщик дотянул до береговой черты. Николаев аккуратно, словно планируя, развернул машину вправо и потянул её вдоль гористого побережья, теряя высоту. Спустя ещё через пять минут стало ясно, что одного двигателя недостаточно, чтобы удержать машину: бомбардировщик буквально «лёг» на повреждённое крыло, максимально выворачивая элероны, но всё равно продолжал медленно снижаться.

Наконец под крылом пошли зелёные поля. Левый мотор подбитого бомбера вдруг полыхнул, и за самолётом потянулся длинный шлейф огня. Лёха отвалил с превышением в сторону, отставая на четыреста метров, наблюдая, как Николаев отчаянно пытается удержать машину.

Бомбардировщик начал медленно заваливаться влево. Вскоре от него отделилась тёмная точка от кабины штурмана, и через пару секунд над ней распахнулся белый купол парашюта. Следом выпрыгнула ещё одна фигурка, через пару секунд над ней раскрылся второй купол парашюта, плавно колыхаясь в воздухе.

Лёха облегченно выдохнул.

Но из кабины стрелка, где торчал задранный вверх пулемёт и открытый обтекатель, никто так и не выбрался.

Через мгновение внизу прогремел взрыв, и на земле вспыхнул огненный цветок, рассыпая чёрный дым по полям.

Снова выругавшись Лёха стал строить заход на посадку на памятный ему по полёту на «Протезе» небольшой аэропорт Менорки Сан Луис.

Приземлившись на поле Менорки и зарулив на стоянку, Лёха удивился, что Кузьмич, обычно высовывающийся через свой верхний люк и стоя показывающий Лёхе куда рулить, в этот раз остался в своей крошечной берлоге. Такое бывало и раньше, но достаточно редко.

Лёха устало выбрался из кабины и попытался развалиться под крылом, ощущая каждую мышцу, натянутую от напряжения и адреналина. Едва он закрыл глаза и попытался расслабиться, как его вывел из этого короткого забытья крик Алибабаевича:

— Командира! Кузьмич ранен! — от волнения Алибабаевич перешел на сокращенную форму русского языка.

Лёха подскочил, будто его ударило током, и бросился к кабине штурмана. Маленький Алибабаевич, весь в копоти и пыли, вытаскивал матерящегося Кузьмича наружу. Взгляд Лёхи тут же упал на ногу штурмана — она была обильно покрыта кровью.

— Кузьмич, как так, когда тебя угораздило⁈ — закричал Лёха, чувствуя, как в груди сжимается от ужаса.

К самолёту уже бежали испанцы, их крики и команды отчётливо слышались на фоне шума аэродрома. Не теряя времени, Лёха разорвал штанину Кузьмича и перетянул рану, из которой сочилась кровь. Пуля прошла насквозь, не задев кости, но потеря крови была значительной, и штурман выглядел очень бледным.

Спустя пятнадцать минут испанцы уже увозили стонущего Кузьмича в госпиталь. Лёха провожал взглядом старенький автомобильчик, не успев даже отдышаться от пережитого. В голове проносились мысли о возвращении, о том, как всё могло закончиться иначе.

Через несколько часов Кузьмича вернули обратно. На костыле, с перевязанной ногой, он выглядел, как герой трагикомедии. Увидев Лёху, он улыбнулся широкой усмешкой, в которой было столько же боли, сколько и привычного Лёхе ослиного упрямства.

— Ну что, командир, доставили обратно, почти в целости. — Он окинул себя взглядом и стукнул костылём о землю, словно пробовал новый инструмент на прочность. — Видал, какой я теперь модный! Дерево и бинты. Почти как новенький.

Лёха только головой покачал.

Позже к ним подвезли и Николаева, который выглядел не лучше, вся форма в грязи и пыли, но главное — живой… При приземлении Лётчик умудрился сломать или подвернуть ногу и теперь не мог ходить.

В его случае слово «подвезли» звучало буквально: он появился, опираясь на двух человек, с подвернутой после прыжка ногой. Но, как всегда, держался хмуро и с достоинством, словно так и было задумано. Правда, его вид сильно портила одноногость и лёгкое покачивание при хотьбе.

Увидев Лёху, всегда спокойный и даже холодный Николаев, расцвёл улыбкой от уха до уха, и с неожиданным энтузиазмом полез к нему целоваться.

— Ну, ну, обойдемся без этой гомосятины, — произнес Лёха не очень понятную для Николаева фразу.

Вместе с лётчиком нашли и его штурмана — помятого и усталого, но вполне целого. По крайней мере, этот парень сам держался на ногах и даже мог говорить. Лёха надеялся он сумеет и довести их самолёт до Картахены.

— Инвалидная команда в сборе, добро пожаловать на борт, коллеги по несчастью, — хмыкнул Лёха, пытаясь подбодрить свой сильно увеличившийся экипаж.

— Одного на костыле, другого волоком. Как, скажите на милость, я вас теперь в рапорте обозначу? Тяжёлый груз?